На столе например арбуз в семьсот рублей арбуз суп в кастрюле
Обновлено: 01.05.2024
Тип 1 № 22581.1. В приведённой сцене Хлестаков самозабвенно лжёт. Почему он это делает?
1.2. Что заставляет городских чиновников «трястись от страха»?
Прочитайте приведённый ниже фрагмент произведения и выполните задания 1.1 или 1.2; 2.1 или 2.2.
Анна Андреевна. Так вы и пишете? Как это должно быть приятно сочинителю! Вы, верно, и в журналы помещаете?
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня лёгкость необыкновенная в мыслях. Всё это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат Надежды» и «Московский телеграф». всё это я написал.
Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус?
Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин даёт за это сорок тысяч.
Анна Андреевна. Так, верно, и «Юрий Милославский» ваше сочинение?
Хлестаков. Да, это моё сочинение.
Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это господина Загоскина сочинение.
Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будешь спорить.
Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а вот есть другой «Юрий Милославский», так тот уж мой.
Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано!
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием дают балы!
Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник
и я. И уж так уморишься, играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвёртый этаж – скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель. » Что ж я вру – я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница стóит. А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж. ж. ж. Иной раз и министр.
Городничий и прочие с робостью встают со своих стульев.
Мне даже на пакетах пишут: «Ваше превосходительство». Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, – куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место?
Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, – нет, мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь – просто чёрт возьми! После видят, нечего делать, – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры. можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Каково положение? – я спрашиваю. «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдёт до государя, ну да и послужной список тоже. «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни. Уж у меня ухо востро! уж я. » И точно: бывало, как прохожу через департамент, – просто землетрясенье, всё дрожит и трясётся как лист.
Городничий и прочие трясутся от страха. Хлестаков горячится ещё сильнее.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого. я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш.
(Поскальзывается и чуть-чуть не шлёпается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
1.1. Почувствовав себя в полной безопасности и даже царем, Хлестаков начинает красоваться перед дамами. Лжеревизор врет и завирается так, что захлебывается в собственной лжи, проглатывая и не договаривая концы фраз и предложений. Вранье в сцене настолько наглое и открытое, что не увидеть этого просто невозможно. Не будь так напуганы чиновники и городничий, вряд ли Хлестакова можно было бы принять за проверяющего. Не будь настолько «рыльце в пушку» у городских чиновников, вряд ли сцена закончилась бы безнаказанно для Хлестакова.
1.2. Хлестаков — гений вранья, он переживает свой звездный час. Гомерический размах ошарашивает присутствующих «тридцать пять тысяч курьеров» несутся во весь опор, чтобы разыскать героя, без него некому управлять департаментом. Солдаты при виде его «делают ружьем». Суп в кастрюльке едет к нему из Парижа. Во мгновенье ока, как сказочный джинн, он строит и рушит целый фантастический мир — мечту современного меркантильного века, где все измеряется сотнями и тысячами рублей.
Вранье в сцене настолько наглое и открытое, что не увидеть этого просто невозможно. Не будь так напуганы чиновники и городничий, вряд ли Хлестакова можно было бы принять за проверяющего. Не будь настолько «рыльце в пушку» у городских чиновников, вряд ли сцена закончилась бы безнаказанно для Хлестакова.
На столе например арбуз в семьсот рублей арбуз суп в кастрюле
Николай Васильевич Гоголь
Полное собрание сочинений в четырнадцати томах
Н. В. Гоголь. Карандашный рисунок А. А. Иванова 1845–1846 гг. Государственная публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.
На зеркало неча пенять,
коли рожа крива.
Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, городничий.
Анна Андреевна, жена его.
Марья Антоновна, дочь его.
Лука Лукич Хлопов, смотритель училищ.
Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин, судья.
Артемий Филипович Земляника, попечитель богоугодных заведений.
Иван Кузьмич Шпекин, почтмейстер.
Петр Иванович Добчинский,
Петр Иванович Бобчинский, городские помещики.
Иван Александрович Хлестаков, чиновник из Петербурга.
Осип, слуга его.
Христиан Иванович Гибнер, уездный лекарь.
Федор Андреевич Люлюков,
Иван Лазаревич Растаковский,
Степан Иванович Коробкин, отставные чиновники, почетные лица в городе.
Степан Ильич Уховертов, частный пристав.
Держиморда, полицейские.
Абдулин, купец.
Февронья Петровна Пошлепкина, слесарша.
Мишка, слуга городничего.
Гости и гостьи, купцы, мещане, просители.
Городничий, уже постаревший на службе и очень не глупый, по-своему, человек. Хотя и взяточник, однако ведет себя очень солидно; довольно сурьёзен; несколько даже резонер; говорит ни громко, ни тихо, ни много, ни мало. Его каждое слово значительно. Черты лица его грубы и жостки, как у всякого, начавшего тяжелую службу с низших чинов. Переход от страха к радости, от низости к высокомерию довольно быстр, как у человека с грубо развитыми склонностями души. Он одет по обыкновению в своем мундире с петлицами и в ботфортах со шпорами. Волоса на нем стриженные с проседью.
Анна Андреевна, жена его, провинцияльная кокетка, еще не совсем пожилых лет, воспитанная вполовину на романах и альбомах, вполовину на хлопотах в своей кладовой и девичьей. Очень любопытна и при случае выказывает тщеславие. Берет иногда власть над мужем, потому только, что тот не находится что отвечать ей. Но власть эта распространяется только на мелочи и состоит в выговорах и насмешках. Она четыре раза переодевается в разные платья в продолжение пиесы.
Хлестаков, молодой человек, лет 23-х, тоненькой, худенькой; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове. Один из тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно; смотрит несколько вниз, резонер и любит самому себе читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит много говорить, и молча плут. Костюм его серый или синий поношеный сюртук.
Бобчинский и Добчинский, оба низенькие, коротенькие, очень любопытные; чрезвычайно похожи друг на друга. Оба с небольшими брюшками. Оба говорят скороговоркою и чрезвычайно много помогают жестами и руками. Добчинский немножко выше, сурьезнее Бобчинского, но Бобчинский развязнее и живее Добчинского.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и сапом, как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Земляника, попечитель богоугодных заведений, очень толстый, неповоротливый и неуклюжий человек; но при всем том проныра и плут. Очень услужлив и суетлив.
Почтмейстер, простодушный до наивности человек.
Прочие роли не требуют особых изъяснений. Оригиналы их всегда почти находятся пред глазами.
Господа актеры особенно должны обратить внимание на последнюю сцену. Последнее произнесенное слово должно произвесть электрическое потрясение на всех разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение в один миг ока. Звук изумленья должен вырваться у всех женщин разом, как будто из одной груди. От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть весь эффект.
Комната в доме городничего.
Городничий, попечитель богоугодных заведений, смотритель училищ, судья, частный пристав, лекарь, два квартальных.
Городничий. Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие. К нам едет ревизор.
Аммос Федорович. Как ревизор?
Артемий Филипович. Как ревизор?
Городничий. Ревизор из Петербурга, инкогнито. И еще с секретным предписаньем.
Аммос Федорович. Вот-те на!
Артемий Филипович. Вот не было заботы, так подай!
Лука Лукич. Господи боже! еще и с секретным предписаньем!
Городничий. Я как будто предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились какие-то две необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал: черные, неестественной величины! пришли, понюхали — и пошли прочь. Вот я вам прочту письмо, которое получил я от Андрея Ивановича Чмыхова, которого вы, Артемий Филипович, знаете. Вот что он пишет: „Любезный друг, кум и благодетель“ (бормочет вполголоса, пробегая скоро глазами)… „и уведомить тебя“. А! вот: „Спешу между прочим уведомить тебя, что приехал чиновник с предписанием осмотреть всю губернию и особенно наш уезд (значительно поднимает палец вверх). Я узнал это от самых достоверных людей, хотя он представляет себя частным лицом. Так как я знаю, что за тобою, как за всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный и не любишь пропускать того, что плывет в руки… “ (остановясь) ну, здесь свои… „то советую тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякой час, если только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито… Вчерашнего дни я… “ Ну, тут уж пошли дела семейные: „сестра Анна Кириловна приехала к нам с своим мужем; Иван Кирилович очень потолстел и всё играет на скрипке… “ и прочее и прочее. Так вот какое обстоятельство.
Аммос Федорович. Да, обстоятельство такое… необыкновенно, просто необыкновенно. Что-нибудь недаром.
Лука Лукич. Зачем же, Антон Антонович, отчего это? Зачем к нам ревизор?
Городничий. Зачем! Так уж, видно, судьба! (Вздохнув.) До сих пор, благодарение богу, подбирались к другим городам. Теперь пришла очередь к нашему.
Аммос Федорович. Я думаю, Антон Антонович, что здесь тонкая и больше политическая причина. Это значит вот что: Россия… да… хочет вести войну, и министерия-то, вот видите, и подослала чиновника, чтобы узнать, нет ли где измены.
Городничий. Эк куда хватили! Еще и умный человек. В уездном городе измена! Что он, пограничный, что ли? Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.
Монолог Хлестакова из комедии "Ревизор" (текст отрывка, фрагмент, эпизод)
Ниже представлен текст монолога Хлестакова из комедии "Ревизор".
Монолог Хлестакова из комедии "Ревизор" (текст отрывка, фрагмент, эпизод)
". Да деревня, впрочем, тоже имеет свои пригорки, ручейки… Ну, конечно, кто же сравнит с Петербургом! Эх, Петербург! что за жизнь, право! Вы, может быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге. Этак ударит по плечу: «Приходи, братец, обедать!» Я только на две минуты захожу в департамент, с тем только, чтобы сказать: «Это вот так, это вот так!» А там уж чиновник для письма, этакая крыса, пером только – тр, тр… пошел писать. Хотели было даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем. И сторож летит еще на лестнице за мною со щеткою: «Позвольте, Иван Александрович, я вам, говорит, сапоги почищу». (Городничему.) Что вы, господа, стоите? Пожалуйста, садитесь!
Я не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда‑нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за главнокомандующего».
С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» – «Да так, брат, – отвечает, бывало, – так как‑то всё…» Большой оригинал.
<. >Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт‑Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что‑нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко мне. Я ведь тоже балы даю.
<. >На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так уморишься играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж – скажешь только кухарке: «На, Маврушка, шинель…» Что ж я вру – я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна лестница стоит… А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж… ж… Иной раз и министр…
Мне даже на пакетах пишут: «ваше превосходительство». Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, – куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, – нет, мудрено. Кажется и легко на вид, а рассмотришь – просто черт возьми! После видят, нечего делать, – ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Каково положение? – я спрашиваю. «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!» Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате: хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список тоже… «Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни. Уж у меня ухо востро! уж я…» И точно: бывало, как прохожу через департамент – просто землетрясенье, все дрожит и трясется, как лист.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть‑чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Конец монолога.
Это был монолог Хлестакова из комедии "Ревизор" Н. В. Гоголя, текст отрывка, фрагмента, эпизода).
ПpезEдент вceя Bceлeннoй В.А. Xлecтаков.
Помните, чьи слова? Ну, конечно! Иван Александрович Хлестаков, из Петербурга… он и с Пушкиным на дружеской ноге, и департаментом однажды управлял и «суп в кастрюльке» на пароходе из Парижа прибывший вкушал на балу вместе с арбузом стоимостью в семьсот рублей…
Никого не напоминает этот «елистратишка без царя в голове»? А-а-а! А мне напоминает! Это ж директор департамента … пан атаман … пан президент незалэжной [от ума] страны Вовазела собственной персоной, который впервые остался доволен оружием, поставленным «западными партнерами»: « Я благодарен всем нашим партнерам, которые, наконец, услышали нас. Которые обеспечивают нас именно тем, о чем мы просили ».
« Оpyжие у вас [было] хорошее… Я доволен, господа, я доволен (с декламацией) «Леопард!» «Леопард! »
Если пройтись по «Ревизору» еще, проследив за эволюциями Хлестакова, то его сходство с …еленским становится просто поразительным.
Голодный, проигравшийся в карты Хлестаков, сидя в заштатной гостинице при заштатном трактире в уездном городе, по невероятному стечению обстоятельств, неожиданно для самого себя, оказывается среди первых лиц этого самого города.
По невероятному стечению обстоятельств … еленский оказывается на посту президента, также неожиданно для самого себя, встав на одну ступеньку с коллегами из самых «авторитетных» стран мира.
Хлестаков ничего не понял, но почувствовал, что может просить и требовать чего-то от городского «бомонда». И просит и требует. Сначала денег. Якобы в долг.
То же самое делает и современный нам персонаж. Клянчит денег у всех, с кем встречается. В долг.
Хлестаков не отдаст занятое по определению – никто не знает его чина, должности, места службы, места жительства. Ну, Пeтеpбyрг, ну « подорожная в Саратовскую губернию » и все. С паном презЕдeнтом, думаю, та же петрушка – отдавать он не намерен. Будь он честным зaeмщиком, вкладывал бы кpeдиты в экoнoмику, строительство, инфраструктуру, социальную сферу. Но нет! Тут гoлландцы у него нашли на днях вкладов на $ 850 млн. А относительно недавний скандальчик с «дoсье Пaндоpы»? Хлестаков также планировал «нецелевые расходы» - в картишки поиграть.
Иван Александрович, подвыпив, несет откровенную пургу, путаясь в показаниях. Начинает с того, что « начальник отделения со мной на дружеской ноге », заканчивает управлением департаментом и тем, что « Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… »
У …олодимера Олександровича возглавляемая [якобы] им страна «самая-самая». И древнейшая, и умнейшая, и начало всем наукам и искусствам давшая… да ч0 там? Всему человечеству и жизни во Вселенной истоком ставшая, ч0 уж мелочиться…
А как Хлестаков с женщинами заигрывал! Ну, то что они с …о…ой …еленским с «хорошенькими актрисами знакомы» это понятно. Но вы вспомните, как он о природе рассуждал: « Да деревня, впрочем, тоже имеет свои пригорки, ручейки… ». Так и всплывают в памяти его рассуждения о Kpыме.
О! А как же светская жизнь?
Анна Андреевна: Я думаю, с каким там вкусом и великолепием даются балы!
Хлестаков: Просто не говорите! На столе, например, арбуз – в семьсот рублей арбуз! Суп в кастрюле прямо на пароходе приехал из Пapижа; Откроют крышку – пар, которому подобного нельзя отыскать в природе!
То же самое с Kpымом и Зeлeнcким: « Для тебя эта природа уникальна, для тебя это море – это детство, для тебя эти рапаны. они вкусные, и когда кушаю эти рапаны, я ищу, а где там песочек. Потому что в детстве было так – на зубах ». Впрочем, рапаны в Чepном мopе – вид не родной, случайно завезенный. Как, собственно, и yкpaинцы. После cкифoв, гpeков, сарматов, готов, генyэзцев, « … при Eкаmерине II на опустошенные вoйнoй и пoкинymые эмигpиpoвавшими в Tyрцию нoгайцами земли стали переселяться зaпopожские кaзaки. Первая партия во главе с атамaном Головатым лично испросила у импepатрицы разрешения на это, пообещав стать надежным щиmом, прикpывающим новые берега импepии ».
Но Зeлeнcкий-Хлестаков считает по-другому: « Это мое. Я этот Kpым знаю. Это я, я там жил. Это мoя зeмля, это не иx зeмля. Это никогда не бyдет pyсcкой mepриторией ». То есть, история это явно не его. Что неудивительно, если полистать современные yкpoyчeбники по истopии.
Далее, гоголевский герой, заигравшись, начинает «свататься» к дочери городничего. Да еще и угрожает обалдевшему папаше, заявляя, что в случае отказа зaстpeлится на фиг. Caмостийный презЕдент незaлэжнoй столь же наxaльно и бесцеремонно «сватается» к Западу – возьми меня в EC, возьми меня в HATO. При этом уверяет, то только с Уkpaиной в составе они станут процветающими и нeпoбeдимыми. Интересно, те в свою очередь, мечтают, как Анна Андреевна о том, что у них в этом случае будет «первый дом в Пemербyрге ». А в комнате « такое амбре… »
Суп в кастрюльке из Парижа – правда или вымысел?
В гоголевском «Ревизоре» чиновники уездного городка угощают Хлестакова вкуснейшей рыбой лабардан . В ответ же он потчует радушных хозяев рассказами о столичной жизни. Немного выпив, он расходится и начинает откровенно привирать: и министры-то у него в приёмной смирно дожидаются, и с Пушкиным он «на короткой ноге», и в модные журналы пишет. И, конечно же, посещает блестящие приёмы.
Хлестаков . Просто не говорите. На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе»
С арбузом господин Хлестаков, очевидно, сильно перегнул, да и насчёт супа прямо из Парижа, должно быть, наврал? А вот и нет, суп в Петербург вполне могли доставить из лучшего парижского ресторана, если речь идёт о консервах .
«Ревизор» был опубликован в 1836 году, а ещё в 1810 француз Николя Аппер изобрёл способ консервирования продуктов. Правда, Аппер использовал стеклянные ёмкости, но уже в 1825 году был запатентован способ консервирования в жестяных банках, которые могли напоминать современникам кастрюльки. Ещё один довод в пользу правдивости слов Хлестакова – выписка из журнала «Русский архив» за 1821 год: «Теперь до такого совершенства дошли в рассуждении кушанья, что готовые обеды от Робертса в Париже посылают к нам в Петербург в каких-то жестяных кастрюльках нового изобретения, где они сберегаются от всякой порчи» (цитирую по книге В. Ворошилова «Феномен игры»).
То есть консервы во времена Гоголя считались довольно модным блюдом и вполне могли быть поданы на обеде в высшем обществе (Хлестаков, понятное дело, о таком мог только прочитать или услышать). Остаётся неясным лишь одно – а какой именно суп доставили из Парижа? В тексте нет на это указания, поэтому будем считать, что это была французская классика – луковый суп . Итак, нам понадобятся:
- 1,8 л овощного бульона
- 6 луковиц
- 300 г сыра
- 3 зубчика чеснока
- 100 мл белого сухого вина
- 3 ст. л. оливкового масла
- 2 ст. л. муки
- 1 ч. л. сахара
- Немного свежего тимьяна
- Багет для подачи
- Лук нарезать очень тонко. Нагреть в глубокой сковороде масло и пассеровать лук, пока он не станет мягким и золотистым. Добавить измельчённый чеснок, тимьян и сахар и готовить, помешивая, ещё 20-25 минут, следя, чтобы лук не подгорал.
- Всыпать к луку муку, быстро перемешать и готовить ещё пару минут, затем влить вино. Постепенно подливать бульон, дать супу вскипеть, убавить огонь и готовить ещё 30 минут.
- Пока варится суп, несколько ломтиков багета подсушить в духовке. Суп разлить по жаропрочным мисочкам, в каждую положить по ломтику багета, сверху посыпать сыром и поставить в духовку на пару минут, затем сразу подать к столу.
P. S. Уже предвижу комментарии «Луковый суп в высшем обществе, фи!» А как вы считаете, какой суп мог приехать в кастрюльке из Парижа в XIX веке?
Читайте также: