Не будем размазывать белую кашу по чистому столу
Обновлено: 18.05.2024
"…мой любимый мужчина изменил мне со своей бывшей женой. Так получилось. Я понимаю, что это вроде как. ну, дань прошлому, что ли. и все равно они ни за что вместе не будут уже. Я знаю, что он меня любит. Но то, что это его не остановило, меня просто убивает. Я ушла от него, конечно же. И он пребывает сейчас в каком-то немом шоке, и ждёт моего решения. А мне страшно. Страшно, что приму неправильное решение. И останусь с ним - ошибусь, ранит, обидит, предаст - страшно. И уйду - не поняв, что все ошибаются, и мы не судьи, и сами не святые, и надо уметь понимать и прощать - тоже страшно.
Запуталась я…"
Ваша К.
И пришлось мне отвечать.
Дружочек мой, привет тебе из жаркой солнечной Москвы в прохладном и дождливом твоём городке!
Я полагаю, что ты хорошо кушаешь у мамы, пьёшь минводу и дышишь чистым горным воздухом, то есть, всячески оздоровляешь свой ослабленный пребыванием в метрополии и житейскими треволнениями нежный девичий организм. В чём и желаю тебе успехов!
Но. "Не будем размазывать белую кашу по чистому столу".
Проблема твоя жизненна и типична, к сожалению. И в то же время сложна очень. Почему? Для тебя – болезненна чрезвычайно. А для меня? С одной стороны, я, вроде бы как твой друг. С другой стороны, пресловутые мужской шовинизм и солидарность. С третьей – жизненный опыт и бесчисленное количество самых разных примеров. С четвёртой – мне до смерти жалко твою неокрепшую девичью психику, но ещё жальче тебя саму в комплексе и перспективе. Потому я и задумчив так. И надумал я лишь одно: не буду я давать тебе никаких советов, а лишь порассуждаю "на тему" вместе с тобой. А уж выводы делать будешь ты сама, и решения сама принимать будешь.
Итак, как я понимаю, разговор наш будет на узкую и специфичную тему – о любви. Ну, и о взаимоотношениях женщины и мужчины, о верности, об уважении, о балансе доходов и расходов и о прочих таких же скучных вещах.
К., хочу я начать со знакомой, видимо, тебе вещи: с древнеиндийского определения любви. (Было оно в "Жизни с Музой").
"Влечение ума порождает уважение.
Влечение души порождает дружбу.
Влечение тела порождает страсть.
Но лишь три этих влечения вместе порождают любовь.
А гармония в любви и есть Счастье."
Не сочти меня за зануду-начётчика. Но в формуле этой глубочайший смысл сокрыт, и в то же время проста она и понятна. Теперь вот садись (или ходи, или лежи) и думай о своих отношениях с этим мужчиной. При этом постарайся быть максимально критичной, но объективной. Постарайся отбросить обиду. И думай не только о своих чувствах, но и о его. И детально анализируй всё.
Сначала твоё отношение к нему. Умён ли он? Умён ли по большому счёту, или лишь образован, эрудирован, наслышан? Умён ли настолько, чтобы ты его уважала за ум, считалась с его мнениями и оценками? Согласна ли ты принять его лидерство? Принять по согласию души, а не скрепя сердце? Вот.
О влечении души. Добр ли он к тебе, внимателен? И это – не только букет цветов и подарок ко дню рождения. Он встанет к раковине на кухне после ужина и помоет посуду? А мусор вынесет? Сходит в магазин за продуктами? Вымоет полы? И если да, то сделает это через силу, по просьбе или сам, с радостью? А если вдруг вам вечером встретятся пьяные придурки на улице, ты уверена в его поведении? А если ты заболеешь, он будет сидеть около тебя? Бегать в аптеку? Сварит бульон, сделает салат, котлетки куриные, или принесёт гамбургер из Макдональдса? И как он ведёт себя, когда ты говоришь, что у тебя болит голова? А как он воспринимает твоё увлечение поэзией? С искренним интересом, с мужской снисходительностью или с высокомерным "делом бы лучше занялась"?
К чему я всё это. К сожалению, жизнь показывает, что в любовных отношениях наиболее часта ситуация, когда любви нет, но есть желание любви. И вроде бы положено кого-то иметь. Бывает, так и всю жизнь люди проживут.
Бывает ситуация, когда один любит, а другой позволяет себя любить. Другому это удобно, лестно, выгодно, наконец.
Влечение душ обязательно рождает доброту и нежность. Как правило, с годами страсть заменяется нежностью, и весьма успешно. Вообще, нежность – слабость моя, говорить о ней готов долго.
И подарок судьбы, когда любовь есть, она глубока и взаимна. Это – дар Божий, её надо беречь и возносить за неё хвалу Господу. Но это - такая редкость…
И о влечении тела. Поддаётся оно оценке и анализу так же, как и всё остальное. Думаю, желание ваше взаимно. Скажи, насколько он внимателен и нежен с тобой? Что для него важнее: удовлетворить своё желание или принести радость тебе? Ну, впрочем, об этом исписано бесчисленно страниц, и ты сама понимаешь, о чём я говорю. Влечение тела – могучее чувство, один из основных инстинктов человеческих. Но и он не вечен, и не заменяет всего. Сперва он затмевает остальное. Но проходит время – несколько месяцев, год, два – и физическое желание ослабевает, превращается из жгучей потребности в привычку. Это – природный закон, к сожалению, плата человека за постоянное половое влечение, а не периодическое, как в животном мире, лишь для воспроизведения себе подобных. Появляется привычка – возникает тяга к перемене партнёра. Это природное начало. На него наслаивается мораль, этика, общественное, социальное и пр. Важно за всеми этими наслоениями разглядеть основное: есть ли любовь или нет её? Неслабый вопросик…
Что должно быть, на мой взгляд, в мужчине. (Это лично моё мнение, приемлемое для меня, излагаю его лишь для ознакомления.)
Женщины добры и доверчивы. Рассказывают о своих мужчинах: " Он хороший, добрый, только такой нерешительный, мягкий, поддающийся чужому влиянию, неустойчивый, неприспособленный к жизни, интеллигентный…" Перевожу на русский язык: мужик – слизняк, вялый, ленивый, нахлебник и захребетник. Чемодан без ручки: нести тяжело, да бросить жалко.
В мужчине должен быть стержень. Он может гнуться слегка, но не должен ломаться. Два важнейших качества мужских: наличие чувства долга и понятия о чести. Без этого мужчины нет и быть не может. Мужчина не может быть потребителем по отношению к женщине. Если он берёт, он должен отдавать – вдвое, втрое. Ведь он Мужчина. В том его гордость заключается мужская, а не в количестве дур, которых он сумел трахнуть в своей жизни. И отношение к детям. Ну, этот вопрос, как я понимаю, у вас не стоит, но скажу моё мнение. В жизни бывает всяко, браки распадаются, люди расходятся. Но мужчина, забывший о своих детях – слизь, дрянь. Верить ему – глупо.
Ну, что ещё сказать тебе? Можно и ещё что-то придумать, наверняка. Но самое главное я сказал. Спокойно и трезво оцени своего мужчину по 100-балльной шкале. Посмотри, что у тебя получится. Обязательно реши для себя, что тебе от мужчины надо. Хочешь ли ты создать с ним семью, родить ему троих детей и прожить всю жизнь. Или, может быть, тебе достаточно сходить с ним иногда в ночной клуб и разок в неделю потрахаться. Тут критерии и требования совсем разные, понимаешь. Вот и определи свои требования к мужчине, оцени имеющегося в наличии мужчину и соотнеси то и это. И решай…
Ещё что. Ошибиться и оступиться может каждый – и мужчина, и женщина. Тут стоит хорошенько разобраться, ошибка ли это была случайная, или проявление какой-то закономерности. Если ошибка, то важно отношение человека к своей ошибке, осознание её и сделанные выводы. Немаловажны и условия, при которых была совершена ошибка. Было сделано всё, чтобы её избежать, или человек со слюнявой улыбкой идиота шёл ей навстречу…
И ещё. Жизнь сложна, и бывает в ней всякое. Это я говорю по личному опыту. Был у меня период в жизни (большой, около 10 лет), когда я жил в отрыве от семьи. Командировки были по 4-6 месяцев, дальние и трудные. Поверь, это весьма непросто – жить так. Были и женщины там. И сходились люди. Но было понятно, что это – временное. И не было иллюзий, надежд, обмана. Люди шли на это осознанно – велика потребность человека в общении, тепле и ласке. Формально это – измены. Фактически – что-то другое. Но каждый решает это для себя – допустимо или нет. Но если тебя ждёт сегодня вечером женщина к ужину, а ты торопливо бежишь к другой и, поглядывая на часы, ублажаешь естество, это – грязь с ложью. Может, я и не прав…
Дружочек, ты меня прости, если я где-то был излишне прям и жёсток. Но – ситуация обязывает.
Желаю тебе добра, девочка.
:-)
Будем!
Не будем размазывать белую кашу по чистому столу
- ЖАНРЫ 363
- АВТОРЫ 290 284
- КНИГИ 701 076
- СЕРИИ 26 948
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 612 783
Венчание кончилось, раввин опустился в кресло, потом он вышел из комнаты и увидел столы, поставленные во всю длину двора. Их было так много, что они высовывали свой хвост за ворота на Госпитальную улицу. Перекрытые бархатом столы вились по двору, как змеи, которым на брюхо наложили заплаты всех цветов, и они пели густыми голосами – заплаты из оранжевого и красного бархата.
Квартиры были превращены в кухни. Сквозь закопченные двери било тучное пламя, пьяное и пухлое пламя. В его дымных лучах пеклись старушечьи лица, бабьи тряские подбородки, замусоленные груди. Пот, розовый, как кровь, розовый, как пена бешеной собаки, обтекал эти груды разросшегося, сладко воняющего человечьего мяса. Три кухарки, не считая судомоек, готовили свадебный ужин, и над ними царила восьмидесятилетняя Рейзл, традиционная, как свиток торы, крохотная и горбатая.
Перед ужином во двор затесался молодой человек, неизвестный гостям. Он спросил Беню Крика. Он отвел Беню Крика в сторону.
– Слушайте, Король, – сказал молодой человек, – я имею вам сказать пару слов. Меня послала тетя Хана с Костецкой…
– Ну, хорошо, – ответил Беня Крик, по прозвищу Король, – что это за пара слов?
– В участок вчера приехал новый пристав, велела вам сказать тетя Хана…
– Я знал об этом позавчера, – ответил Беня Крик. – Дальше.
– Пристав собрал участок и оказал участку речь…
– Новая метла чисто метет, – ответил Беня Крик. – Он хочет облаву. Дальше…
– А когда будет облава, вы знаете. Король?
– Она будет завтра.
– Король, она будет сегодня.
– Кто сказал тебе это, мальчик?
– Это сказала тетя Хана. Вы знаете тетю Хану?
– Я знаю тетю Хану. Дальше.
– …Пристав собрал участок и сказал им речь. «Мы должны задушить Беню Крика, – сказал он, – потому что там, где есть государь император, там нет короля. Сегодня, когда Крик выдает замуж сестру и все они будут там, сегодня нужно сделать облаву…»
– …Тогда шпики начали бояться. Они сказали: если мы сделаем сегодня облаву, когда у него праздник, так Беня рассерчает, и уйдет много крови. Так пристав сказал – самолюбие мне дороже…
– Ну, иди, – ответил Король.
– Что сказать тете Хане за облаву.
– Скажи: Беня знает за облаву.
И он ушел, этот молодой человек. За ним последовали человека три из Бениных друзей. Они сказали, что вернутся через полчаса. И они вернулись через полчаса. Вот и все.
За стол садились не по старшинству. Глупая старость жалка не менее, чем трусливая юность. И не по богатству. Подкладка тяжелого кошелька сшита из слез.
За столом на первом месте сидели жених с невестой. Это их день. На втором месте сидел Сендер Эйхбаум, тесть Короля. Это его право. Историю Сендера Эйхбаума следует знать, потому что это не простая история.
Как сделался Беня Крик, налетчик и король налетчиков, зятем Эйхбаума? Как сделался он зятем человека, у которого было шестьдесят дойных коров без одной? Тут все дело в налете. Всего год тому назад Беня написал Эйхбауму письмо.
«Мосье Эйхбаум, – написал он, – положите, прошу вас, завтра утром под ворота на Софийевскую, 17, – двадцать тысяч рублей. Если вы этого не сделаете, так вас ждет такое, что это не слыхано, и вся Одесса будет о вас говорить. С почтением Беня Король».
Три письма, одно яснее другого, остались без ответа. Тогда Беня принял меры. Они пришли ночью – девять человек с длинными палками в руках. Палки были обмотаны просмоленной паклей. Девять пылающих звезд зажглись на скотном дворе Эйхбаума. Беня отбил замки у сарая и стал выводить коров по одной. Их ждал парень с ножом. Он опрокидывал корову с одного удара и погружал нож в коровье сердце. На земле, залитой кровью, расцвели факелы, как огненные розы, и загремели выстрелы. Выстрелами Беня отгонял работниц, сбежавшихся к коровнику. И вслед за ним и другие налетчики стали стрелять в воздух, потому что если не стрелять в воздух, то можно убить человека. И вот, когда шестая корова с предсмертным мычанием упала к ногам Короля, – тогда во двор в одних кальсонах выбежал Эйхбаум и спросил:
– Что с этого будет, Беня?
– Если у меня не будет денег – у вас не будет коров, мосье Эйхбаум. Это дважды два.
– Зайди в помещение, Беня.
И в помещении они договорились. Зарезанные коровы были поделены ими пополам. Эйхбауму была гарантирована неприкосновенность и выдано в том удостоверение с печатью. Но чудо пришло позже.
Во время налета, в ту грозную ночь, когда мычали подкалываемые коровы, и телки скользили в материнской крови, когда факелы плясали, как черные девы, и бабы-молочницы шарахались и визжали под дулами дружелюбных браунингов, – в ту грозную ночь во двор выбежала в вырезной рубашке дочь старика Эйхбаума – Циля. И победа Короля стала его поражением.
Через два дня Беня без предупреждения вернул Эйхбауму все забранные деньги и после этого явился вечером с визитом. Он был одет в оранжевый костюм, под его манжеткой сиял бриллиантовый браслет; он вошел в комнату, поздоровался и попросил у Эйхбаума руки его дочери Цили. Старика хватил легкий удар, но он поднялся. В старике было еще жизни лет на двадцать.
– Слушайте, Эйхбаум, – сказал ему Король, – когда вы умрете, я похороню вас на первом еврейском кладбище, у самых ворот. Я поставлю вам, Эйхбаум, памятник из розового мрамора. Я сделаю вас старостой Бродской синагоги. Я брошу специальность, Эйхбаум, и поступлю в ваше дело компаньоном. У нас будет двести коров, Эйхбаум. Я убью всех молочников, кроме вас. Вор не будет ходить по той улице, на которой вы живете. Я выстрою вам дачу на шестнадцатой станции… И вспомните, Эйхбаум, вы ведь тоже не были в молодости раввином. Кто подделал завещание, не будем об этом говорить громко. И зять у вас будет Король, не сопляк, а Король, Эйхбаум…
И он добился своего, Беня Крик, потому что он был страстен, а страсть владычествует над мирами. Новобрачные прожили три месяца в тучной Бессарабии, среди винограда, обильной пищи и любовного пота. Потом Беня вернулся в Одессу для того, чтобы выдать замуж сорокалетнюю сестру свою Двойру, страдающую базедовой болезнью. И вот теперь, рассказав историю Сендера Эйхбаума, мы можем вернуться на свадьбу Двойры Крик, сестры Короля.
На этой свадьбе к ужину подали индюков, жареных куриц, гусей, фаршированную рыбу и уху, в которой перламутром отсвечивали лимонные озера. Над мертвыми гусиными головками покачивались цветы, как пышные плюмажи. Но разве жареных куриц выносит на берег пенистый прибой одесского моря?
Все благороднейшее из нашей контрабанды, все, чем славна земля из края в край, делало в ту звездную, в ту синюю ночь свое разрушительное, свое обольстительное дело. Нездешнее вино разогревало желудки, сладко переламывало ноги, дурманило мозги и вызывало отрыжку, звучную, как призыв боевой трубы. Черный кок с «Плутарха», прибывшего третьего дня из Порт-Саида, вынес за таможенную черту пузатые бутылки ямайского рома, маслянистую мадеру, сигары с плантаций Пирпонта Моргана и апельсины из окрестностей Иерусалима. Вот что выносит на берег пенистый прибой одесского моря, вот что достается иногда одесским нищим на еврейских свадьбах. Им достался ямайский ром на свадьбе Двойры Крик, и поэтому, насосавшись, как трефные свиньи, еврейские нищие оглушительно стали стучать костылями. Эйхбаум, распустив жилет, сощуренным глазом оглядывал бушующее собрание и любовно икал. Оркестр играл туш. Это было как дивизионный смотр. Туш – ничего кроме туша. Налетчики, сидевшие сомкнутыми рядами, вначале смущались присутствием посторонних, но потом они разошлись. Лева Кацап разбил на голове своей возлюбленной бутылку водки. Моня Артиллерист выстрелил в воздух. Но пределов своих восторг достиг тогда, когда, по обычаю старины, гости начали одарять новобрачных. Синагогальные шамесы, вскочив на столы, выпевали под звуки бурлящего туша количество подаренных рублей и серебряных ложек. И тут друзья Короля показали, чего стоит голубая кровь и неугасшее еще молдаванское рыцарство. Небрежным движением руки кидали они на серебряные подносы золотые монеты, перстни, коралловые нити.
Мне как-то жалко рассматривать Бабеля в упор. Нужно уважать писательскую удачу и давать читателю время полюбить автора, еще не разгадав ее.
Мне совестно рассматривать Бабеля в упор. У Бабеля есть такой отрывок в рассказе "Сын ребби": "Девицы, уперши в пол кривые ноги незатейливых самок, сухо наблюдали его половые части, эту чахлую, нежную и курчавую мужественность исчахшего семита".
И я беру для статьи о Бабеле лирический разгон. Была старая Россия, огромная, как расплывшаяся с распаханными склонами гора.
Были люди, которые написали на ней карандашем "гора эта будет спасена".
Еще не было революции.
Часть людей, писавших карандашем, работала в "Летописи". Там недавно приехавший Горький, ходил сутулым, недовольным, больным и писал статью: "Две души". Статью совершенно неправильную.
Там ходила девочка Лариса Рейснер, (еще до взятия ею Петропавловской крепости). Там ходил Брик с Жуковской улицы 7 и я, в кожанных штанах и куртке из автороты. Журнал был полон рыхлой и слоистой, даже на старое сено непохожей беллетристикой. В нем писали люди, которые отличались друг от друга только фамилиями.
Но тут же писал Базаров, слепнем язвил Суханов и здесь печатался Маяковский.
В одной книжке был напечатан рассказ Бабеля. В нем говорилось о двух девочках, которые не умели делать аборта. Папа их жил прокурором на Камчатке. Рассказ все заметили и запомнили. Увидал самого Бабеля. Рост средний, высокий лоб, большая голова, лицо не писательское, одет темно, говорит занятно.
Произошла революция и гора была убрана. Некоторые еще бежали за ней с карандашем. Им не на чем было больше писать.
Тогда то и начал писать Суханов. Семь томов воспоминаний. Написал он их, говорят, сразу и наперед, потому, что он все предвидел.
Приехал я с фронта. Была осень. Еще издавалась "Новая Жизнь".
Бабель писал в ней заметки "Новый Быт". Он один сохранил в революции стилистическое хладнокровие.
Там писалось о том, как сейчас пашут землю. Я познакомился тогда с Бабелем ближе. Он оказался человеком с заинтересованным голосом, никогда не взволнованным и любящим пафос.
Пафос был ему необходим, как дача.
В третий раз я встретился с Бабелем в Питере в 1919 году. Зимой Питер был полон снегом. Как-будто он сам стоял на дороге заноса, только как решетчатый железнодорожный щит. Летом Питер прикрыт был синим небом. Трубы не дымили, солнце стояло над горизонтом, никем не перебиваемое. Питер был пуст - питерцы были на фронтах. Вокруг камней мостовой выкручивалась и вырывалась к солнцу зеленым огнем трава.
Переулки уже заростали.
Перед Эрмитажем, на звонких в том месте, на выбитых торцах играли в городки. Город заростал, как оставленный войсками лагерь.
Бабель жил на Проспекте 25-го Октября, в доме N 86.
В меблированных комнатах, в которых он жил, жил он один, остальные приходили и уходили. За ним уносили служанки, убирали комнаты, ведра с плавающими об'едками.
Бабель жил, неторопливо рассматривая голодный блуд города. В комнате его было чисто. Он рассказывал мне, что женщины сейчас отдаются главным образом до 6-ти часов, так как позже перестает ходить трамвай.
У него не было отчуждения от жизни. Но мне казалось, что Бабель, ложась спать, подписывает прожитый им день, как рассказ. Ремесло накладывало на человека следы его инструментов.
У Бабеля на столе всегда был самовар и часто хлеб. А это было в редкость.
Принимал Бабель гостей всегда охотно. В его комнате водился один бывший химик, он же толстовец, он же рассказчик невероятных анекдотов, он же человек оскорбивший герцога Баденского и явившийся потом на суд из Швейцарии, чтобы поддержать свое обвинение, (но признанный ненормальным и наказанный только конфискацией лаборатории). Он же плохой поэт и неважный рецензент, невероятнейший человек Петр Сторицын. Сторицыным Бабель дорожил. Сюда же ходил Кондрат Яковлев, еще кто-то, я, и заезжали совершенно готовые для рассказа одесситы-инвалиды и другие разные одесситы и рассказывали то, что в них было написано.
Бабель писал мало, но упорно. Все одну и ту же повесть о двух китайцах в публичном доме.
Повесть эту он любил как Сторицына. Китайцы и женщины изменялись. Они молодели, старели, били стекла, били женщину, устраивали и так и эдак.
Получилось очень много рассказов, а не один. В осенний солнечный день, так и не устроив своих китайцев, Бабель уехал, оставив мне свой серый светер и кожанный саквояж. Саквояж у меня позже зачитал Юрий Анненков. От Бабеля не было никаких слухов, как будто он уехал на Камчатку рассказывать прокурору про его дочерей.
Раз приезжий одессит, проиграв всю ночь в карты в знакомом доме, утром занявши свой проигрыш, рассказал в знак признательности, что Бабель не то переводит с французского, не то делает книгу рассказов из книги анекдотов.
Потом в Харькове, проезжая раненым, услыхал я, что Бабеля убили в Конной Армии.
Судьба не спеша сделала из всех нас сто перестановок.
В 1924 году я снова встретил Бабеля. От него я узнал, что его не убили, хотя и били очень долго.
Он остался тем же. Еще интереснее начал рассказывать.
Из Одессы и с фронта он привез две книги. Китайцы были забыты и сами разместились в каком-то рассказе.
Новые вещи написаны мастерски. Вряд ли сейчас у нас кто-нибудь пишет лучше.
Их сравнивают с Мопассаном, потому что чувствуют французское влияние, и торопятся назвать достаточно похвальное имя.
Я предлагаю другое имя - Флобер. И Флобер из "Саламбо".
Из прекраснейшего либретто к опере.
Самые начищенные ботфорты, похожие на девушек, самые яркие галифэ, яркие как штандарт в небе; даже пожар, сверкающий как воскресенье, - несравним со стилем Бабеля.
Иностранец из Парижа, одного Парижа без Лондона, Бабель увидел Россию, так как мог увидеть ее француз-писатель, прикомандированный к армии Наполеона.
Больше не нужно китайцев, их заменили казаки с французских иллюстраций.
Знатоки в ласках говорят, что хорошо ласкать бранными словами.
"Смысл и сила такого употребления слова с лексической окраской, противоположной интонационной окраске - именно в ощущении этого несовпадения" (Юр. Тынянов, - "Проблема стихотворного языка"). Смысл приема Бабеля состоит в том, что он одним голосом говорит и о звездах и о триппере.
Лирические места не удаются Бабелю.
Его описания Брод, заброшенного еврейского кладбища, не очень хороши.
Для описания Бабель берет высокий тон и называет много красивых вещей. Он говорит:
"Мы ходим с вами по саду очарования, в неописуемом брынском лесу. До последнего нашего часа мы не узнаем ничего лучшего. И вот вы не видите обледенелых и розовых краев водопада, вы не видите ее японской резьбы. Красные стволы сосен осыпаны снегом. Зернистый блеск родится в снегах. Он начинается мертвенной линией, прильнувшей к дереву и на поверхности волнистой, как линия Леонардо, увенчан отражением пылающих облаков. А шелковый чулок фрекен Кирсти и линия ее уже зрелой ноги".
Правда, этот отрывок кончается так: "Купите очки, Александр Федорович, умоляю вас" ("Линия и цвет").
Умный Бабель умеет иронией, во-время обозначенной, оправдать красивость своих вещей.
Без этого было бы стыдно читать.
И он предупреждает наше возражение и сам надписывает над своими картинами - опера.
"Обгорелый город, переломленные колонны и врытые в землю крючки злых старушечьих мизинцев - он казался мне поднятым на воздух, удобным и небывалым, как сновидение. Голый блеск луны лился на него с неистекаемой силой. Серая плесень развалин цвела, как мрамор оперной скамьи. И я ждал, потревоженный душой, выхода Ромео из-за туч, атласного Ромео, поющего о любви в то время, как за кулисами понурый электротехник держит палец на выключателе луны".
Я сравнивал "Коннармию" с "Тарасом Бульбой". Есть сходство в отдельных приемах. Само "письмо" с убийством сыном отца перелицовывает Гоголевский сюжет. Применяет Бабель и Гоголевский прием перечисления фамилий, может быть идущий от классической традиции. Но концы перечислений у Бабеля кончаются переломом. Вот как пишет казак Мельников.
"Тринадцатые сутки бьюсь арьергардом, заграждая непобедимую Первую Конную, и находясь под действительным ружейным, артиллерийским и аэропланным огнем неприятеля. Убит Тардый, убит Лухманников, убит Лыкошенко, убит Гулевой, убит Трупов, и белого жеребца нет подо мною, так что, согласно перемене военного счастья, не дожидай увидеть любимого начдива Тимошенку, тов. Мельников, а увидимся, прямо сказать, в царствии небесном, но, как по слухам, у старика на небесах не царствие, а бордель по всей форме, а трипперов и на земле хватает, то, может быть, и не увидимся. С тем прощай, тов. Мельников".
Все казаки у Бабеля красивы нестерпимо и несказанно. "Несказанно" любимое Бабелевское слово. И ко всем ним намеком дан другой фон.
Как это делалось в Одессе.
Начал я.
- Реб Арье Лейб, - сказал я старику, - поговорим о Бене Крике. Поговорим о молниеносном его начале и ужасном конце. Три черных тени загромождают пути моего воображения. Вот одноглазый Фроим Грач. Рыжая сталь его поступков - разве не выдержит она сравнения с силой короля? Вот Колька Паковский. Простодушное бешенство этого человека содержало в себе все, что нужно для того чтобы властвовать. И неужели Хаим Дронг не сумел различить блеск новой и немеркнущей звезды? Но почему же один Беня Крик взошел на вершину веревочной лестницы, а все остальные повисли внизу, на шатких ступенях?
Реб Арье Лейб молчал, сидя на кладбищенской стене. Перед нами расстилалось зеленое спокойствие могил. Человек, жаждущий ответа, должен запастись терпением. Человеку, обладающему знанием, приличествует важность. Поэтому Арье Лейб молчал, сидя на кладбищенской стене. Наконец, он сказал:
- Почему он? Почему не они, хотите вы знать. Так вот - забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень. Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге. Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной и русская женщина останется вами довольна. Вам двадцать пять лет. Если бы к небу и к земле были приделаны кольца, вы схватили бы эти кольца и притянули бы небо к земле. А папаша у вас биндюжник Мендель Крик. Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях и ничего больше. Вы хотите жить, а он заставляет вас умирать двадцать раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика? Вы ничего бы не сделали. А он сделал. Поэтому он король, а вы держите фигу в кармане.
Он пошел к Фроиму Грачу, который тогда уже смотрел на мир одним только глазом и был тем, что он есть. Он сказал Фроиму:
"Возьми меня. Я хочу прибиться к твоему берегу. Тот берег, к которому я прибьюсь, будет в выигрыше".
Грач спросил его:
- Кто ты, откуда ты идешь и чем ты дышешь?
- Попробуй меня, Фроим, - ответил Беня, - и перестанем размазывать белую кашу по чистому столу.
- Перестанем размазывать кашу - ответил Грач, - я тебя попробую.
И они собрали совет, чтобы подумать о Бене Крике. Я не был на этом совете. Но говорят, что они собрали совет. Старшим был тогда покойный Левка Бык.
- Что у него делается под шапкой, у этого Бенчика? - спросил покойный Бык.
И одноглазый Грач сказал свое мнение:
- Беня говорит мало, но он говорит смачно. Он говорит мало, но хочется, чтобы он сказал еще что-нибудь.
- Если так, - воскликнул покойный Левка, - тогда попробуем его на Тартаковском.
- Попробуем его на Тартаковском - решил совет и все, в ком еще квартировала совесть, покраснели, услышав это решение. Почему они покраснели? Вы узнаете об этом, если пойдете туда, куда я вас поведу.
Тартаковского называли у нас "полтора жида" или "девять налетов". "Полтора жида" называли его потому, что ни один еврей не мог вместить в себе столько дерзости и денег, сколько их было у Тартаковского. Ростом он был выше самого высокого городового в Одессе, а весу имел больше, чем самая толстая торговка. А "девятью налетами" прозвали Тартаковского потому, что фирма Левка Бык и компания произвела на его контору не восемь налетов и не десять, а именно девять. На долю Бени, который еще не был тогда королем, выпала честь совершить на "полтора жида" десятый налет. Когда Фроим передал ему об этом, он сказал "да" и вышел, хлопнув дверью. Почему он хлопнул дверью? Вы узнаете об этом, если пойдете туда, куда я вас поведу.
У Тартаковского душа убийцы, но он наш. Он вышел из нас. Он - наша кровь. Он - наша плоть, как будто одна мама нас родила. Пол-Одессы служит в его лавках. И он пострадал через своих же молдаванских. Два раза они выкрадывали его для выкупа, и однажды во время погрома его хоронили с певчими. Слободские громилы били евреев на большой Арнаутской. Тартаковский убежал от них и встретил похоронную процессию с певчими на Софиевской. Он спросил:
- Кого это хоронят с певчими?
Прохожие ответили, что это хоронят его, Тартаковского. Процессия дошла до Слободского кладбища. Тогда наши молдаванские вынули из гроба пулемет и начали сыпать по слободским громилам. Но полтора жида этого не предвидел. Полтора жида испугался до смерти. И какой хозяин не испугался бы на его месте?
Десятый налет на человека, уже похороненного однажды, - это был грубый поступок. Беня, который еще не был тогда королем, понимал это лучше всякого другого. Но он сказал Грачу "да" и в тот же день написал Тартаковскому письмо, похожее на все письма в этом роде:
"Многоуважаемый Рувим Осипович! Будьте настолько любезны положить к субботе под бочку с дождевой водой и так далее. В случае отказа, как вы это себе в последнее время начали позволять, вас ждет большое разочарование в вашей семейной жизни. С почтением знакомый вам Бенцион Крик".
Тартаковский не поленился и ответил без промедления:
"Беня. Если бы ты был идиот, то я бы писал тебе, как идиоту. Но я тебя за такого не знаю и упаси боже тебя за такого знать. Ты, видно, представляешься мальчиком. Неужели ты не знаешь, что в этом году в Аргентине такой урожай, что хоть завались, и мы сидим с нашей пшеницей без почина. И скажу тебе, положа руку на сердце, что мне надоело на старости лет кушать такой горький кусок хлеба и переживать эти неприятности, после того, как я отработал всю жизнь, как последний ломовик. И что же я имею после этих бессрочных каторжных работ? Язвы, болячки, хлопоты и бессонницу. Брось этих глупостей, Беня. Твой друг, гораздо больше, чем ты это предполагаешь, - Рувим Тартаковский".
Полтора жида сделал свое. Он написал письмо. Но почта не доставила письмо по адресу. Не получив ответа, Беня рассерчал. На следующий день он явился с четырьмя друзьями в контору Тартаковского. Четыре юноши в масках и с револьверами ввалились в комнату.
- Руки вверх! - сказали они и стали махать пистолетами.
- Работай спокойнее, Соломон, - заметил Беня одному из тех, кто кричал громче других, - не имей эту привычку быть нервным на работе - и, оборотившись к приказчику, белому как смерть и желтому как глина, он спросил его:
- Полтора жида в заводе?
- Их нет в заводе, - ответил приказчик, фамилия которого была Мугинштейн, а по имени он звался Иосиф и был холостым сыном тети Песи, куриной торговки с Серединской площади.
- Кто же будет здесь, наконец, за хозяина? - стали допрашивать несчастного Мугинштейна.
- Я здесь буду за хозяина, - сказал приказчик, зеленый, как зеленая трава.
- Тогда отчини нам, с божьей помощью, кассу - приказал ему Беня, и началась опера в трех действиях.
Нервный Соломон складывал в чемодан деньги, бумаги, часы и монограммы, покойник Иосиф стоял перед ним с поднятыми руками, и в это время Беня рассказывал истории из жизни еврейского народа.
- Коль раз он разыгрывает из себя Ротшильда, - говорил Беня о Тартаковском, - так пусть он горит огнем. Объясни мне, Мугинштейн, как другу: вот получает он от меня
деловое письмо; отчего бы ему не сесть за пять копеек на трамвай и не подъехать ко мне на квартиру и не выпить с моей семьей стопку водки и закусить, чем бог послал? Что мешало ему выговорить передо мной душу? Беня, - пусть бы он мне сказал, - так и так, вот тебе мой баланс, повремени мне пару дней, дай мне вздохнуть, дай мне развести руками. Что бы я ему ответил? Свинья со свиньей не встречается, а человек с человеком встречается. Мугинштейн, ты меня понял?
- Я вас понял, - сказал Мугинштейн и солгал, потому что совсем ему не было понятно, зачем полтора жида, почетный богач и первый человек, должен был ехать на трамвае закусывать с семьей биндюжника Менделя Крика. А тем временем несчастье шлялось под окнами, как нищий на заре. Несчастье с шумом ворвалось в контору. И хотя на этот раз оно приняло образ еврея Савки Буциса, но оно было пьяно, как водовоз.
- Го-гу-го, - закричал еврей Савка, - прости меня, Бенчик, я опоздал, - и он затопал ногами и стал махать руками. Потом он выстрелил и пуля попала Мугинштейну в живот.
Нужны ли тут слова? Был человек, и нет человека. Жил себе невинный холостяк, как птица на ветке - и вот он погиб через глупость. Пришел еврей, похожий на матроса, и выстрелил не в какую-нибудь бутылку с сюрпризом, а в живого человека. Нужны ли тут слова?
- Тикать с конторы, - крикнул Беня и побежал последним. Но, уходя, он успел сказать Буцису:
- Клянусь гробом моей матери, Савка, ты ляжешь рядом с ним.
Теперь скажите мне вы, молодой господин, режущий купоны на чужих акциях, как поступили бы вы на месте Бени Крика? Вы не знаете, как поступить. А он знал. Поэтому он король, а мы с вами сидим на стене второго еврейского кладбища и отгораживаемся от солнца ладонями.
Несчастный сын тети Песи умер не сразу. Через час после того, как его доставили в больницу, туда явился Беня. Он велел вызвать к себе старшего врача и сиделку и сказал им, не вынимая рук из кремовых штанов:
- Я имею интерес, чтобы больной Иосиф Мугинштейн выздоровел. Представляюсь на всякий случай - Бенцион Крик. Камфору, воздушные подушки, отдельную комнату - давать с открытой душой. А если нет, то на всякого доктора, будь он даже доктор философии, приходится не более трех аршин земли.
И все же Мугинштейн умер в ту же ночь. И тогда только полтора жида поднял крик на всю Одессу.
- Где начинается полиция, - вопил он, - и где кончается Беня?
- Полиция кончается там, где начинается Беня, - отвечали разумные люди, но Тартаковский не успокаивался и он дождался того, что красный автомобиль с музыкальным ящиком проиграл на Серединской площади свой первый марш из оперы "Смейся, паяц". Среди бела дня машина подлетела к домику, в котором жила тетя Песя.
Автомобиль гремел колесами, плевался дымом, сиял медью, вонял бензином и играл арии на своем сигнальном рожке. Из автомобиля выскочил некто и прошел в кухню, где на земляном полу билась маленькая тетя Песя. Полтора жида сидел на стуле и махал руками.
- Хулиганская морда, - прокричал он, увидя гостя, - бандит, чтобы земля тебя выбросила, хорошую моду себе взял - убивать живых людей.
- Мосье Тартаковский, - ответил ему Беня Крик тихим голосом, - вот идут вторые сутки, как я плачу за дорогим покойником, как за родным братом. Но я знаю, что вы плевать хотели на мои молодые слезы. Стыд, мосье Тартаковский, в какой несгораемый шкаф упрятали вы стыд? Вы имели сердце послать матери нашего покойного Иосифа сто жалких карбованцев. Мозг вместе с волосами поднялся у меня дыбом, когда я услышал эту новость.
Тут Беня сделал паузу. На нем был шоколадный пиджак, кремовые штаны и малиновые штиблеты.
- Десять тысяч единовременно, - заревел он, - десять тысяч единовременно и пенсию до ее смерти, пусть она живет сто двадцать лет. А если нет, тогда выйдем из этого помещения, мосье Тартаковский и сядем в мой автомобиль.
Потом они бранились друг с другом. Полтора жида бранился с Беней. Я не был при этой ссоре. Но те, кто были, те помнят. Они сошлись на пяти тысячах наличными и пятидесяти рублях ежемесячно.
- Тетя Песя, - сказал тогда Беня всклокоченной старушке, валявшейся на полу, - если вам нужна моя жизнь, вы можете получить ее, но ошибаются все, даже бог. Вышла громадная ошибка, тетя Песя. Но разве со стороны бога не ошибкой было поселить евреев в России, чтобы они мучились, как в аду. И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы первоклассные озера, гористый воздух и сплошные французы? Ошибаются все, даже бог. Слушайте меня ушами, тетя Песя. Вы имеете пять тысяч на руки и пятьдесят рублей в месяц до вашей смерти, живите сто двадцать лет. Похороны Иосифа будут по первому разряду: шесть лошадей, как шесть львов, две колесницы с венками, хор из Бродской
- Что хотите вы делать, молодой человек? - подбежал к нему Кофман из погребального братства.
- Я хочу сказать речь - ответил Беня Крик.
И он сказал речь. Ее слышали все, кто хотел слушать. Ее слышал я, Арье Лейб, и шепелявый Мойсейка, который сидел на стене со мною рядом.
- Господа и дамы, - сказал Беня Крик, - господа и дамы, - сказал он и солнце встало над его головой, как часовой с ружьем. - Вы пришли отдать последний долг честному труженику, который погиб за медный грош. От своего имени и от имени всех, кто здесь не присутствует, благодарю вас. Господа и дамы. Что видел наш дорогой Иосиф в своей жизни? Он видел пару пустяков. Чем занимался он? Он пересчитывал чужие деньги. За что погиб он? Он погиб за весь трудящийся класс. Есть люди уже обреченные смерти. И есть люди, еще не начавшие жить. И вот пуля, летевшая в обреченную грудь, пробивает Иосифа, не видевшего в своей жизни ничего, кроме пары пустяков. Есть люди, умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но все же пьющие ее. И вот первые получают удовольствие от горя и от радости, а вторые страдают за всех тех, кто пьет водку, не умея пить ее. Поэтому, господа и дамы, после того, как мы помолимся за нашего бедного Иосифа, я попрошу вас проводить к могиле неизвестного вам, но уже покойного Савелия Буциса.
И, сказав эту речь, Беня Крик сошел с холмика. Молчали люди, деревья и кладбищенские нищие. Два могильщика пронесли некрашеный гроб к соседней могиле. Кантор, заикаясь, окончил молитву. Беня бросил первую лопату и перешел к Савке. За ним пошли, как овцы, все присяжные поверенные и дамы с брошками. Он заставил кантора пропеть над Савкой полную панихиду, и шестьдесят певчих вторили кантору. Савке не снилась такая панихида, поверьте слову Арье Лейба, старого старика.
Говорят, что в тот день полтора жида решил закрыть дело. Я при этом не был. Но то, что ни кантор, ни хор, ни погребальное братство не просили денег за похороны - это видел я глазами Арье Лейба. Арье-Лейб - так зовут меня. И больше я ничего не мог видеть, потому что люди, тихонько отойдя от Савкиной могилы, бросились бежать как с пожара. Они летели в фаэтонах, в телегах и пешком. И только те четыре, что приехали на красном автомобиле, на нем же и уехали. Музыкальный ящик проиграл свой марш, машина вздрогнула и умчалась.
- Король - глядя ей вслед, сказал шепелявый Мойсейка, тот самый, что забирает у меня лучшие места на стенке.
Теперь вы знаете все. Вы знаете, кто первый произнес слово "король". Это был Мойсейка. Вы знаете почему он не назвал так ни одноглазого Грача, ни бешеного Кольку. Вы знаете все. Но что пользы, если на носу у вас попрежнему очки, а в душе осень.
И. Бабель начал свою литературную деятельность еще до революции, в журнале "Летопись" М. Горького.
Революционные годы Бабель провел на юге России, частью в Одессе, частью в конной армии Буденого и на Кавказе.
За это время им написаны две книги: "Конармия" и "Одесские рассказы".
Темой для первой книги послужили жизнь и боевая работа Буденовской армии.
Героем второй является знаменитый Одесский бандит "Мишка Япончик", стоявший одно время во главе еврейской самообороны и вместе с красными войсками боровшийся с белогвардейскими армиями, впоследствии разстрелян.
ЛЕФ.
Одесские рассказы
«Одесские рассказы» — цикл из 8 рассказов Исаака Бабеля про воров, написанных в 1921—1937 годах. По их мотивам он написал сценарий фильма «Беня Крик» (1926) и пьесу «Закат» (1928).
Содержание
Старухи купали в корытах жирных младенцев, они шлёпали внуков по сияющим ягодицам и заворачивали их в поношенные свои юбки.
Кончив подшивку кружев, она заплакала тонким голосом, непохожим на её голос, и сказала сквозь слёзы непоколебимому Грачу:
— Каждая девушка, — сказала она ему, — имеет свой интерес в жизни, и только одна я живу как ночной сторож при чужом складе. Или сделайте со мной что-нибудь, папаша, или я делаю конец моей жизни…
— Люди и хозяева! — сказал Мендель Крик чуть слышно . — Вот смотрите на мою кровь, которая заносит на меня руку.
И, соскочив с биндюга, старик кинулся к Бене и размозжил ему кулаком переносье. Тут подоспел Лёвка и сделал что мог. Он перетасовал лицо своему отцу, как новую колоду. Но старик был сшит из чёртовой кожи, и петли этой кожи были замётаны чугуном. Старик вывернул Лёвке руки и кинул на землю рядом с братом. Он сел Лёвке на грудь, и женщины закрыли глаза, чтобы не видеть выломанных зубов старика и лица, залитого кровью. И в это мгновение жители неописуемой Молдавы услышали быстрые шаги Двойры и её голос.
— За Лёвку, — сказала она, — за Бенчика, за меня, Двойру, и за всех людей, — и провалила папаше голову друшляком.
Папаша Крик лежал бородою кверху.
— Крышка, — сказал Хаим Дронг, но кузнечный мастер Иван Пятирубель помахал указательным пальцем перед самым его носом.
— Трое на одного, — сказал Пятирубель, — позор для всей Молдавы, но ещё не вечер [1] . Не видел я ещё того хлопца, который кончит старого Крика…
— Уже вечер, — прервал его Арье-Лейб, — уже вечер, Иван Пятирубель. Не говори «нет», русский человек, когда жизнь шумит тебе «да».
— … еврей, отходивший всю свою жизнь голый, и босой, и замазанный, как ссыльно-поселенец с острова Сахалина… И теперь, когда он, благодаря бога, вошёл в свои пожилые годы, надо сделать конец этой бессрочной каторге…
Фроим Грач играл со своим внуком Аркадием. Мальчик этот три года назад выпал из могучей утробы дочери его Баськи. Дед протянул Аркадию палец, тот охватил его, повис и стал качаться на нём, как на перекладине.
— Там, где есть государь император, там нет короля.
— Глупая старость жалка не менее, чем трусливая юность.
Подкладка тяжёлого кошелька сшита из слёз.
Обряд дарения подходил к концу, шамесы осипли и контрабас не ладил со скрипкой. Над двориком протянулся внезапно легкий запах гари.
Шестидесятилетняя Манька, родоначальница слободских бандитов, вложив два пальца в рот, свистнула так пронзительно, что её соседи покачнулись.
— Маня, вы не на работе, — заметил ей Беня, — холоднокровней, Маня…
Не надо уводить рассказ в боковые улицы. Не надо этого делать даже и в том случае, когда на боковых улицах цветёт акация и поспевает каштан.
Я стал маклером. Сделавшись одесским маклером — я покрылся зеленью и пустил побеги. Обремененный побегами — я почувствовал себя несчастным. В чем причина? Причина в конкуренции. Иначе я бы на эту справедливость даже не высморкался. В моих руках не спрятано ремесла. Передо мной стоит воздух. Он блестит, как море под солнцем, красивый и пустой воздух. Побеги хотят кушать. У меня их семь, и моя жена восьмой побег. Я не высморкался на справедливость. Нет. Справедливость высморкалась на меня. Нет. Справедливость высморкалась на меня. В чём причина? Причина в конкуренции.
Я почистил моё тело платяной щёткой и переслал его Бене. Король сделал вид, что не заметил моего тела. Тогда я кашлянул и сказал:
— Так и так, Беня.
Король говорит мало, и он говорит вежливо. Это пугает людей так сильно, что они никогда его не переспрашивают. Я пошёл со двора, пустился идти по Госпитальной, завернул на Стеновую, потом остановился, чтобы рассмотреть Бенины слова. Я попробовал их на ощупь и на вес, я подержал их между моими передними зубами и увидел, что это совсем не те слова, которые мне нужны.
— По всей вероятности, — сказал король, — зайду, или, по всей вероятности, не зайду? Между да и нет лежат пять тысяч комиссионных. Не считая двух коров, которых я держу для своей надобности, у меня девять ртов, готовых есть.
Продолжая плакать, он топтал меня ногами. Моя супруга, видя, что я сильно волнуюсь, закричала.
— Забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень. Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге. Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной, и русская женщина останется вами довольна. Вам двадцать пять лет. Если бы к небу и к земле были приделаны кольца, вы схватили бы эти кольца и притянули бы небо к земле. А папаша у вас биндюжник Мендель Крик. Об чём думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях — и ничего больше. Вы хотите жить, а он заставляет вас умирать двадцать раз на день. Что сделали бы вы на месте Бени Крика? Вы ничего бы не сделали. А он сделал. Поэтому он Король, а вы держите фигу в кармане.
— Возьми меня. Я хочу прибиться к твоему берегу. Тот берег, к которому я прибьюсь, будет в выигрыше.
Грач спросил его:
— Кто ты, откуда ты идёшь и чем ты дышишь?
— Попробуй меня, Фроим, — ответил Беня, — и перестанем размазывать белую кашу по чистому столу.
— Беня говорит мало, но он говорит смачно. Он говорит мало, но хочется, чтобы он сказал ещё что-нибудь.
Нужны ли тут слова? Был человек и нет человека. Жил себе невинный холостяк, как птица на ветке, — и вот он погиб через глупость. Пришёл еврей, похожий на матроса, и выстрелил не в какую нибудь бутылку с сюрпризом, а в живого человека. Нужны ли тут слова?
— Где начинается полиция, — вопил он, — и где кончается Беня?
— Полиция кончается там, где начинается Беня, — отвечали резонные люди…
— Теперь скажите мне вы, молодой господин, режущий купоны на чужих акциях, как поступили бы вы на месте Бени Крика? Вы не знаете, как поступить. А он знал. Поэтому он Король, а мы с вами сидим на стене второго еврейского кладбища и отгораживаемся от солнца ладонями.
— … бандит, чтоб земля тебя выбросила! Хорошую моду себе взял — убивать живых людей…
— Но разве со стороны бога не было ошибкой поселить евреев в России, чтобы они мучались, как в аду? И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где их окружали бы первоклассные озёра, гористый воздух и сплошные французы? Ошибаются все, даже бог. Слушайте меня ушами…
— Кладите себе в уши мои слова.
На них были новые сапоги, которые скрипели, как поросята в мешке.
— Есть люди, умеющие пить водку, и есть люди, не умеющие пить водку, но всё же пьющие её. И вот первые получают удовольствие от горя и от радости, а вторые страдают за всех тех, кто пьёт водку, не умея пить её.
— Почтение вам, мадам Шнейвейс, и добрый день. Вот вы уехали по делам и набросили мне на руки голодного ребенка…
— Цыть, мурло, — ответила Любка старику и слезла с седла, — кто это разевает там рот в моем окне?
Давидка пускал блаженные слюни.
Она увидела луну, ломившуюся к ней в окно. Луна прыгала в чёрных тучах, как заблудившийся телёнок.
Бройдин пообещал, но ничего не сделал. В погребке Залмана Криворучки на его голову и на головы членов союза коммунальников сыпались талмудические проклятия. Старики закляли мозг в костях Бройдина и членов союза, свежее семя в утробе их жен и пожелали каждому из них особый вид паралича и язвы.
Старик из Одессы может есть всякую похлёбку, из чего бы она ни была сварена, если только в неё положены лавровый лист, чеснок и перец.
… «Одесские рассказы», безусловно, явились отзвуком желания отойти от советской действительности, противопоставить трудовым строительным будням полумифический, красочный мир одесских бандитов, романтическое изображение которых невольно звало советскую молодёжь к подражанию… [2] — обобщение отрицательной критики
В «Одесских рассказах» горестная и пёстрая романтика блатного мира отрицает устойчивость мира порядочных людей.
Бабель не боялся того, что мир пёстр и красив; у него никогда не жухли краски. Он видел мир, освещённый войной и пожарами, встречая его бег спокойной и молчаливой храбростью. [3]
В передаче Бабеля на фоне утрированного часто до пародии литературного приподнято-романтического языка великолепно ощущаются: одесский полублатной жаргон налётчиков-евреев; речь талмудистов западного края; переработанная мещанским бытом города крестьянская речь с искажёнными отражениями языка церковной поэзии, бульварно-трактирного говора и обыденного интеллигентского жаргона… [4] [5]
Всё у [Бабеля] небывало, неимоверно, неописуемо, невероятно, как невероятна вся карьера Бени Крика, как невероятен язык Бени, настолько художественно-очаровательный, что его нельзя услышать в действительной жизни. Приподнятая патетика языка, жажда необычайного, пряная красочность описаний, постоянные преувеличения выдают, разумеется, основную черту мировосприятия Бабеля. Это — романтика.
«Одесские рассказы» — не кажутся «Одесскими сказками», только потому, что сделаны писателем, обладающим магической силой очарования.
Всё-таки основное в «Одесских рассказах» — это светлый фон, эпическая полнокровность, которая кажется особенно удивительной, когда мы вспоминаем, что, в сущности, Бабель здесь взял почти ту же самую среду, что и Юшкевич. Еврейскому быту — бескрасочному, сухому, абстрактному двойной абстрактностью — города и гетто — Бабель сумел придать эпическую полноту и пышность. Он первый выходит за пределы еврейского анекдота. [6]
Тематическая и стилистическая фрагментарность рассказов искупалась и объединялась в самой же стихии языка. Калейдоскоп стилистических кусочков складывался в узор, в единый рисунок, организовавший контрасты элементов. Самая мозаичность, сливая эти элементы в некий стилистический сплав, оказывалась фикцией и способствовала созданию нового и вполне замкнутого стилистического облика вещи. Получал ли этот сплав подкрепление в виде рассказчика, носителя сказа, имеющего определённую языковую характеристику, или же в роли такого рассказчика выступал автор, — всё равно, какое-то лицо, какой-то речевой склад неизбежно являлся обоснованием и центром, к которому относились все элементы якобы разрозненного состава рассказа. [7]
Чтобы лучше узнать жизнь Молдаванки, Бабель решил поселиться там на некоторое время .
Рассказ «Король» был написан сжато и точно. Он бил в лицо свежестью, подобно воде, насыщенной углекислотой.
В рассказе всё было непривычно для нас. Не только люди и мотивы их поступков, но и неожиданные положения, неведомый быт, энергичный и живописный диалог. В этом рассказе существовала жизнь, ничем не отличавшаяся от гротеска. В каждой мелочи был заметен пронзительный глаз писателя. И вдруг, как неожиданный удар солнца в окно, в текст вторгался какой-нибудь изысканный отрывок или напев фразы, похожей на перевод с французского, — напев размеренный и пышный.
Это было ново, необыкновенно. В этой прозе звучал голос человека, пропыленного в походах Конной армии и вместе с тем владевшего всеми богатствами прошлой культуры…
Условный, лукаво-иронический, романтически стилизованный мир «Одесских рассказов» — прихотливая, весёлая и странная мечта слабости о силе, мечта тоскливого, крохоборочного существования о яркой, праздничной, нерасчётливой жизни. Мечта человека, социально и национально униженного, о справедливости . Этот мир сказки внутренне замкнут, жёстко ограничен, как меловой круг в «Вие», — переступи его, и тебя схватит дьявольщина действительности. [8]
В этих рассказах столько юмора, столько тонких и точных наблюдений, что профессия главного героя отступает на второй план, нас подхватывает мощный поток освобождения человека от уродливых комплексов страха, затхлых привычек, убогой и лживой добропорядочности. [9]
Одесса была для Бабеля символом раскрепощающего чувства жизни.
Именно такое отношение к жизни Бабель хотел внушить человеку, пережившему революцию и вступившему в мир, полный новых и непредвиденных трудностей. [10]
Можно ли сегодня представить себе русскую литературу ХХ века без бабелевского Бени Крика? Пожалуй, можно. Но это всё равно что из французской литературы изъять бессмертного Тартарена из Тараскона.
В становлении Бабеля как художника его любовь к Мопассану сыграла весьма важную роль. Но живописуя наш русский Марсель, любуясь яркими, сочными, солнечными его красками, Бабель далеко ушёл от Мопассана. Он создал свой художественный мир и свою поэтику, свой стиль.
Не только подлость и цинизм новой власти открылись вдруг герою рассказа [«Фроим Грач»] Саше Боровому ( и читателям), не только холодная, будничная её жестокость . Урок, преподанный молодому чекисту его старшим товарищем, помимо всего прочего, подтверждал неизбежность той судьбы, которую ротмистр Висковский предрекал красному артиллеристу Яшке [11] : «Книги тебя заставят читать скучные, и песни, которым тебя станут обучать, тоже будут скучные…» — в отличие от Таратрена, Крик — бандитский главарь и убийца
… триумфальный успех немногочисленных рассказов . Про Остапа Бендера написано в сто раз больше — два полновесных романа, а ведь Беня Крик ничуть не уступает ему ни в яркости, ни в славе, ни в нарицательности. одесскую прозу Бабеля читаешь с наслаждением, а конармейскую с ужасом, в обоих случаях отдавая должное таланту и новаторству повествователя. Не сказать даже, чтобы так уж различался стиль: тот же замечательный, счастливо найденный гибрид ветхозаветной мелодики, её скорбных повторов и постпозитивных притяжательных местоимений («сердце моё», «чудовищная грудь её») с французскими натуралистами, привыкшими называть своими именами то, о чём прежде говорить не позволялось. Возьмите любой достаточно радикальный фрагмент прозы Золя, перепишите в библейском духе, с интонацией скорбного раввина, и будет вам чистый Бабель, не особенно даже скрывающий генезис своей прозы. Все смертны, и у Бабеля попросту не бывает прозы, в которой бы не совокуплялись и не убивали, и над всем этим не горели бы, усмехаясь, крупные звёзды. Однако в Одессе всё это происходит как-то по-человечески. Тут все свои . То есть можно как-то договориться. Их объединяет Молдаванка, «щедрая наша мать». У них есть общая Одесса, общая среда обитания — короче, между ними нет главной вражды — антропологической. Все они принадлежат к единому народу, к общему племени приморских жовиальных авантюристов.
о самоуничтожении народа, который сам себе чужой, Бабель и написал свою главную книгу. Вторую книгу он написал для контраста, чтобы показать, как можно было бы жить. Но из России при всём желании не сделаешь одну большую Одессу — нету в ней столько моря и столько евреев, столько греков и столько солнца. Главное же — у её народа нет чувства принадлежности к единой и щедрой матери.
Читайте также: