Ги де мопассан кровать

Обновлено: 27.04.2024

Также данная книга доступна ещё в библиотеке. Запишись сразу в несколько библиотек и получай книги намного быстрее.

Посоветуйте книгу друзьям! Друзьям – скидка 10%, вам – рубли

По вашей ссылке друзья получат скидку 10% на эту книгу, а вы будете получать 10% от стоимости их покупок на свой счет ЛитРес. Подробнее

Объем: 5 стр. 1 иллюстрация
Жанр:з арубежная классика, к лассическая проза
Тег:р ассказыРедактировать

Эта и ещё 2 книги за 199 ₽

По абонементу вы каждый месяц можете взять из каталога одну книгу до 700 ₽ и две книги из персональной подборки. Узнать больше

Произведение входит в авторский сборник «Пышка».

Книга Ги де Мопассан «Кровать» — скачать в fb2, txt, epub, pdf или читать онлайн. Оставляйте комментарии и отзывы, голосуйте за понравившиеся.

– Какие у вас бурные чувства!

– Ах, боже мой, да стоит ли жить, если нет этих бурных чувств! Не завидую тем людям, у которых сердце обросло кожей бегемота или покрыто щитом черепахи. Счастлив только тот, у кого ощущения так остры, что причиняют боль, кто воспринимает их как потрясения и наслаждается ими, как изысканным лакомством. Ведь надо осознавать все переживания, и радостные и горькие, наполнять ими душу до краев и, упиваясь ими, испытывать самое острое блаженство или самые мучительные страдания.

Швейцары любят приключенческие романы, буржуа - романы умилительные, а утонченные люди любят только такие книги, которые недоступны пониманию толпы.

С этой книгой читают

Отзывы 2

Судя по всему, Мастеру пришла в голову мысль о том, что на кровати многое происходит: и рожают на ней, и любят, и умирают. И Мастер, как всегда мастерски (извините за каламбур!) облёк эту простую, в общем-то, мысль в некое повествование… Чтобы не быть пошлым, в истории возникают письма… Разрозненные письма… Мы не можем узнать, как закончилась та, обозначенная письмами, история… Но каждый домыслит в том стиле, в котором чувствует… Мысль о сравнении кровати с жизнью интересная, но слишком простая… На новеллу её хватило… А большая форма для этой мысли была бы слишком огромна…

Никогда бы не мог подумать, что кровать можно сопоставить с целым жизненным циклом. Книга действительно наводит на мысли о своей кровати, после прочтения нахлынули очень рано характерные воспоминания.

Электронная книга Кровать

Произведение Кровать полностью

Читать онлайн Кровать

Еще ничего не добавлено. Добавить похожее

«Милый друг» - второй роман Ги де Мопассана, представляет собой циничный, но остроумный рассказ о сексе, деньгах и власти в коррумпированной Франции времен Третьей республики. Молодой, привлекательный и очень амбициозный Джордж Дюруа, известный в узких кругах как Милый друг, поступает на службу в редакцию в качестве журналиста и вскоре делает блестящую карьеру. Столкнувшись с реалиями общества – неразборчивые в средствах коллеги, покровительство любовниц, коварные финансисты – Дюруа быстро учится. Он становится непревзойденным соблазнителем, шантажистом и карьеристом в этом мире, где любовь становится лишь средством для достижения цели. (с) MrsGonzo для LibreBook

"Жизнь" - подлинный шедевр Мопассана, роман, завораживающий читателя глубиной проникновения в женскую душу и яркостью реалистичного, бесстрастного, а порой беспощадного авторского взгляда на извечное "бремя страстей человеческих". "Жизнь" - это история утраченных иллюзий, несбывшихся надежд и преданных чувств. Не трагедия, но - тихая, незаметная драма человеческой жизни…

Блестящее писательское дарование Ги де Мопассана ощутимо как в его романах, так и самых коротких новеллах. Он не только описывал внешние события и движения человеческой души в минуты наивысшего счастья или испытания. Каждая новелла Мопассана – это точная зарисовка с натуры, сценка из жизни, колоритный образ мужчины или женщины, молодежи или стариков, бедняков или обитателей высшего света.

`Я вошел в литературу, как метеор`, – шутливо говорил Мопассан. Действительно, он стал знаменитостью на другой день после опубликования `Пышки` – подлинного шедевра малого литературного жанра.Тема любви – во всем ее многообразии – стала основной в творчестве Мопассана. В предлагаемый читателю сборник включены новеллы, созданные писателем в разные годы, и роман `Монт-Ориоль`, в котором любовные коллизии развиваются на фоне модного курорта.

В романах Мопассана, особенно в первых и лучших из них, какими являются «Жизнь» (1883) и «Милый друг» (1885), мы найдем те же, уже знакомые черты его творчества: раскрытие глубокой драматичности обыденной жизни, естественный, далекий от всякой риторики ход повествования, предельно четкое изображение социальной среды, определяющей характер героинь и героев — дочери небогатых помещиков Жанны из «Жизни» или проходимца Дюруа, возвратившегося с военной службы из Африки без единого су в кармане…В кратких новеллах Мопассана человеческая драма обычно схвачена по необходимости лишь в одной из наиболее комических или трагических ее ситуаций.В книге представлены иллюстрации.

Ги де Мопассан — Кровать: Рассказ

Однажды, прошлым летом, в знойный послеполуденный час, огромный аукционный зал, казалось, погрузился в дремоту, и оценщики объявляли о покупках умирающими голосами. В углу одного из зал второго этажа лежала куча старинных церковных облачений.

Там были торжественные мантии и очаровательные ризы с вышитыми вокруг символических букв на пожелтелом шелковом фоне гирляндами, который стал кремовым из белого, каким был когда-то.

Присутствовало несколько барышников, двое или трое мужчин с грязными бородами и дородная толстобрюхая женщина, одна из так называемых торговок нарядами, а на самом деле советчица и укрывательница запретной любви, торгующая столько же молодым и старым человеческим телом, сколько новыми и старыми тряпками.

Стали продавать прелестную ризу эпохи Людовика XV, красивую, как платье маркизы, хорошо сохранившуюся, с гирляндой ландышей вокруг креста, с длинными голубыми ирисами, поднимавшимися до самого подножия священной эмблемы, и венками роз по углам. Купив ризу, я заметил, что она еще хранит чуть слышное благоухание, словно пропитавшись ладаном или, вернее, еще тая в себе легкие и сладостные ароматы былого, которые кажутся уже не запахом, а воспоминанием о запахе, душою испарившихся благовоний.

Придя домой, я хотел накрыть ею маленький стул той же восхитительной эпохи, но, примеряя ее, ощутил вдруг под пальцами шуршание бумаги. Когда я подпорол подкладку, к моим ногам упало несколько писем. Они пожелтели от времени, а выцветшие чернила казались ржавчиною. На сложенном по-старинному листе было начертано тонким почерком: «Господину аббату д’Аржансэ».

В первых трех письмах просто назначались свидания. А вот четвертое:

Друг мой, я больна, совсем изнемогаю и не встаю с постели. Дождь стучит мне в стекла, и, лежа в тепле согревающих меня пуховиков, я лениво мечтаю. Со мною одна книга, которую я люблю и которую как будто отчасти написала я сама. Назвать ли вам ее заглавие? Нет. Вы станете бранить меня. Почитав, я отдаюсь думам, и мне хочется вам кое о чем рассказать.

Под спину мне подложили подушку; они поддерживают меня, и я, сидя, пишу вам на том маленьком пюпитре, который вы мне подарили.

Так как я три дня не покидаю своей кровати, то о кровати я и думаю, продолжая возвращаться к ней мыслью даже во сне.

Кровать, друг мой, — это вся наша жизнь. На ней рождают, на ней любят, на ней умирают.

Если бы я обладала пером г-на де Кребильона, я написала бы историю какой-нибудь кровати. Сколько потрясающих, ужасных приключений, но зато сколько приключений красивых и нежных! Сколько назидательных уроков можно извлечь из нее, сколько поучительных рассказов для всех!

Вы знаете мою кровать, друг мой. Вы никогда не сможете представить себе, сколько всего открыла я в . ней за эти три дня и как возросла моя любовь к ней. Она кажется мне обитаемой, посещаемой, если можно так выразиться, вереницею людей, о которых я и не подозреваю, но которые, тем не менее, оставили в ней нечто от самих себя.

О, я не понимаю тех, кто покупает кровати новые, кровати без воспоминаний! Моя, наша кровать, такая старая, такая подержанная и просторная, должна хранить память о стольких жизнях — от рожденья до могилы. Подумайте об этом, друг мой, подумайте обо всем; вспомните, сколько поколений прошло между этими четырьмя колонками, под этим балдахином, вышитым фигурками, натянутым над нашими головами и столько всего перевидавшим. Чему только не был он свидетелем за три века, пока он там!

Вот распростертая молодая женщина. Время от времени у нее вырывается вздох, потом она стонет; ее окружают старики, родные; и вот на свет появляется маленькое, скрюченное, сморщенное существо, мяукающее, как котенок. Так начинается человеческая жизнь. Она, молодая мать, чувствует себя страдающе-радостной; она замирает от счастья при первом крике ребенка и задыхается, и протягивает к нему руки; и все вокруг плачут от радости, потому что этот маленький комочек живого тела, отделившийся от нее, — это продолжение семьи, продолжение крови, сердца и души стариков, которые с трепетом глядят на него.

Вот впервые двое любящих очутились телом к телу в этой скинии жизни. Они трепещут, но, охваченные восторгом, сладостно упоены своей близостью, и уста их постепенно сближаются. Их соединяет поцелуй, божественный поцелуй — дверь в земной рай, поцелуй, который поет о людских наслаждениях, сулит их всегда, возвещая их и предвосхищая. И кровать колышется, как взволнованное море, вгибается и рокочет, и сама кажется одушевленной, радостной, ибо на ней свершается пьянящее таинство любви. Что может быть в нашем мире слаще, совершеннее этих объятий, сливающих воедино два существа и дарующих в этот момент каждому из них одну и ту же мысль, одно и то же ожидание, одну и ту же безумную радость, которая сходит на них, как всепожирающее небесное пламя!

Помните ли стихи, которые вы мне читали в прошлом году, стихи какого-то старого поэта, не знаю чьи, может быть, нежного Ронсара?

Если ляжем на кровать
И сплетемся, — нам под стать
Все восторги, как бывалым
Тем любовникам, чья страсть
Перепробует — и всласть —
Сто затей под одеялом.

Мне хотелось бы вышить эти стихи на балдахине моей кровати, с которого Пирам и Тисба без устали глядят на меня своими вытканными глазами.

А вспомните о смерти, друг мой, о всех тех, кто испустил последний вздох на этой кровати. Ведь она также и могила конченых надежд, все закрывающая дверь, после того как она была вратами, отверзающими мир. Сколько воплей, сколько страха, страданий, ужасного отчаяния, предсмертных стонов, простертых к былому рук, навеки смолкших призывов счастья, сколько судорог, хрипов, гримас, перекошенных ртов, закатившихся глаз видела эта кровать, где я вам пишу, сколько их видела она за три века, в течение которых простирала над людьми свой кров!

Кровать, вдумайтесь в это, — символ жизни; я догадалась об этом только три дня тому назад. Нет ничего более значительного, чем наша кровать.

И не является ли сон лучшим из мгновений нашей жизни?

Но здесь также страдают! Ложе — прибежище больных, место страданий износившейся плоти.

Кровать — это человек. Господь наш Иисус Христос, дабы доказать, что в нем не было ничего человеческого, никогда, кажется, не нуждался в кровати. Он родился на соломе и умер на кресте, предоставив слабым существам, вроде нас, это ложе изнеженности и отдыха.

Сколько еще других мыслей пришло мне в голову! Но некогда их записывать, да разве все их вспомнишь! И потом я уже так устала, что хочу вытащить подушки из-за спины, протянуться всем телом и уснуть.

Приходите навестить меня завтра в три часа; быть может, я буду лучше себя чувствовать и смогу вам это доказать.

Ги де Мопассан — У постели: Рассказ

В камине пылал яркий огонь. На японском столике стояли друг против друга две чайные чашки, а рядом с ними дымящийся чайник, сахарница и графинчик рома.

Граф де Саллюр бросил цилиндр, перчатки и шубу на стул, а графиня, сняв бальную накидку, поправляла перед зеркалом прическу. Она приветливо улыбалась своему отражению, взбивая кончиками тонких, сверкающих перстнями пальцев завитки на висках. Затем она повернулась к мужу. Тот уже несколько секунд смотрел на нее как бы в нерешительности, точно его смущала какая-то сокровенная мысль.

Наконец он сказал:

— Что же, достаточно за вами ухаживали сегодня вечером?

Она взглянула ему прямо в глаза вызывающим взглядом, в котором горело пламя торжества и задора, и ответила:

Потом села на свое место. Граф поместился напротив и, разламывая бриошь, продолжал:

— Это было даже немного скандально… для меня!

— Что такое — сцена ревности? Вы собираетесь делать мне упреки?

— Нет, дорогой друг, я хочу только сказать, что этот господин Бюрель держал себя с вами почти неприлично. И если… если бы я имел право, я рассердился бы.

— Будьте откровенны, милый друг. Просто-напросто сегодня вы думаете по-иному, чем год назад. В ту пору, когда я узнала, что у вас есть любовница, которой вы увлечены, — вас совершенно не интересовало, ухаживают за мною или нет. Я высказала вам свою обиду, я сказала вам — но с бОльшим основанием — то же, что вы говорите сегодня вечером мне: «Друг мой, вы набрасываете тень на госпожу де Серви, а мне причиняете страдание и ставите меня в смешное положение». Что же вы ответили? О, вы ясно дали мне понять, что я свободна, что брак между рассудительными людьми является только соединением материальных интересов, союзом социальным, а не духовным! Ведь это правда? Вы дали мне понять, что ваша любовница бесконечно лучше, обольстительнее, женственнее меня! Вы так и сказали: женственнее. Все это было выражено, разумеется, так осторожно, как подобает воспитанному человеку, со всевозможными комплиментами и с деликатностью, которой я отдаю должное. Однако я все поняла.

Тогда же было решено, что мы не разведемся, но будем жить раздельно. Нас связывал ребенок.

Вы чуть ли не намекнули мне, что требуете только соблюдения приличий и что я могу, если захочу, завести себе любовника, — лишь бы это оставалось тайной. Вы долго и очень красноречиво разглагольствовали об изворотливости женщин, об их умении сохранять внешнюю благопристойность и так далее.

Я поняла, мой друг, отлично поняла. Вы тогда еще очень, очень сильно любили госпожу де Серви, а моя законная, освященная браком нежность стесняла вас и ограничивала, должно быть, ваши возможности. Мы стали с тех пор жить раздельно. Мы вместе бываем в свете, вместе возвращаемся домой, а затем расходимся по своим спальням.

Но вот уже месяц или два, как у вас появились повадки ревнивого мужа. Что это должно означать?

— Я вовсе не ревную, друг мой, но я боюсь, что вы себя скомпрометируете. Вы ведь молоды, жизнерадостны, склонны к приключениям…

— Извините, если уж говорить о приключениях, то не мне соперничать с вами.

— Перестаньте, пожалуйста, шутить. Я говорю вполне серьезно, как настоящий друг. Все то, что вы сейчас сказали, сильно преувеличено.

— Нисколько. Вы сами признались мне в своей связи, а это было равносильно тому, чтобы дать мне право подражать вам. Я не сделала этого…

— Дайте же мне досказать. Я не сделала этого. У меня нет и не было любовника… до сих пор… Я выжидаю… ищу… и не нахожу. Мне нужно что-нибудь исключительное… что-нибудь лучше вас… Я вам говорю комплимент, а вы делаете вид, что не замечаете этого.

— Дорогая, все эти шутки совершенно неуместны.

— Но я вовсе не шучу. Вы говорили мне о восемнадцатом веке, дали понять, что вы человек времен Регентства. Я ничего не забыла, но что бы вы ни говорили, а в тот день, когда мне заблагорассудится стать иной, чем сейчас, вы сделаетесь, даже не подозревая этого… таким же рогоносцем, как и многие другие.

— О. Как вы можете произносить подобные слова?

— Подобные слова. Да ведь вы сами хохотали, как безумный, когда госпожа де Жер заявила, что господин де Серви похож на рогоносца, который ищет свои рога.

— То, что кажется смешным в устах госпожи де Жер, в ваших устах становится неприличным.

— Нисколько. Вы находите очень забавным слово «рогоносец», когда речь идет о господине де Серви, и считаете его весьма неблагозвучным, когда дело касается лично вас. Все зависит от точки зрения. Впрочем, я не настаиваю на этом слове, я сказала его лишь для того, чтобы увидеть, созрели ли вы…

— Созрел. Для чего?

— Да для того, чтобы стать рогатым. Когда мужчина сердится, слыша это слово, значит… он готов. Но через два месяца вы первый будете смеяться, если я заговорю о… рогаче. Потому что… когда рога уже выросли, их не замечают.

— Вы сегодня очень неблаговоспитанны. Я никогда вас не видел такою.

— Вот как. Я изменилась… к худшему. Это ваша вина.

— Послушайте, дорогая, давайте поговорим серьезно. Я вас прошу, умоляю вас не поощрять неприличных преследований господина Бюреля, как вы поощряли их сегодня.

— Вы ревнуете? Я сразу это поняла.

— Нет, нет. Я только не хочу быть смешным. Слышите: не хочу быть смешным. И если я еще раз увижу, что этот господин, беседуя с вами, не сводит глаз с ваших плеч и, чего доброго, пытается заглянуть вам за корсаж.

— Да это самый подходящий рупор.

— Я… я выдеру его за уши.

— Уж не влюблены ли вы в меня?

— Люди влюбляются и в менее красивых женщин.

— А, вот вы как! Но я-то больше не влюблена в вас.

Граф встает. Он огибает столик и, проходя позади жены, быстро целует ее в затылок. Она вздрагивает и говорит, глядя в упор на него:

— Прошу вас оставить эту шутки. Мы живем раздельно. Между нами все кончено.

— Ну, не сердитесь. С некоторых пор я нахожу, что вы восхитительны.

— Значит… значит, я достигла цели. Вы тоже… находите, что я… созрела…

— Я нахожу, что вы восхитительны, дорогая: у вас такие руки, такой цвет лица, такие плечи…

— Которые понравились бы господину Бюрелю…

— Вы жестоки… Но… правда… я не знаю женщины обольстительнее вас.

— Я говорю: вы поститесь.

— Когда человек постится, он голоден, а когда он голоден, то готов есть такие блюда, которые в. другое время вовсе не привлекали бы его. Я сделалась таким блюдом… вы когда-то пренебрегали им, но не прочь были бы полакомиться… сегодня вечером.

— О Маргарита! Кто научил вас так выражаться?

— Вы сами! Слушайте: после разрыва с госпожой де Серви у вас было, насколько я знаю, четыре любовницы: одни — кокотки, другие — актрисы. Чем же, как не временным постом, могу я объяснить ваш сегодняшний аппетит?

— Я буду откровенен и груб и скажу без всяких церемоний: я снова влюблен в вас и даю вам слово, очень сильно. Вы поняли?

— Так, так. И вы хотите… начать снова?

— С сегодняшней ночи?

— Так. Вы опять шокированы. Давайте, милый мой, договоримся. Мы ничто друг для друга, не так ли? Я, правда, остаюсь вашей женой, но женою свободной. Я собираюсь принять ангажемент с другой стороны, вы же просите, чтобы я отдала предпочтение, вам. Я согласна, но… за ту же цену.

— Сейчас объясню. Я так же хорошо, как ваши кокотки? Говорите искренне.

— В тысячу раз лучше.

— Лучше, чем лучшая из них?

— Хорошо. Сколько вам стоила лучшая из них в течение трех месяцев?

— Опять-таки не понимаю.

— Я говорю: сколько стоила вам в течение трех месяцев самая очаровательная из ваших любовниц, считая наличные деньги, драгоценности, ужины, обеды, театр и так далее — словом, полное ее содержание.

— Да почем же я знаю?

— Вы должны знать это. Ну, возьмем среднюю, умеренную цену. Пять тысяч франков в месяц — это приблизительно верно?

— Так вот, мой друг, дайте мне сейчас же пять тысяч франков, и я буду вашей целый месяц, начиная с сегодняшнего вечера.

— Ах так? Покойной ночи!

Графиня уходит к себе в спальню. Постель приготовлена. В воздухе носится легкий аромат, пропитавший портьеры и обои.

Граф появляется в дверях:

— Здесь очень хорошо пахнет.

— Правда. А между тем тут ничего не переменилось! Я по-прежнему душусь «Peau d’Espagne».

— Вот как, это удивительно… Очень хорошо пахнет.

— Возможно. Но, будьте добры, уходите, я ложусь спать.

Он входит в комнату и садится в кресло.

— Ах, вот вы как! Ну, тем хуже для вас.

Она медленно снимает с себя бальное платье, обнажая белые руки. Она поднимает их над головой, чтобы распустить волосы перед зеркалом, и в пене кружев над черным шелковым корсетом показывается что-то розовое.

Граф стремительно встает и направляется к ней.

— Не подходите ко мне или я рассержусь.

Он схватывает ее в объятия и жадно ищет ее губ.

Она быстро наклоняется, берет стоящий на туалете стакан с зубным эликсиром и выплескивает его через плечо в лицо мужа.

Он выпрямляется весь мокрый и в бешенстве бормочет:

— Может быть… Но вам известны мои условия: пять тысяч франков.

— Как почему? Муж платит за то, чтобы спать с женой?

— О, какие мерзкие слова вы говорите!

— Возможно. Но повторяю, что было бы нелепо платить собственной жене, законной жене.

— Еще глупее, имея законную жену, платить кокоткам.

— Пусть так, но я не хочу быть смешным.

Графиня села на кушетку. Она медленно снимает чулки, выворачивает их, как змеиную кожу. Розовая нога освободилась от сиреневой шелковой оболочки, и маленькая ступня становится на ковер.

Граф подходит ближе и произносит нежным голосом:

— Какая странная мысль пришла вам, однако!

— Требовать от меня пять тысяч франков.

— Нет ничего естественнее. Мы друг другу чужие, не так ли? Вы желаете меня. Жениться на мне вы не можете, потому что мы уже женаты. Значит, вы должны меня купить, может быть, несколько дешевле, чем другую.

Ну, рассудите. Эти деньги вместо того, чтобы попасть какой-нибудь потаскушке, которая истратит их неизвестно на что, останутся в вашем же доме, в вашем же хозяйстве. А потом, разве для умного мужчины не занимательнее, не оригинальнее платить собственной жене? Незаконная любовь нравится именно потому, что она стоит дорого, очень дорого. Вы придадите нашей… законной любви новую ценность, привкус разврата, остроту пикантных проказ… если будете оплачивать эту любовь, как связь на стороне. Разве это не верно?

Она встает, почти совсем обнаженная, и направляется в туалетную комнату.

— А теперь, сударь, уходите или я позвоню горчичной.

Граф стоит несколько минут растерянный и недовольный, смотрит на нее и вдруг бросает ей бумажник.

— Бери, негодница. Там шесть тысяч. Но только, знаешь ли…

Графиня подбирает деньги, пересчитывает их и томно спрашивает:

— Не привыкай к этому.

Она хохочет и подходит к нему:

— Пять тысяч ежемесячно, сударь, или я отправлю вас к вашим кокоткам. И мало того, если… если вы останетесь довольны… я потребую от вас прибавки.

Ги де мопассан кровать

Ги де Мопассан

Источник текста: Ги де Мопассан - Полное собрание сочинений и письма в 15т., т.3 Книгоиздательское товарищество "Просвещение", С.-Петербург, 1908 г. Переводчик: С.Б. OCR, spell check и перевод в современную орфографию: Старик и море читать онлайн. В один из жарких дней прошлого лета огромное здание аукционного зала казалось уснувшим, и оценщики обессилевшими голосами объявляли цены. В глубине одной из зал первого этажа, в углу валялась целая куча старинных церковных шелковых облачений. То были торжественные епископские мантии, изящные ризы, с вышитыми гирляндами вокруг символических букв на пожелтевшем шелковом фоне, когда-то снежной белизны. Несколько перекупщиков, два или три субъекта с небритыми подбородками и одна толстая баба с большим животом, торговка старым хламом, советница и покровительница запретной любви, одинаково торгующая молодым и старым телом, как новым и старым тряпьем, стояли в ожидании в зале. Вдруг выставили на продажу небольшую ризу времен Людовика XV, изящную, как платье маркизы, почти новую, с вышитыми ландышами вокруг креста, с длинными голубыми ирисами, поднимавшимися снизу до священной эмблемы, и с венками из роз по углам. Я купил ее и, взяв в руки, почувствовал, что в ней остался еще неуловимый аромат, точно она пропитана была ладаном, или, скорее, сохранила в себе еще легкий и нежный запах прежних дней, как воспоминание, как душу улетучившихся курений. Я принес ее домой, намереваясь покрыть ею небольшой стул той же очаровательной эпохи. И когда я, примеряя, вертел ее в руках, я почувствовал вдруг шелест бумаги. Распоров подкладку, я выронил на пол несколько писем. Они пожелтели, а стершиеся чернила походили на ржавчину. На одной из сторон сложенного листа бумаги было выведено по-старинному тонким почерком: "Господину аббату Аржансе". В первых трех письмах просто назначались свидания. Четвертое же было следующего содержания: "Мой друг, я больна, прямо страдаю и не встаю с постели. Дождь стучит в мои окна, а я, тепло и уютно укрывшись, мечтаю, нежась на мягких пуховиках. У меня есть книга, любимая книга и, мне кажется, немного писанная с меня. Сказать вам какая? Нет: вы побранили бы меня. Когда я прочитала, я задумалась, и хочу сказать вам, о чем. Мне положили под спину подушки, чтоб я могла сидеть, и я пишу вам на маленьком, вами подаренном мне, пюпитре. Пролежав три дня в своей кровати, я думаю о ней и даже во сне размышляю о ней. Кровать, мой друг, это вся наша жизнь. В ней родишься, на ней любишь, на ней же и умираешь. Если бы я владела пером Кребильона, я написала бы историю одной кровати. И сколько было бы в ней трогательных приключений, то страшных, то грациозных, то умилительных! И сколько можно было бы вывести из неё нравоучений и наставлений для всех! Вы знаете мою постель, мой друг. Вы не можете себе представить, сколько я сделала в ней открытий, за эти три дня и как я полюбила ее еще больше. Она мне кажется населенной, скажу лучше -- посещаемой массой людей, о существовании которых я и не подозревала, а, между тем, они оставили часть самих себя на этом ложе. О! как мне не понятны люди, покупающие новые кровати, кровати без воспоминаний. Моя, наша, такая старая, изношенная и широкая, должна была заключать в себе много жизней от рождения до могилы. Подумайте об этом, мой друг, подумайте обо всем, проследите все жизни, протекшие между этими четырьмя колонками, под этим пологом с фигурами, прибитым над головами. Чего только он не видел за эти три века, что он здесь висит? Вот растянулась молодая женщина. Время от времени она вздыхает, потом начинает стонать. Ее окружают старики-родители, и вот из неё выходит крошечное существо. Оно скорчено, всё в морщинах и мяукает, как котенок. Это родился человек. Она, молодая мать, чувствует себя болезненно-счастливой. Она задыхается от счастья при этом первом крике, протягивает руки и замирает, а вокруг неё все плачут радостными слезами; ибо этот кусок живого существа, отделенный от неё, это продолжение рода, крови, сердца и души стариков, с трепетом взирающих на него. Затем, вот два любовника, в первый раз очутившихся в объятьях друг друга в этой скинии жизни. Они трепещут и, полные восторга, чувствуют себя друг возле друга. И мало-помалу уста их сближаются. Этот божественный поцелуй сливает их, открывает рай земной, поет им о радостях жизни, всегда обещает, возвещает и предсказывает их. И их постель волнуется, как разбушевавшееся море, гнется и шепчет, кажется тоже живой, радостной, ибо на ней совершается безумная тайна любви. Что может быть более очаровательного и прекрасного в мире, как объятия, соединяющие два существа в одно, и в одно и то же мгновение внушающие им одну и ту же мысль, одно и то же желание и безумное счастье, нисходящее на них, как всепожирающий небесный огонь? Помните стихи, что вы читали мне в прошлом году, какого-то старинного поэта, не знаю, какого, может быть, нежного Ронсора? Et quand au lit nous serons EntrelacИs, nous ferons Les lascifs, selon les guises Des amants qui librement Pratiquent folБtrement Sous les draps cent mignardises. Я хотела бы вышить эти слова на балдахине моей кровати, откуда Пирам и Тизбея вечно глядят на меня своими вышитыми глазами. И подумайте о смерти, мой друг, о всех, отдавших свой последний вздох Богу на этой кровати. Ибо она же служила могилою всех последних надежд, замкнувшейся дверью, после того, как она была широко открыта при вступлении в мир. Сколько воплей, отчаяния, страданий, страшной скорби, хрипения агонии! Руки протягивались к призракам прошлого, уста призывали безвозвратно минувшее счастье! Какие конвульсии, хрипы, гримасы, искаженные рты, закатившиеся глаза в этой кровати, где я вам пишу, в течение трех веков, что она служит убежищем людям! Кровать, согласитесь, это символ жизни; я пришла к этому выводу в эти три дня. Нет ничего прекрасного вне кровати. Не есть ли сон лучшие наши минуты? Но на ней и страдают! Она же -- пристанище для больных, место страдания для изнуренного тела. Кровать это -- человек. Господь наш Иисус, чтобы показать, что в нем ничего не было человеческого, кажется, никогда не пользовался кроватью. Он родился на соломе и умер на кресте, предоставив таким, как мы, это ложе ночи и покоя. И о чем еще не передумала я! Но у меня нет времени написать вам обо всем, да и не припомню всего. И, кроме того, я так уже устала, что сейчас уложу свои подушки, растянусь и немного усну. Придите ко мне завтра в три часа. Может, мне будет лучше, и я сумею доказать вам это. Прощайте, мой друг. Вот вам мои руки для поцелуев; протягиваю вам также и губы".

Читайте также: