Царь сидел на кресле
Обновлено: 17.05.2024
— А коликогуба есть арифметикия, царевна Премудрость? — с ласковою улыбкою спросил он.
— Арифметикия есть сугуба.
— Изрядно… А каково есть арифметикиино первой части последствие?
— Арифметикиино последствие гласит сице:
— Оптиме! Сугубо и трегубо! Оптиме! — поощрял учитель.
Царевна вдруг засмеялась, да так детски искренно и звонко, что даже Алексей Михайлович, занятый важным государственным делом, счетом земных поклонов своих бояр и других сановников, оглянулся на терем царевны и добродушно улыбнулся…
— Батюшка государь сюда смотрит и смеется, — сказала царевна и быстро спряталась за полог, словно вспугнутая птичка.
— Великий государь любит тебя, царевна, паче всех, — серьезно заметил Полоцкий.
— А я, ах, я батюшку государя таково крепко люблю, таково крепко. А однова он говорил мне, что когда ево царевичем заставляли уроки учить, так повсядень велели прочитовать «Похвалу розге»… А «Похвала розге», батюшка сказывал, такова:
Она снова засмеялась… Симеон, позвякивая четками, ласково смотрел на нее и улыбался…
— А дальше, батюшка, сказывал, тако:
— Ныне сему не учат, — заметил Симеон, когда царевна кончила.
— А «комидийным действам» учат? — наивно спросила юная царевна. — Ах, как оные «действа» хороши, зело хороши!
Симеон Полоцкий скромно потупился, и даже немножко как бы румянец показался на его бледном, бесцветном лице.
— А ты, царевна, видела их? — спросил он, немного подумав.
— Одним глазком видела, когда у батюшки в палатах оные действа показывали… Я из-за полога смотрела… Таково хорошо. Выходит это Навуходоносор, царь гордый такой, страшный, и с ним боярин Амир, и боярин Зардан, и слуги, и воины… А лицедей и говорит государю-батюшке:
Бесцветное лицо монаха расцвело, глаза были необыкновенно светлы, губы подергивались…
— Память-то какова у тебя, царевна Премудрость, золотая! Воистину золотая! — радостно бормотал он, не спуская глаз с раскрасневшегося личика девушки.
— А как весело было, когда были «ликовствования», и на поле Деире, когда Навуходоносор царь велел гудцам трубить и пискать… Ах, таково хорошо! И болван злат, идол Навуходоносоров, и пещь огненная, и три отрока в пещи, и ангел… Ах, как они, бедненьки, отроки-те, не сгорели в пещи!
— Ангел не попустил…
— Да, ангел, точно… Я так и замерла, за полог уцепившись, мало со страху не крикнула, да няня назад оттащила меня силком… Я так и расплакалась об отроках…
— Да оно так только, царевна-матушка, одно лицедейство… Отрокам не горячо было в пещи, — успокаивал свою ученицу Симеон, довольный в душе эффектом своей пьесы, — то комидийное действо, а не самосущее.
— А все страшно… Я после таково возрадовалась, когда на другой день увидала в окно, что отроки живы и здравы были… Одного я знаю, он истопников сын Митя…
Юная царевна совсем разболталась, а Симеон, польщенный ею, только улыбался.
— А потом лицедей и говорит, — снова восхищалась царевна, — говорит таково красно и кланяется государю-батюшке и боярам:
В это время на дворе послышался какой-то крик, плеск воды и громкий смех. Царевна выглянула из-за полога и тоже засмеялась…
— Государь-батюшка тешиться изволит, стольников купает, — пояснила она.
Действительно, против внутренней выходной площадки коломенского дворца, где в высоком резном кресле сидел царь, окруженный предстоящими ему боярами, князьями и всякими именитыми сановниками, на дворе, у самого пруда, происходило нечто необыкновенное, хотя, по понятиям того наивного века, весьма естественное: «тишайший» действительно изволил тешиться: купал в пруду своих стольников. Эти невольные ванны царские стольники принимали «ежедень» и «ежеутр», как писал о том сам Алексей Михайлович стольнику Матюшкину: кто опоздал к царскому смотру, то есть к поклонам, какие вон ныне утром так усердно делал дьяк Алмаз Иванов, самый аккуратный царедворец, как великий законник, или князь Трубецкой, не могший потом подняться с земли, кто запаздывал к этим поклонам, того в пруд, так-таки совсем в кафтане, и золотном платье, и сафьянных сапогах и погружали в воду, бросая в пруд с «ердани», с мостков, устроенных для водосвятия.
Сегодня особенно было много купаемых. Да и не мудрено: утро выдалось жаркое, следовательно, покупаться для потехи его царского пресветлого величества даже приятно. Конечно, в сентябре и октябре, когда начинались заморозки, а царь все еще оставался в Коломенском, стольники реже опаздывали к своим служебным обязанностям, к поклонам, но жарким летом почему и не опоздать? Особенно же потому лестно было быть выкупанным, что всякого, кто потом благополучно выползал из пруда, мокрый, как мышь, царь жаловал, кормил за царским столом: так мокрого и сажал, и тот преисправно кушал «царску еству» и пил изрядно…
— Великий государь! Смилуйся, пожалуй! Не вели топить, детушки мал мала меньше! — вопил один толстый, красный стольник, которого стрельцы под руки тащили к пруду, между тем как другой уже барахтался в воде, брызгал и фыркал, как купаемый конюхом жеребец, и охал, путаясь в мокрых складках своего цветного кафтана и захлебываясь водой.
— Караул! Тону! Пустите душу на покаянье! — молился он, выбиваясь из сил.
— «Кидай! Кидай дале, глыбче! — наблюдал за порядком Алмаз Иванов.
— Ой-ой, батюшки! Государь!
Бултых. Только жмурки пошли по воде от толстого стольника…
А «тишайший», положив руки на полный, выхоленный живот, «любительно» смеется… Ему вторят почтительным ржанием бояре…
Испуганные лебеди бьются по пруду крыльями и отчаянно кричат…
Стрельцы волокут третьего стольника, который крестится и тихо читает псалом: «Помилуй мя, боже, по велицей…»
— Ох! Тише! Задушите!
И его бултыхнули с мостков со всего размаху.
— Ой-ой! Убили! Батюшки, убили!
Этот третий стольник, падая торчмя в пруд, хлобыстнулся как раз об спину толстого, второго стольника, который только было вынырнул из воды…
— Ox! Спасите, кто в бога верует, потопаю, ох!
А тот, первый, что раньше других барахтался в воде, кое-как добрался до берега, выкарабкался на четвереньках и приближается к царю с улыбкой подобострастия… Мокрые волосы спутались, закрыли все лицо, с волос и с бороды течет; с платья, с кафтана и штанов ручьями льет вода; сафьянные сапоги, наполненные водой, хлюпают и брызжут… Стольник, оставляя за собой на земле полосу воды, подходил к царским ступеням и кланялся земно, прямо лбом в песок… Поднимается, песок и грязь на лбу и волосах, руки, колени, полы — все в земле… Но на лице — самая преданная, самая холопская улыбка…
Царь сидел на кресле
- ЖАНРЫ 363
- АВТОРЫ 290 359
- КНИГИ 702 781
- СЕРИИ 26 976
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 612 783
Сочинение мудрейшего монаха ипертима Михаила, повествующее о деяниях порфирородных василевсов Василия и Константина, царствовавшего после них Романа Аргиропула, царствовавшего после него Михаила Пафлагонца, царствовавшего после него его племянника Михаила (того, что сначала был кесарем), правивших вслед за ним двух порфирородных сестер, госпожи Зои и госпожи Феодоры, делившего с ними престол Константина Мономаха, госпожи Феодоры (одной из сестер, правившей единодержавно), царствовавшего после нее Михаила, царствовавшего после него Исаака Комнина – вплоть до провозглашения императором Константина Дуки.
I. Вот так расстался с жизнью император Иоанн Цимисхий, принесший много пользы Ромейской державе и укрепивший ее мощь. Царская же власть полностью оказалась в руках Василия и Константина, сыновей императора Романа[1].
II. Они оба уже вышли из отрочества[2], характерами же различались. Василий – старший из них – производил всегда впечатление человека деятельного и озабоченного, а Константин, напротив, всем казался безвольным прожигателем жизни, будучи человеком легкомысленным и склонным к развлечениям. Они согласились не делить самодержавной власти, и все правление взял в свои руки старший Василий, а его брат только унаследовал титул императора, ибо нельзя было управлять государством, не доверив самодержавной власти первому и более опытному. Поступок Константина вызывает восхищение: ведь можно было бы и поровну разделить отцовское наследие (я имею в виду царскую власть), а он уступил брату большую долю и сделал это в молодые годы, когда огонь властолюбия горит особенно ярко, да при этом и Василий был не зрелым мужем, а юнцом, как говорится, с первым пушком на щеках. Такой похвалы удостоим Константина уже в начале рассказа.
III. Что же касается Василия, то он, приняв власть над Ромейской державой, не пожелал ни делить с кем-либо свои заботы, ни пользоваться чужими советами в управлении государством. Но положиться на самого себя царь тоже не мог, так как не было у него опыта ни в командовании войском, ни в государственном управлении, и потому он приблизил к себе паракимомена Василия[3]. Муж этот занимал наивысшее положение в Ромейском царстве, отличаясь и большим умом, и высоким ростом, и истинно царской внешностью. С отцом Василия и Константина у него был общий родитель, но разные матери. Из-за этого его уже в раннем детстве оскопили, чтобы сын сожительницы при наследовании престола не получил преимущества перед законными детьми. Он смирился с судьбой и сохранял привязанность к царскому и, следовательно, своему роду. Но особое расположение он чувствовал к племяннику Василию, нежно его обнимал и пестовал, как любящий воспитатель. Потому-то Василий и возложил на него бремя власти и сам учился у него усердию. И стал паракимомен как бы атлетом и борцом, а Василий – зрителем, но целью царя было не возложить венок на победителя, а бежать за ним по пятам и участвовать в состязании.
Все с той поры стали послушны Василию: к нему благоволили гражданские, перед ним склонялись военные; и был он первым, если не единственным, кто пекся тогда о пополнении казны и процветании государства. Паракимомену царь отдал во всех делах язык и руку, – то поддерживая его словами, то подтверждая его решения грамотами.
IV. Большинству моих современников, видевших Василия, царь представлялся человеком угрюмым, грубого нрава, вспыльчивым и упрямым, в жизни скромным и вовсе чуждым роскоши. Но из сочинений историков, писавших о нем, я узнал, что поначалу он был не таким и от распущенности и изнеженности перешел к строгости под влиянием обстоятельств, которые как бы укрепили его нрав, сделали сильным слабое, твердым мягкое и изменили весь образ его жизни. Если в первое время он без стеснения бражничал, часто предавался любовным утехам, увлекался дружескими пирушками, уделом своим считал легкомысленные царские развлечения и отдых и вполне пользовался своим юным возрастом и царским положением, то с тех пор, как знаменитый Склир начал домогаться царской власти, а за ним Фока, затем снова Склир и другие со всех сторон выступили против царя, Василий на всех парусах пустился прочь от изнеженной жизни и, используя силу ветра, отдался серьезному делу: нападая на своих близких, захвативших власть[4], царь стал решительно изничтожать их род.
V. По этой-то причине и начали против него беспощадную войну племянники этих людей[5]. Первым же был Склир, мудрый в советах и в делах искусный. Богатствами он владел царскими, обладал большой властью, был победителем в великих битвах, и войско целиком сочувствовало его намерениям. Заручившись поддержкой многих людей, он первый отважился на войну с Василием, двинул на него все конное и пешее войско и дерзко отправился завоевывать царскую власть, будто она его так и дожидалась[6]. Узнав, что все тяжеловооруженные воины стеклись к Склиру, император и его приближенные решили сперва, что погибли, но затем, собравшись с духом, рассудили иначе и нашли, можно сказать, выход из безвыходного положения: сочли некоего Варду, племянника императора Никифора, человека благородного и мужественного, достойным противником мятежного Склира, вверили ему оставшиеся силы, поставили военачальником и послали на борьбу со Склиром.
VI. Однако самого Варду, который был царского рода и высоко мнил о себе, они опасались ничуть не меньше Склира. Поэтому они совлекли с него гражданское платье и все знаки власти, ввели его в церковный клир[7], взяли торжественное обещание не поднимать мятежа и не преступать клятвы и, только обезопасив себя таким образом, отправили его с войском[8].
VII. А был этот муж, как рассказывает историк, нравом похож на своего дядю-императора: всегда озабоченный и настороженный, он умел все предвидеть и увидеть, был искушен в военных хитростях, опытен в разного рода приступах, засадах и в открытых сражениях. В боевых же схватках он был решительней и мужественней его. Раненый им враг тотчас испускал дух, и одним боевым кличем приводил Варда в замешательство целую фалангу. Таков был Фока. Разделив свои силы и разбив их на отряды, он не раз и не два обращал в бегство отряды Склира, во много раз более многочисленные, чем его собственные. Насколько он уступал неприятелю числом воинов, настолько превосходил его доблестью, искусством и военной хитростью.
VIII. В конце концов оба полководца решили сразиться друг с другом и согласились встретиться в единоборстве. И вот они сошлись на поле, разделявшем войска и, едва окинув друг друга взором, тотчас же начали поединок. Мятежник Склир в своем яростном натиске не стал заботиться о должной осторожности и, приблизившись к Фоке, первым изо всех сил ударяет его по голове, и стремительный бег коня придает его удару еще большую мощь. А Фока, хоть на мгновенье и выпустил от неожиданности поводья, быстро пришел в себя и ответил противнику таким же ударом по голове, остудив его пыл и обратив в бегство[9].
IX. Оба сочли такой суд окончательным и бесспорным. Отчаявшийся Склир, который с Фокой бороться был не в состоянии, а к императору перейти стыдился, принял весьма ненадежное и неразумное решение: вместе со всем войском он покинул ромейские пределы и двинулся в Ассирийскую землю, дав знать о себе царю Хосрою[10], но возбудил в нем подозрения. Опасаясь скопления воинов и неожиданного нападения, царь велел их заключить в оковы и держать в надежной тюрьме[11].
ЛитЛайф
XVII. Выслушав все это, я только что не застыл в оцепенении и уже не знал, как мне остаться при прежнем своем решении. И вот, сразу же переменив тон, я сказал: «Царь! Мешкая с поручением, я не бегу от твоей службы, но медлю исполнить приказ, ибо остерегаюсь последствий и боюсь вызвать зависть многих людей». «Чего же ты опасаешься, — спросил царь, — почему не согласен быть послом?» «Муж, к которому ты отсылаешь меня, — ответил я, — одержал верх и с уверенностью смотрит в будущее, вряд ли поэтому я могу рассчитывать на благосклонный прием, и мои речи едва ли произведут на него впечатление; скорее всего, мятежник обойдется со мною грубо, посмеется над моим посольством и отправит назад ни с чем. Все же вокруг станут клеветать на меня, будто я не хранил тебе верности, а в него вселил уверенность, убедил не верить ни одному царскому слову и не принимать никаких посольств, ибо, дескать, он вскоре сам вступит на престол. Но, если ты хочешь, чтобы я выполнил твой приказ, пошли со мной еще кого-нибудь из членов высшего совета, чтобы дошло до всеобщего сведения, что будем говорить мы и что будут говорить нам, чтобы стали известны наши слова и его ответы».
XIX. Человек, воистину преданный делу ромеев, он не мешкал с ответом, но присоединился к посольству и стал лучшим его участником. Мы взяли у царя послания (вернее, сами их обдумали и по форме составили), где говорилось, что Исаак получит кесарский венец и будет находиться под властью царя, и отправились к Комнину. Уже после первого перехода мы дали ему знать о нашем приближении и заявили, что не станем вступать с ним ни в какие переговоры, если заранее не получим от него торжественных клятв в том, что он не задержит нас по завершении посольства, не причинит нам никакой другой обиды, но, воздав подобающие почести, отпустит назад.
XX. Когда Исаак согласился на наши требования и дал от себя еще и дополнительные обещания, мы сели на триеру и без промедления приплыли к тому месту, где он стоял лагерем. Встретили нас объятиями и приветствиями, и не успели мы увидеть Исаака, как к нам уже потянулась цепочка из первых людей войска, которые называли нас ласковыми именами, целовали наши лица и руки и со слезами на глазах уверяли, что по горло сыты братоубийственной резней и водружают венки на головы. Окружив со всех сторон, они привели нас к шатру своего правителя. Двор его был разбит под открытым небом. Они спешились, велели нам сойти с коней и ждать, а спустя некоторое время позволили нам войти в шатер без сопровождающих, ибо солнце уже зашло и Исаак не хотел, чтобы в царской палатке собиралось много народа.
XXI. Мы вошли, и Исаак нас приветствовал. Сидел он на высоком кресле (вокруг располагалась немногочисленная стража) и одет был скорее как военачальник, нежели царь. Привстав с кресла, он предложил нам сесть и, даже не спросив о цели нашего прибытия, коротко изъяснил причины, заставившие его взяться за оружие. Потом он отпил из одного с нами кубка и отправил по палаткам, установленным невдалеке от его шатра. Мы вышли в недоумении, почему этот муж был столь скуп на слова и спросил у нас только, как прошло плавание и было ли спокойным море. Попрощавшись, мы разошлись по палаткам, но после короткого сна под утро снова сошлись и принялись обсуждать, как лучше вести переговоры с Исааком. Мы решили не предоставлять слова кому-нибудь одному, но сообща задавать вопросы и сообща выслушивать его ответы.
XXII. Пока мы беседовали, занялся день и вынырнувший из-за горизонта сверкающий круг солнца поднялся в небо. Едва успело оно пройти полпути до зенита, как явились с приглашением первые люди совета, которые будто стража нас окружили и повели к своему предводителю. На этот раз нас доставили к шатру гораздо большему, которого хватило бы и для ромейского войска, и для союзников. Вокруг шатра стояло множество воинов, не праздных и беспорядочно толпящихся, а одни были подпоясаны мечами, другие потрясали железными секирами, третьи держали в руках копья; расположились они кругами, один за другим, на небольшом расстоянии друг от друга. Никто не произносил ни звука, но, сдвинув ноги, в оцепенении страха все напряженно смотрели на того, кто охранял вход в шатер. А был это начальник отряда телохранителей дука Иоанн, муж не только храбрый, но деятельный и решительный, умевший красно говорить, а еще лучше — молчать и думать про себя, от предков своих унаследовавший доблесть и мужество.
XXIII. Едва мы приблизились к входу, как Иоанн, велев нам остановиться, скрылся в царской палатке; вскоре он оттуда вышел и, не сказав нам ни слова, разом распахнул двери, чтобы поразить нас необычным и неожиданным зрелищем. Все, что мы там увидели, было по-царски величественно и внушало трепет. Прежде всего мы чуть не оглохли от ликующих возгласов толпы. Кричали же воины не все вместе, а по рядам: закончив славословие, первый ряд давал знак начинать второму, тот — следующему, и в результате в целом все получалось нестройно и неблагозвучно. Когда последний круг произнес свои славословия, воины закричали уже все разом и чуть не оглушили нас громом своих голосов.
XXIV. Шум постепенно умолк, и мы смогли рассмотреть, что происходило внутри шатра (когда распахнулась дверь, мы не вошли сразу, а встали поодаль, ожидая специального приглашения). Нам предстала следующая картина. Сам царь сидел на двуглазом кресле, высоком и отделанном золотом, опирал ноги на скамейку, и роскошные одежды сверкали на нем. Он гордо поднял голову, выпятил грудь, багрянец битвы румянил его щеки, глаза были сосредоточенны и неподвижны и свидетельствовали о напряженной работе мысли; потом он поднял взор и, как бы уйдя от пучины, причалил в спокойной гавани. Воины несколькими кругами опоясывали Исаака. Внутренний и самый малочисленный из них был составлен из первых людей, доблестных отпрысков знатнейших родов, осанкой не уступавших древним героям. Эти отборные воины служили живым примером всем, стоявшим за ними. Их опоясывал второй круг, оруженосцы первых, бойцы передовой линии (некоторые заполняли следующие отряды), также лучшие из начальников полуотрядов, они стояли на левом фланге. Окаймляло их кольцо простых воинов и свободных. А дальше уже располагались союзные силы, прибывшие к мятежникам из других земель, италийцы и тавроскифы, сам вид и образ которых внушали ужас. Глаза тех и других ярко сверкали. Если первые подкрашивают глаза и выщипывают ресницы, то вторые сохраняют их естественный цвет. Если первые порывисты, быстры и неудержимы, то вторые бешены и свирепы. Первый натиск италийцев неотразим, но они быстро переполняются гневом; тавроскифы же не столь горячи, но не жалеют своей крови и не обращают никакого внимания на раны. Они заполняли круг щита и были вооружены длинными копьями и обоюдоострыми секирами; секиры они положили на плечи, а древки копий выставили в обе стороны и как бы образовали навес между рядами.
XXV. Так они стояли. Между тем царь рукой и легким кивком головы дал нам знак подойти к нему слева. Мы пробрались между первым и вторым кругом воинов и, приблизившись к Исааку, услышали от него вопрос, который он уже задавал нам накануне. Удовлетворенный ответом, он, возвысив голос, сказал: «Пусть один из вас, повернувшись и заняв место между ними (тут он указал на стоявших по обе стороны от него), вручит мне письмо от пославшего вас и сообщит то, что он велел передать на словах».
Предложения со словосочетанием «царь сидел»
В царские терема они добрались, как ни странно, довольно легко, царь сидел на престоле, подперев голову правой рукой, и глядя на десяток шутов, да так и уснул.
А потом, в один из дней, царь сидел у себя во дворце, среди водоёмов, и его жена сидела с ним рядом, и вдруг взор царя упал на птицу, которая вытаскивала то самое ожерелье из щели в углу дворца.
– Война у нашего порога! – нетерпеливо повторяли принцы, но старики вокруг царя сидели молча и с серьёзным видом.
Привет! Меня зовут Лампобот, я компьютерная программа, которая помогает делать Карту слов. Я отлично умею считать, но пока плохо понимаю, как устроен ваш мир. Помоги мне разобраться!
Спасибо! Я стал чуточку лучше понимать мир эмоций.
Вопрос: дорасти — это что-то нейтральное, положительное или отрицательное?
Царь сидел в кресле, царица с детьми смотрела “сквозь решётку или, вернее, сквозь щели особого, досками отгороженного помещения”, присутствовавшие вельможи стояли прямо на сцене.
И когда царь сидел в один из дней на престоле своего царства, вдруг вошли к нему трое мудрецов, и у одного из них был павлин из золота, у другого труба из меди, а у третьего конь из слоновой кости и эбенового дерева.
Однако царь сидел неподвижно, с большим вниманием приглядываясь к пёстрой, разношёрстной толпе «чёрных» людей, с которыми ему почти не приходилось никогда так близко сходиться, а тем более обращаться к ним за помощью при подобном многолюдстве.
Он бросил прощальный взгляд на тарелку – царь сидел на троне, повесил голову и разглядывал маленький портретик своей дочери.
Царь сидел в огромном изготовленном из тёмных пород дерева кресле, спинка и сиденье которого были расшиты золотыми нитками.
Он не знал, с чего начать разговор, и смотрел, как сверкающий разноцветными лампочками царь сидит на троне, производя бесчисленные вычисления внутри себя и наблюдает с высоты за городом.
Царь сидел на подушке в стороне от ложа, поглаживая пальцами рукоять кинжала, лежавшего поверх исписанного пергамента.
Только царь сидит не весел. Не смешат его даже шутки скоморохов, да медведь дрессированный с петухом танцующим.
То виделось, что сам царь-государь приходит к нему на сеанс, а в ателье пыльно, и половица скрипит, и, вот же подлость, у табурета ножка шатается, так что царю сидеть неудобно, аж корона на бок съезжает, и он её ловит беспрестанно (а всё это, надо сказать, за исключением царя, и наяву место имело).
– Столица – главный город, там стол есть. А на столе том сам князь или царь сидит важный, так он сидит и остальными городами и людьми правит.
Видит – царь сидит на коне, к нему слуги подбегают, спины подставляют, царь на спины те ногой наступает, а они и прогибаются, – никак не может царь слезть с коня.
В самой ратуше картина почти не изменилась, разве что царь сидел рядом и ел вместе с детьми, говоря с ними.
За входом – вымощенный плитами вестибюль, вдоль него тянулась длинная каменная скамья: на ней в ожидании царя сидели гости.
Неслышно появившись неведомо откуда, царь сидел на золотой скамье по правую сторону от срединного колеса.
В ЦЕНТРЕ ОЙКУМЕНЫ
В III в. Римская империя пережила глубокий кризис и вышла из него иной, чем была раньше. Теперь одной из главных её опор стало христианство. Столица империи переместилась из Рима на Восток — в Константинополь. Постепенно императоры теряли контроль над многими бывшими римскими землями. Однако блеск императорской власти всё ещё был ярок. Восточная часть бывшей Римской державы — Византия — не только устояла перед натиском врагов, но и вступила в свой «золотой век».
Какую роль Византийская империя играла в средневековом мире? Каков вклад Византии в мировую культуру?
§ 1. НОВЫЙ РИМ
1. Новая столица империи. По воле императора Константина I в 324—330 гг. на западном берегу Босфорского пролива, на том месте, где раньше стоял греческий городок Византий, вырос огромный город. В нём были широкие улицы и просторные площади, дворцы, храмы, портики, акведуки, общественные бани, многоэтажные дома, большой ипподром.
Император Константин. Фрагмент статуи. IV в.
Размер этой головы 3 м, вся статуя, изображавшая Константина на троне, была высотой в 12 м. Какой образ императора она должна была создавать?
Этому городу Константин дал гордое имя Новый Рим и сделал его своей столицей. Как и Рим, она лежала на семи холмах. Как и в Риме, здесь была центральная площадь — форум. Как и в Риме, знатные горожане составляли сенат (по-гречески синклит). Но самое главное, отсюда, как когда-то из Рима, император вместе с сотнями чиновников и военных управлял огромной Римской империей.
Однако новую столицу чаще называли по имени её создателя Константинополем — то есть «Градом Константина». Для подданных Римской империи Константинополь был не просто городом, а центром ойкумены — всего обитаемого мира. Да и соседи относились к нему так же. Не случайно славянские народы, с которыми у Византии несколько веков спустя сложатся тесные связи, будут почтительно называть Константинополь Царьградом — «Царственным городом».
Чем объяснялся выбор Константином места для своей новой столицы?
2. Запад и Восток. В то время как Константинополь рос и процветал, западная половина империи постепенно приходила в упадок. Забрасывались пахотные земли, сокращалась торговля, пустели города, тяжелее становилась жизнь.
В восточной половине империи, на Балканах, в Малой Азии, на Ближнем Востоке, положение было намного лучше. Восточную часть империи населяли греки, сирийцы, армяне, грузины, евреи и другие народы. Больше всего было греков, поэтому со временем греческий стал официальным языком в Византии, вытеснив латинский.
В Византии было множество городов. В самых крупных из них, например в Константинополе и Александрии, стояли величественные общественные здания, многоэтажные жилые дома, на рынках торговали купцы со всего света.
Городские стены Константинополя
Так называемые «стены Феодосия» протянулись от Мраморного моря до залива Золотой Рог. Они перегородили весь полуостров, на котором стоял Константинополь. Благодаря мощи этих укреплений Константинополь смог выдержать много вражеских нападений и осад.
Своим процветанием византийские города во многом были обязаны потоку дорогих товаров из далёких стран Востока, прежде всего из Индии и Китая. Через всю Евразию, от средиземноморских берегов почти до побережья Тихого океана, протянулся Великий шёлковый путь. По множеству дорог и троп, из которых он складывался, двигались из века в век сотни караванов, доставлявших с Востока на Запад бесценные ткани и прочие редкости восточных стран. По дороге к рынку Константинополя или Александрии какая-нибудь шёлковая шаль из Китая могла пройти через руки десятков купцов.
Тот, кто владел хотя бы небольшой частью Великого шёлкового пути, получал огромные доходы от одних только пошлин с проезжающих торговцев.
Найдите не менее трёх отличий между жизнью в Западной и Восточной частях Римской империи.
3. Христианская империя. Император Константин ещё в 313 г. прекратил гонения на христиан, а позже всячески поддерживал сторонников новой веры. В 381 г. император Феодосий I объявил христианство государственной религией. Теперь преследованиям подвергали тех, кто отказывался верить в учение Иисуса Христа и поклоняться ему.
Христианская церковь и государство стали действовать в тесном союзе. Считалось, что император-христианин и Церковь совместно управляют сообществом верующих, чтобы подготовить мир ко второму пришествию Иисуса Христа.
Христианская Церковь стала частью государственного устройства. Христиане из нескольких соседних городских кварталов или нескольких соседних деревень объединялись в приход во главе с приходским священником. Над священниками нескольких приходов стоял епископ. Собственный епископ был почти в каждом крупном городе империи. Во главе нескольких епископств стоял верховный епископ — архиепископ или митрополит. Самые почитаемые из них именовались патриархами (греч. «старейшина», «глава»). Патриархов было всего пять — Антиохийский, Александрийский, Иерусалимский, Римский и Константинопольский. Иногда любого из патриархов могли уважительно именовать греческим словом папа (греч. «отец»), но со временем это название закрепилось за одним лишь митрополитом Рима.
Наряду с миря нами — обычными верующими, были и те, кто «уходил из мира», отказывался от благ земной жизни, семьи, имущества. Их называют монахами (греч. «одинокий»). Монахи посвящали жизнь молитвам и размышлениям — либо в одиночестве, в уединённых местах, либо вместе с другими монахами за стенами монастырей. Впрочем, некоторым из них всё же приходилось возвращаться в мир, ведь епископов нередко избирали именно из числа монахов.
1. Византийская корона. XI в.
2. Нагрудный крест. IX в.
Византийские мастера славились по всей Европе. Этот крест выполнен в очень сложной технике перегородчатой эмали.
Как вы думаете, чем обеспечивалось могущество христианской Церкви в Византии?
4. Власть императора. Император считался самодержцем, воля его была законом. Он правил единолично. Однако, чтобы оказаться на императорском престоле, вовсе не требовалось особо знатное происхождение или, например, родство с предыдущими императорами.
Считалось, что весь народ вместе с синклитом и армией возводит в императоры своего лучшего представителя. Нередко на императорском престоле оказывались люди из низов общества, порой даже выходцы из крестьян или солдат.
Если жителей Константинополя не устраивал правящий император, они выходили на улицы с криками: «Другого императора римлянам!» Иногда народу удавалось добиться смены государя. Впрочем, чаще императоров свергали в результате дворцовых заговоров.
«Хороший» император должен был советоваться о важнейших делах не только с синклитом, но и с духовенством, прежде всего с патриархом Константинопольским. Императору вообще следовало вести себя как доброму христианину, хотя бы внешне. Например, ему полагалось проявлять христианское смирение. Говорят, при коронации к новому императору подходили каменотёсы и спрашивали, из какого мрамора изготовить ему гробницу. Это делалось для того, чтобы император и в минуты высшего торжества не забывал о ничтожности своего земного могущества, неотвратимости смерти и Страшного Суда.
Такое единство императорской власти и Церкви позволяло императору созывать церковные соборы — собрания духовенства, призванные разрешить спорные вопросы вероучения или церковной жизни. Константин председательствовал на первом из таких соборов, хотя тогда ещё даже не был христианином.
Соборы решали, что в христианском учении считать верным, а что — ложным. Сторонников осуждённых соборами мнений преследовали и Церковь, и императорская власть. Многие из них вынуждены были покинуть пределы империи и уйти в дальние страны — к германцам, в Персию, в Аравию. Так христианские общины постепенно появились даже в Индии и Китае.
В чём состояли новые черты Византийской империи после признания христианства государственной религией по сравнению с империей времён язычества?
5. Римляне, ромеи, византийцы? Подданные константинопольских императоров считали себя римлянами, даже если не знали ни слова по-латыни. Они называли себя ромеи, что по-гречески означает «римляне», а империю — Ромейской, то есть Римской. Однако в самом городе Риме и на всём латинском Западе восточных соседей, говоривших в основном по-гречески, предпочитали называть не римлянами, а греками.
Чтобы избежать путаницы, историки решили проводить различие между древней Римской империей (времён Октавиана Августа, Нерона или Диоклетиана) и Ромейской империей (времён Константина и его преемников).
Ромейскую империю обычно называют Византией по имени города, давшего начало Константинополю. Жителей Византии, по большей части греков, историки называют византийцами, а их императора — византийским. (Византийского императора, кроме того, порой называют по его греческому титулу василёвсом, то есть царём.)
Как вы думаете, что давало право византийцам считать себя подлинными наследниками Римской империи?
1. Какой год считается условной датой раздела Римской империи на Западную и Восточную и почему? Что общего было между двумя частями империи и в чём состояли различия между ними?
2. Какое место в мире занимала Византия в начале Средних веков? Справедливы ли были оценки современников, считавших Константинополь центром обитаемого мира?
3. Какое положение христианская Церковь имела в Византии? Чем оно отличалось от положения христиан в Римской империи III—IV вв.?
ИМПЕРАТОР В ВОЕННОМ ЛАГЕРЕ В ОПИСАНИИ ПРИДВОРНОГО АВТОРА (XI в.)
Царь сидел на. кресле, высоком и отделанном золотом, опирал ноги на скамейку, и роскошные одежды сверкали на нём. Он гордо поднял голову, выпятил грудь, багрянец битвы румянил его щёки, глаза были сосредоточенны и неподвижны и свидетельствовали о напряжённой работе мысли. <. >Воины несколькими кругами опоясывали (его).
Внутренний и самый малочисленный из них был составлен из первых людей, доблестных отпрысков знатнейших родов, осанкой не уступавших древним героям.
Их опоясывал второй круг, оруженосцы первых, бойцы передовой линии. <. >Окаймляло их кольцо простых воинов. <. >А дальше их располагались союзные силы. — италийцы и тавроскифы (славяне), сам вид которых внушал ужас.
По каким признакам можно было узнать императора?
Каких из своих подданных он ценил больше, а каких — меньше?
Отличал ли он выходцев из бывшей западной части Римской империи? Как он их оценивал?
Читайте также: