Аля кудряшева мама на даче ключ на столе

Обновлено: 25.04.2024

Алина Кудряшева поэт, лингвист. Родилась в Ленинграде в 1987 году, окончила Аничков лицей и факультет филологии Санкт-Петербургского государственного университета. Учится в аспирантуре факультета этнологии Европейского университета Санкт-Петербурга. Сотрудничает с Институтом лингвистических исследований. С 2003 года публикует стихи в ЖЖ izubr (13 000 подписчиков). Лауреат фестиваля авторской песни "Второй канал — 2005", дважды победительница конкурса молодых поэтов "ПОЭТому" (2006, 2007). В 2007 году выпущен сборник стихов Кудряшевой "Открыто". В 2009 году — аудиокнига "Три, два, один".

Мама на даче.

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать.
Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять.
В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,
солнце оставило в волосах выцветшие полоски.
Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы.
Витька с десятого этажа снова зовет купаться.
Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят.
Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый.
Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник.
Витька научит меня нырять, он обещал, я помню.
К речке дорога исхожена, выжжена и привычна.
Пыльные ноги похожи на мамины рукавички.
Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки.
Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки.
Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна.
Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно.
Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели.
Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен.
Солнце облизывает конспект ласковыми глазами.
Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета.
В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это.
Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен.
Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе.
Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.
Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма.
Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,
только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше.
Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее,
мы забираемся на крыльцо и запускаем змея.
Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.
Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс.
Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.
Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье.
Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.
Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите.
Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите.
Пусть это будет большой секрет маленького разврата,
каждый был пьян, невесом, согрет теплым дыханьем брата,
горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,
все друг при друге - и все одни, живы и непокорны.
Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,
Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях.
Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.
Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку.
Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.
Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать.

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета.
Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах.
Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.
Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве.
Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу,
я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы.
Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене.
"Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время.
Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу.
Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы,
ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку,
кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом.
Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать.
Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.
Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне.

Аля Кудряшева и другие. Любимые стихи

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать…

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне…

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
Аля Кудряшева (izubr), 2007.

Дана Сидерос, 2009.
Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.

Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося в ладони…

Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.

Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.

Елена Касьян, 2008.
Юзек и Магда

Юзек просыпается среди ночи, хватает её за руку, тяжело дышит:
«Мне привиделось страшное, я так за тебя испугался…»
Магда спит, как младенец, улыбается во сне, не слышит.
Он целует её в плечо, идёт на кухню, щёлкает зажигалкой.

Потом возвращается, смотрит, а постель совершенно пустая,
— Что за чёрт? — думает Юзек. — Куда она могла деться.
«Магда умерла, Магды давно уже нет», — вдруг вспоминает,
И так и стоит в дверях, поражённый, с бьющимся сердцем…

Магде жарко, и что-то давит на грудь, она садится в постели.
— Юзек, я открою окно, ладно? — шепчет ему на ушко,
Гладит по голове, касается пальцами нежно, еле-еле,
Идёт на кухню, пьёт воду, возвращается с кружкой.

— Хочешь пить? — а никого уже нет, никто уже не отвечает.
«Он же умер давно!» — Магда на пол садится и воет белугой.
Пятый год их оградки шиповник и плющ увивает.
А они до сих пор всё снятся и снятся друг другу.

Ок Мельникова, 2012.
все важные фразы должны быть тихими,
все фото с родными всегда нерезкие.
самые странные люди всегда великие,
а причины для счастья всегда невеские.
самое честное слышишь на кухне ночью,
ведь если о чувствах — не по телефону,
а если уж плакать, так выть по-волчьи,
чтоб тоскливым эхом на полрайона.
любимые песни — все хриплым голосом,
все стихи любимые — неизвестные.
все наглые люди всегда ничтожества,
а все близкие люди всегда не местные.
все важные встречи всегда случайные.
самые верные подданные — предатели,
цирковые клоуны — все печальные,
а упрямые скептики — все мечтатели.
если дом уютный — не замок точно,
а квартирка старенькая в Одессе.
если с кем связаться — навеки, прочно.
пусть сейчас не так всё, но ты надейся.
да, сейчас иначе, но верь: мы сбудемся,
если уж менять, так всю жизнь по-новому.
то, что самое важное, не забудется,
гениальные мысли всегда бредовые.
кто ненужных вычеркнул, те свободные,
нужно отпускать, с кем вы слишком разные.
ведь, если настроение не новогоднее,
значит точно не с теми празднуешь.

Федор Сваровский.
мне сказали
что ты меня всё ещё любишь

что ты звонишь
когда меня нету дома

читаешь мои любимые книги
чтобы быть внутренне ближе

ходишь за мной по пятам
в офисе и магазине
к знакомым

говорят, тебя даже видели рядом со мной
весной
на гриле
далеко за городом
и даже на конференции по недвижимости в Париже

и это
несмотря на то
что мы друг с другом практически не говорили

и по известным причинам
я в ближайшем будущем тебя, как мне кажется, не увижу

хочешь узнать почему?

потому что на мокрой дороге в Ригу
тебя разорвало, размазало, разбросало
и перемешались в единую массу волосы, мясо, кости
и какое-то даже сало
и отдельно лежала оскаленная голова

потому что я был на похоронах
как положено
покупал цветы

потому что ты
два года уже мертва

может быть, это всё-таки правда

потому что какой-то странный
травянистый запах
бывает в ванной

ранним утром
я иногда захожу на кухню

там
внезапно
вымыты все тарелки
и накурено
и съедена вся халва.

Ася Анистратенко, 2007.
Говоришь сам себе, что прошла зима,
пережил то, что смог; что не смог, — оставил
так, как есть; не сошел до конца с ума,
закалился в процессе не хуже стали,
вышел в мир, осмотрелся, раскрыл ладонь —
подкормить голубей у седой скамейки,
рассказал им, что свил сам с собой гнездо
там, внутри, где прописан до самой смерти,
рассказал им, что видел плохие сны,
что на кухне пригрелся у батареи,
но зимы не растопишь ничем земным,
а земное в тебе, говоришь, стареет…
рассказал бы еще, но в ушах свистит,
и карман обмелел, и ладонь пустая…
иногда для того, чтобы всех простить,
одного воскресения не хватает.

Вера Полозкова, 2007.
Без году неделя, мой свет, двадцать две смс назад мы еще не спали,
сорок — даже не думали, а итог — вот оно и палево, мы в опале, и слепой не видит, как мы попали и какой в груди у нас кипяток.
Губы болят, потому что ты весь колючий;
больше нет ни моих друзей, ни твоей жены;
всякий скажет, насколько это тяжелый случай и как сильно ткани поражены.
Израильтянин и палестинец, и соль и перец, слюна горька; август-гардеробщик зажал в горсти нас, в ладони влажной, два номерка;
Время шальных бессонниц, дрянных гостиниц, заговорщицкого жаргона и юморка; два щенка, что, колечком свернувшись, спят на изумрудной траве, сомлев от жары уже;
все, что ДО — сплошные слепые пятна, я потом отрежу при монтаже.

Этим всем, коль будет Господня воля, я себя на старости развлеку:
вот мы не берем с собой алкоголя, чтобы все случилось по трезвяку;
между джинсами и футболкой полоска кожи, мир кренится все больше, будто под ним домкрат;
мы с тобой отчаянно Непохожи, и от этого все Забавней во много крат;
Волосы жестким ворсом, в постели как Мцыри с барсом, в голове бурлящий густой сироп;
Думай Сердцем — сдохнешь счастливым старцем, будет что рассказать сыновьям за дартсом, прежде чем начнешь собираться в гроб.

Мальчик-билеты-в-последний-ряд, мальчик-что-за-роскошный-вид.
Мне Плевать, что там о нас говорят и кто Бога из нас гневит.
Я планирую пить с тобой ром и колдрекс, строить жизнь как комикс, готовить тебе бифштекс;
что до тех, для кого важнее Моральный кодекс — пусть имеют вечный оральный секс.
Вот же он Ты — стоишь в простыне, как в тоге и дурачишься, и куда я теперь уйду?!
Катапульта в райские гребаные чертоги — специально для тех, кто будет гореть в аду.

Ксения Желудова, 2011.
Памятка

прочитай и выучи наизусть:
тьма имеет предел, и любая грусть
преодолима, если построить мост;
боль исчерпаема, горе имеет дно,
если осмелиться встать в полный рост,
дотянуться до счастья, ибо оно
досягаемо, и рецепт его крайне прост.

запиши и бумагу затем сожги:
люди — концентрические круги,
у всех одинакова сердцевина.
память — вбитый в темя дюймовый гвоздь,
научись прощать, он выйдет наполовину.
обиды и скорбь созревают в тугую гроздь,
выжми до капли, получишь терпкие вина.

взрослей, но и не думай стареть,
смерть существует, но это всего лишь смерть,
дань закону контраста.
не стоит пытаться нумеровать страницы,
ибо время тебе неподвластно.
в твоих силах помнить слова, имена и лица,
рушить стены и презирать границы,
любить, покуда сердце не задымится,

Алина Кудряшева

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

Другие статьи в литературном дневнике:

24.12.2013. 1974 Белла Ахатовна Ахмадулина
19.12.2013. К. И. Чуковский
01.12.2013. Алина Кудряшева

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

Аля Кудряшева — Мама на даче, ключ на столе: Стих

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать…

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнпе на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне…

Аля кудряшева мама на даче ключ на столе

Мачеха пишет:
– Любимая моя Золушка,
Ты умница у меня, ты такое золото!
На тебе и готовка, и дети, и прочий дом,
Без тебя мы обошлись бы с большим трудом.

Мачеха пишет:
– Ты бедная моя крошечка,
Попробуй ну хоть сегодня найти окошечко,
Чтобы просто присесть, наблюдая за облаками,
С ничем вообще не занятыми руками.

И кстати, а что нам нужно? Где-то записано?
Наверно, не разберусь, так что ты купи сама,
А что там на кресле? Оно опять не постирано?
Ну да, я сама забыла, но ты прости меня.

Сегодня опять авралы, я задержусь,
Начальство совсем зажралось, ну, просто жуть.

Схожу на дальний базар (там цены не жалятся)
А ты, дорогая, себя береги, пожалуйста.

А что до окошка в делах – так лучше не надо бы,
Я буду полы мести и готовить снадобья,
Я буду одежду шить для каждого бала,
Да, лишь бы минутки свободной не выпадало.

Однажды случилось такое – забыть непросто мне,
Присела случайно на выглаженные простыни,
И глянула в это окошко – там тьма скрывается
И тоненький голос в ней плачет и надрывается.

– Где ты, моя любимая, моя Золушка,
Где ты пропала, ясная моя зорюшка,
Где ты, в каких чащобах ты заблудилась,
Где ты, моя родная, скажи на милость?

Знаю, где соль, где перец, ключи, метёлки,
Знаю, как до колодца дойти в потёмках.
Как успокоить ребёнка, как ужин сделать.
Только не знаю, где Золушка,
Где я. Где я?

Моё понятие уюта
Включает медную посуду
И деревянные полы,
Два дня не знавшие метлы.
Там запах подгоревших гренок
Плывёт средь глиняных тарелок,
И лампа золотистый мёд
На гренки и на лица льёт.

Там пироги по воскресеньям,
Там долгим вечером осенним
Играют в шляпу и в контакт,
Пугая хохотом кота.
Там дети в новеньких пижамах
Едят рагу из баклажанов,
А в колыбели спит один
Со складочками господин.

Вдруг от дверей потянет зябко.
И вот уже спешит хозяйка,
И дети, не доев рагу,
За ней в прихожую бегут.
Кто там? Кого там черти носят?
Кто бродит через эту осень,
Сквозь снег и морось семеня?

И видят за дверьми меня.

И я неловко обнимаю,
Ботинки грязные снимаю
И вижу, страшно покраснев,
Как всё испачкал этот снег.
Но гренку тёплую суют мне.
Моё понятие уюта
Меня включает – хоть реви –
Как декорацию любви.

Мы допоздна играем, может,
Мы заночуем, боже, боже,
Вот крошка-дочь моя ползёт,
Привыкши спать, где повезёт.
Ребёнок тени, волка, ели –
Ни складочек, ни колыбели,
Лесное вольное житьё.
Хозяйка вяжет и поёт.

И кот волнуется, учуяв:
Нам повезло, мы заночуем.
Хозяйка вяжет и поёт.
Играет дочь в чужое лего.
Бродячим талым первым снегом
Пропахли кудри у неё.

Попытка этюда

Всё ещё зелено, птицы поют исправно,
Дети гудят в песочнице, как шмели,
Только их руки – коричневые недавно –
Вдруг рукавами яркими расцвели.

Мама несёт на руках малыша-мишутку,
Мамой себя ещё чувствуя не вполне.
Осень – когда по старым своим маршрутам
Ходишь теперь по солнечной стороне.

Двое вполголоса спорят у помидоров,
Он на её слова поднимает бровь.
Пахнет отчаянно тёплым и сонным домом
Их многодетная крепкая нелюбовь.

Вот он ушёл, не послушав её совета,
Даже не оглянулся.
В ответ она
Вдруг добавляет к памперсам и салфеткам
Мёд и бутылку розового вина.

Солнце как будто крадётся за ней, за мною,
Держит в ладонях каштанную кожуру,
Будто само идёт солнечной стороною,
Сбрасывая опостылевшую жару.

Будто бы смотрит в лицо малышу-мишутке,
Дует на лобик, рисует свой тайный знак.
Ты – говорит – подрастёшь пока, сменишь шубку,
В марте я постараюсь тебя узнать.

День потихоньку думает – не стемнеть ли
Нынче пораньше и нарисовать себе
Всполохи мёда на розовом чистом небе,
Всполохи сна на детском прохладном лбе.

Мама на даче

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать.
Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять.
В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,
солнце оставило в волосах выцветшие полоски.
Сонный обрывок в ладонь зажать,
и упустить сквозь пальцы.
Витька с десятого этажа снова зовет купаться.
Надо спешить со всех ног и глаз – вдруг убегут, оставят.
Витька закончил четвертый класс –
то есть почти что старый.
Шорты с футболкой – простой наряд,
яблоко взять на полдник.
Витька научит меня нырять, он обещал, я помню.
К речке дорога исхожена, выжжена и привычна.
Пыльные ноги похожи на мамины рукавички.
Нынче такая у нас жара – листья совсем как тряпки.
Может быть, будем потом играть,
я попрошу, чтоб в прятки.
Витька – он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна.
Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно.
Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели.
Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен.
Солнце облизывает конспект ласковыми глазами.
Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета.
В августе буду уже студент, нынче – ни то, ни это.
Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен.
Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе.
Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.
Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма.
Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,
только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше.
Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее,
мы забираемся на крыльцо и запускаем змея.
Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.
Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс.
Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.
Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье.
Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.
Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите.
Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите.
Пусть это будет большой секрет маленького разврата,
каждый был пьян, невесом, согрет теплым дыханьем брата,
горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,
все друг при друге – и все одни, живы и непокорны.
Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,
Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях.
Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.
Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку.
Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.
Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать.

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета.
Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах.
Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.
Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве.
Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу,
я начинаю считать со ста, жизнь моя – с единицы.
Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене.
«Двадцать один», – бормочу сквозь сон.
«Сорок», – смеется время.
Сорок – и первая седина, сорок один – в больницу.
Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы,
ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку,
кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь – на десятом.
Десять – кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать.
Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.
Восемь – на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне.

Ленский

Почему-то летом всё время на всё плевать,
Небольшая бричка спрятана в перелеске.
Господа, Онегину больше не наливать,
У него дрожит пистолет и всё небо в Ленских.

Самый старший Ленский сутул, невысок, сердит,
Он корректен в формулировках, но зол до дрожи.
Кстати, облако, на котором он там сидит,
Принимает то форму кресла, то форму дрожек.

Самый младший Ленский летает туда-сюда,
Вот он, машет руками, неслышно о чём-то шутит,
А на нём нелепый заляпанный лапсердак,
И к щеке прилип одуванчика парашютик.

Двое Ленских отчаянно режутся в поддавки
Но похоже, что Ленский Ленскому проиграет,
Третий смотрит на это дело из-под руки
Солнце вспыхивает на острых фигурных гранях.

Ленский с удочкой меланхолик. «Скорей, тяни!» –
Восклицает Ленский, мнящий себя богемой.
Стайка Ленских о чём-то шушукается в тени,
Говорят, наверно, о Тане? О Геттигене?

И куда ни смотри – вот Ленский румян и бел,
Ленский взрослый и Ленский в тапочках и панамке
Наконец у рыбака клюёт воробей.
Он спускается вниз из всей этой коммуналки.

Под ногами тёплые камни, трава, земля,
Он снимает очки. Аккуратно цепляет леску.
«Ну так что», говорит – «ты будешь уже стрелять?
Выбирай давай, какой тебе нужен Ленский.

Посмотри, это всё бриллианты, графья, князья,
Выбирай, в кого отсюда попасть удобней».
Вот Онегин смотрит на удочку. Воробья
И на Ленского. И на солнце из-под ладони.

И зажмурив глаза, потому что такой сюжет,
Что нельзя не стрелять. В горячем июньском блеске,
Наплевав на всё, в тоске и на кураже
Он стреляет в воздух. А попадает в Ленских.

Он не пьян, он не понял, он помер, он слишком мал.
Он по мокрой траве обалдело бредёт куда-то.
Младший Ленский летит за ним, как большой комар,
На поляне застыли кони и секунданты.

Золотые блики скользят под густой листвой.
Пахнет мёдом и хлебом утреннего замеса.
Он стоит, обхватив руками замшелый ствол.
Между небом и ним удивительно много места.

Август

Жара пропахла свежим сеном
Соломой ломкой,
Тем солнцем, что ещё не село,
Висит над кромкой

Не разберёшь – небес, воды ли,
Травы ли, гор ли,
Такие краски золотые,
Что слёзы в горле,

Щекочут, по щекам стекают,
Блестят, как зёрна,
И зёрна света разбухают
В воде озёрной.

Закат спускается, подсолен,
На золотое.
И непонятно, где подсолнух
Где мы с тобою.

Сентябрьская колыбельная

В небе плывёт луна золотым корабликом
Звёзды блестят, как рыбная чешуя.
Ночью твоё дыхание пахнет яблоком,
Белым наливом, обкусанным по краям.

Белые яблоки падают с громким шёпотом
Ёжики ловят их наперегонки,
Ёжики топают очень неслышно, чтобы ты
Не просыпалась в гнезде из моей руки.

Не начинала плакать во сне отчаянно –
Так, что не знаешь, чем тебя утешать.
Ёжик ведёт ежонка гулять, ворча ему:
«Можешь ловить, но чур другим не мешать».

Он не мешает старшим – ведь он действительно
Всё понимает, хотя и такой малыш.
Вот и тебе удаётся быть удивительной
Даже когда ты просто спокойно спишь.

Будто тебе в божьей карточке накорябали
(Почерк у бога такой, что не разобрать)
Рекомендации: вырасти, пахнуть яблоком,
Спать на постели из звёздного серебра.

История про варенье

Отлично придумали –
На века
От самого сотворенья
Пихать в закатные облака
Малиновое варенье.

Смотри, как они подставляют лбы,
Толкаются, как телята.
Варенье слизывает с губы
Стихающий вентилятор,

Стихает ветер, стихает жар,
Стихают почти деревья,
Стекает по облачным этажам
Малиновое варенье.

Как только всё оно до конца
Впитается, растворится,
Оно начинает
У месяца
В огромном тазу вариться,

А месяц ходит вокруг, суров,
Глядит, как все засыпают,
И тёплый сахар
Из детских снов
Щепотками насыпает.

Открытка на 33

Жизнь, говорят, слишком коротка, чтобы
Дочитывать до конца скучную книжку,
Ждать, пока тебя пригласят на танец.
Дружить с людьми, с которыми не хохочешь,
Ну, и так далее: что там обычно пишут
На открытках
И магнитах на холодильник.
На более редких открытках порою пишут,
Что в жизни всё же хватает простора, чтобы
Сидеть на горе, смеяться, снимать закаты,
Глядеть на спящих детей,
Наблюдать за птицей.
Считать любое горе достойным горя.
Шагать по тропинке маленькими шагами.
Наверное, стоит нарисовать открытку
(Наверное, я и рисую сейчас открытку)
Для тех, кто то пускается в бег, не глядя,
То вдруг, обессилев, садится смотреть на птицу,
Случайную кошку на улице долго гладит.
Ждёт танца, перелистывает страницы.
Скрывает слёзы, выдавливая улыбку,
Потом, срываясь, у всех на виду рыдает.
И всё-таки хочет поймать золотую рыбку.
Хотя совершенно не знает, что загадает.
Открытка для нас – ленивцев, глупцов, врунишек,
Для тех, кто ищет, не зная, что всё нашёл,
Открытка с пожеланием добрых книжек,
Местами скучных, но всё-таки добрых книжек,
В которых будут тревоги, тропинки, птицы.
Но всё потом закончится хорошо.

АЛЯ КУДРЯШЕВА (род. 10 ноября 1987) – поэт, филолог. Настоящее имя – Алина Кирилловна Хайтлина.
Родилась в Ленинграде. В 2009 году окончила Санкт-Петербургский государственный университет (факультет филологии и искусства), затем поступила в Европейский университет (факультет «Этнология»). Занималась антропологическими исследованиями, связанными с языком и культурной средой глухонемых.
В 2012 году продолжила образование и научные исследования в Германии. Приняла участие в подготовке краткого русско-немецкого и немецко-русского словаря. С 2017 преподаёт русский язык в университете Регенсбург.

Стихи пишет с раннего детства. Первоначальную известность получила в интернете, где вела блог в ЖЖ. Писала под псевдонимами Аля Кудряшева и Изюбрь. В 2015 году сменила фамилию на Хайтлина – по матери.

Дважды становилась победительницей конкурса молодых поэтов Санкт-Петербурга «ПОЭТому» (2006, 2007). Вышли книги стихов: «Открыто» (2007), «Три, два, один» (аудиокнига, 2010), «Иногда корабли» (2017).

Читайте также: