На столе наперсток недовязанный старушкою
Обновлено: 17.05.2024
Антон Павлович Чехов
Много я видал на своем веку домов, больших и малых, каменных и деревянных, старых и новых, но особенно врезался мне в память один дом. Это, впрочем, не дом, а домик. Он мал, в один маленький этаж и в три окна, и ужасно похож на маленькую, горбатую старушку в чепце. Оштукатуренный в белый цвет, с черепичной крышей и ободранной трубой, он весь утонул в зелени шелковиц, акаций и тополей, посаженных дедами и прадедами теперешних хозяев. Его не видно за зеленью. Эта масса зелени не мешает ему, впрочем, быть городским домиком. Его широкий двор стоит в ряд с другими, тоже широкими зелеными дворами, и входит в состав Московской улицы. Никто по этой улице никогда не ездит, редко кто ходит.
Ставни в домике постоянно прикрыты: жильцы не нуждаются в свете. Свет им не нужен. Окна никогда не отворяются, потому что обитатели домика не любят свежего воздуха. Люди, постоянно живущие среди шелковиц, акаций и репейника, равнодушны к природе. Одним только дачникам бог дал способность понимать красоты природы, остальное же человечество относительно этих красот коснеет в глубоком невежестве. Не ценят люди того, чем богаты. «Что имеем, не храним»; мало того, — что имеем, того не любим. Вокруг домика рай земной, зелень, живут веселые птицы, в домике же, — увы! Летом в нем знойно и душно, зимою — жарко, как в бане, угарно и скучно, скучно…
В первый раз посетил я этот домик уже давно, по делу: я привез поклон от хозяина дома, полковника Чикамасова, его жене и дочери. Это первое мое посещение я помню прекрасно. Да и нельзя не помнить.
Вообразите себе маленькую сырую женщину, лет сорока, с ужасом и изумлением глядящую на вас в то время, когда вы входите из передней в залу. Вы «чужой», гость, «молодой человек» — и этого уже достаточно, чтобы повергнуть в изумление и ужас. В руках у вас нет ни кистеня, ни топора, ни револьвера, вы дружелюбно улыбаетесь, но вас встречают тревогой.
— Кого я имею честь и удовольствие видеть? — спрашивает вас дрожащим голосом пожилая женщина, в которой вы узнаете хозяйку Чикамасову.
Вы называете себя и объясняете, зачем пришли. Ужас и изумление сменяются пронзительным, радостным «ах!» и закатыванием глаз. Это «ах», как эхо, передается из передней в зал, из зала в гостиную, из гостиной в кухню… и так до самого погреба. Скоро весь домик наполняется разноголосыми радостными «ах». Минут через пять вы сидите в гостиной, на большом, мягком, горячем диване, и слышите, как ахает уж вся Московская улица.
Пахло порошком от моли и новыми козловыми башмаками, которые, завернутые в платочек, лежали возле меня на стуле. На окнах герань, кисейные тряпочки. На тряпочках сытые мухи. На стене портрет какого-то архиерея, написанный масляными красками и прикрытый стеклом с разбитым уголышком. От архиерея идет ряд предков с желто-лимонными, цыганскими физиономиями. На столе наперсток, катушка ниток и недовязанный чулок, на полу выкройки и черная кофточка с живыми нитками. В соседней комнате две встревоженные, оторопевшие старухи хватают с пола выкройки и куски ланкорта…
— У нас, извините, ужасный беспорядок! — сказала Чикамасова.
Чикамасова беседовала со мной и конфузливо косилась на дверь, за которой все еще подбирали выкройки. Дверь тоже как-то конфузливо то отворялась на вершок, то затворялась.
— Ну, что тебе? — обратилась Чикамасова к двери.
— Où est mon cravatte, laquelle mon père m’avait envoyée de Koursk? — спросил за дверью женский голосок.
— Ah, est ce que, Marie, que… Ах, разве можно… Nous avons donc chez nous un homme très peu connu par nous… Спроси у Лукерьи…
«Однако как хорошо говорим мы по-французски!» — прочел я в глазах у Чикамасовой, покрасневшей от удовольствия.
Скоро отворилась дверь, и я увидел высокую худую девицу, лет девятнадцати, в длинном кисейном платье и золотом поясе, на котором, помню, висел перламутровый веер. Она вошла, присела и вспыхнула. Вспыхнул сначала ее длинный, несколько рябоватый нос, с носа пошло к глазам, от глаз к вискам.
— Моя дочь! — пропела Чикамасова. — А это, Манечка, молодой человек, который…
Я познакомился и выразил свое удивление по поводу множества выкроек. Мать и дочь опустили глаза.
— У нас на Вознесенье была ярмарка, — сказала мать. — На ярмарке мы всегда накупаем материй и шьем потом целый год до следующей ярмарки. В люди шитье мы никогда не отдаем. Мой Петр Семеныч достает не особенно много, и нам нельзя позволять себе роскошь. Приходится самим шить.
— Но кто же у вас носит такую массу? Ведь вас только двое.
— Ах… разве это можно носить? Это не носить! Это — приданое!
— Ах, maman, что вы? — сказала дочь и зарумянилась. — Они и вправду могут подумать… Я никогда не выйду замуж! Никогда!
На столе наперсток недовязанный старушкою
— Очнулась? Вот и ладненько, — глухо произнес один. — Как-то неинтересно с бревном развлекаться.
Оля была ошеломлена, не понимала, что происходит, кто эти люди. Крупная дрожь сотрясала ее тело. Руки, связанные уже скотчем, болели. Она языком толкала тряпку, но не могла от нее избавиться. Глаза наполнились слезами. Они потекли к вискам, девушка сразу захлюпала носом, и дышать стало еще труднее.
— Начинай. Вдруг кто увидит, — произнес глухой голос.
Неизвестный с синими глазами деловито положил руки на колени девушки. Поняв, что он хочет сделать, Оля замычала, замотала головой, задергала ногами и руками, стараясь попасть по обидчику. Происходящее походило на кошмар. Насильник, пыхтя, преодолевая сопротивление, раздвинул девушке бедра, но Оля снова сжала ноги.
— Держи сучку! Какого хрена стоишь?
Тяжелое мужское тело навалилось ей на грудь, придавило к земле. Оля боролась изо всех сил, но задыхалась, поэтому была слабой. Она чувствовала, как второй рвет колготки, срывает с нее трусики. И вдруг он остановился, замер, прислушиваясь к лесным звукам. Оля задержала дыхание: небольшая пауза всколыхнула в душе надежду, что насильник одумается.
Но зря. Что-то твердое стало вонзаться ей в плоть. Оля дергалась, но насильник не отступал. Он резко схватил ее за бедра и прижал их к животу. Сложенная практически пополам, Оля не могла даже пошевелиться. В такой позе он наконец проник внутрь, и дикая боль пронзила ее тело. Оля изогнулась в немом крике, но жесткие ладони крепко сжимали ее ноги.
Сколько продолжалась эта пытка, Оля не знала. Ей казалось, что в нее вбивают бревно, с каждым ударом все глубже и яростнее. Иногда инструмент насильника выскакивал наружу, Оля с всхлипом вздыхала, а потом он снова вонзался с удвоенной силой. Тело вздрагивало от каждого толчка, вибрировало и тряслось. Насильник над девушкой сопел, обливался потом, полукружиями расплывавшимся по маске. Сильный запах горячего мужского тела, смешанный со знакомым парфюмом, бил в нос, и инстинкт самосохранения заставлял Олю отворачиваться, часто дышать, чтобы избежать приступа рвоты, от которого она могла захлебнуться.
Напавший с каким-то злобным наслаждением выполнил свою работу и наконец затрясся, застонал. Оля почувствовала, что давление внутри живота исчезло вместе с остатками острой боли. Мужчина еще секунду полежал, тяжело дыша и приходя в себя, потом откатился на бок и встал. Оля со стоном опустила затекшие ноги, надеясь, что экзекуция закончилась, а она осталась жива. Она оперлась на локти и стала отползать в сторону.
Но опять ошиблась. Насильник схватил ее за ногу и притянул к себе, расцарапав нежную кожу о еловые иголки, ковром устилавшие землю.
— Теперь ты, — приказал он напарнику, застегивая джинсы. Тот нерешительно засопел и сделал шаг в сторону. Тогда первый толкнул его к девушке.
— Не могу, — сдавленно произнес второй и подался назад. — Страшно.
— А на кулак нарваться не боишься? Давай!
— У меня и желания нет, — отказывался второй.
Оля слушала их перепалку с ужасом и молила Бога, чтобы кто-нибудь догадался, где она, и пошел ее искать.
— А так будет? — одним рывком насильник перевернул девушку на живот, поставил ее на колени. Он с силой провел по внутренней стороне ее бедер ладонями, потер пальцами больное место — Оля снова затряслась от ужаса и страха, потом похлопал по обнаженным ягодицам.
— Давай! По-собачьи. Можешь и вторую дырку расковырять. Разрешаю. Не бойся. Так она в глаза смотреть не будет.
Оля задергалась, замычала, но сильные руки прижали ее к земле, чуть не придушив от усердия. В полуобморочном состоянии она почувствовала, как что-то вяло прикасается к коже ее бедер, потом наливается и поднимается выше. Второй насильник скользнул в разорванную плоть легко, почти не причинив боли, но Оле уже было все равно: она потеряла сознание от недостатка воздуха.
Второй раз она очнулась от неприятного ощущения: ей казалось, будто сотни маленьких существ бегают по телу, оставляя жгучую боль. Она открыла глаза: летнее солнце уже поднялось над горизонтом и мгновенно ослепило. Дышать стало легче. Оля подняла по-прежнему связанные руки — кляп исчез.
– Ну, сымай портки. Да пошевеливайся господа ждут. – Конюх указал рукой на скамью.
Василий снял рубаху, но штаны снимать не стал. Помощники конюха тотчас завернули его руку за спину, резким движением спустили его штаны и уложили лицом вниз на скамью. Конюх также сбросил рубаху. Его крепкие, словно литые мускулы, словно магнитом притягивали взоры Екатерины Львовны и Маши.
Поплевав на ладони конюх взял плеть и со всей силы хлестнул ей по спине Василия отчего на ней тотчас вскочил багровый рубец. Мужик взвыл от боли. Его жена и старшая дочь закрыли лицо руками, а младшенькая заплакала в голос. Помощники конюха заметили это и, отвесив по увесистой оплеухе, заставили их смотреть за происходящим. Василий выл от боли тщетно стараясь вырваться из крепких кожаных ремней. Из его ран выступали капельки крови.
– Так что сукин ты сын. Прощения проси. – Крикнул Л-ский Василию.
– Барин, батюшка. Не виновен я. Он по бревнам, что вчерашней бурей повалило убег.
– Не виновен. Ты не виновен. – Голос Л-ского гремел как раскаты бури. – Ну что-ж раз не хочешь по-хорошему, то придется не только тебя наказать. – Л-ский дал знак конюху и тот криво ухмыльнувшись стал отвязывать Василия.
– Барин не надо. Прошения прошу. – Вопил испуганный Василий, но было уже поздно.
Помощники конюха сбросили Василия на пол, предварительно накрепко скрутив его руки веревкой. Л-ский велел налить всем водки и сам первый взялся за рюмку.
Я смотрел на возбужденных гостей и мне вдруг вспомнилась книжная иллюстрация – римский амфитеатр, гладиаторы и такие же как у этих гостей, лица зрителей.
Тем временем конюх только что выпивший стакан водки с барского стола подошел к бледной Елене, жене Василия, и схватив за волосы потянул ее к скамье.
Дети пытались остановить его, но тотчас были оторваны. Помощник конюха задрал подол ее платья и перевязал его на талии ремнем. Елена не могла закрыть свои интимные места руками и гости сидевшие за столом могли вволю рассматривать ее крепкие круглые ягодицы. Конюх повернул ее лицом к гостям и взору присутствующих открылся черный треугольник лобка. Мужчины сидевшие в конце стола привстали, чтобы лучше видеть происходящее.
Елену, как и незадолго до этого ее мужа, положили на скамью. Конюх шлепнул рукой по ягодице заставив женщину всхлипнуть. Однако он не стал тянуть с началом порки и уже через несколько мгновений Елена корчилась под ударами хлыста. Некоторые гости повскакивали со своих мест. Помещик К. подошел к конюху и забрав плеть собственноручно несколько раз хлестнул женщину по истерзаным ягодицам.
– Ты девочка не бойся. Мы только поиграемся чуток и отпустим. – Пропел Федор слащавым голосом.
– Я не-не-нехочу. Отпустите меня и матушку отпустите и батюшку. – Девочка рыдала.
– Отпустим непременно отпустим, но ты должна быть хорошей с нами. – Я старался уговорить ее по-хорошему.
Тут у нас с Федором возникла непредвиденная проблема. Мы оба хотели быть первыми, но целка то у нее одна. Не долго думая я вытащил медный пятак и подбросил его в воздух.
– Орел выпал. Везет тебе, сукин ты сын. – Федор слегка нахмурился.
– Ну что-ж. Раздевайся и не смей перечить господам. – Обратился я к девочке.
Подавленная всем происходящим она скинула платье и я тотчас стал облизывать ее крошечные сосочки. Девочка тряслась всем телом. Она понимала что вскоре с ней должно произойти что-то страшное. Я дотронулся до ее безволосого лобка и провел пальцем по ложбинке губок. Мой член был готов разорваться от желания и я не желая более себя истязать поставил девочку на колени и заставил открыть ротик. Мне хватило лишь трижды войти в ее ротик, как вырвался фонтан семени заставивший ее поперхнуться. Утолив первый плотский голод я, наконец, придумал как можно было бы изощренно лишить девочку невинности.
Подозвав Федора я изложил ему свой план. Он естественно согласился. Потом я сел на софу, а Федор подняв девочку посадил ее на мой вздыбленный член. Девочка пыталась увернуться, но Федор навалился на нее и мой член победно вошел в ее узенькую щелку, разрывая пленочку. Девочка закричала и мне показалось вот-вот потеряет сознание. Однако самое страшное для нее было еще впереди. Федор прижал девочку ко мне и стал толкать свой мясистый внушительных размеров член в ее анус. Я чувствовал сквозь тонкую перегородку как движется его поршень в кишке малышки. Когда же он достиг предела девочка потеряла сознание. Мы разрядились почти одновременно. Федор вытащил свой испачканный калом, семенем и кровью член и обмыл его водкой. Я же еще некоторое время наслаждался узкой щелкой девочки. Мы брызнули на нее водой и она открыла глаза. Вскоре к нам подошел вездесущий К и мы отдали малышку ему.
Недо- или не до-?
Не( )довязанный бабушкой свитер - слитно или раздельно?
3 ответа 3
Не( )довязанный бабушкой свитер - слитно или раздельно?
Раздельно.
Из учебника Кайдаловой и Калининой «Современная русская орфография» (1983):
Частица не с полными причастиями пишется раздельно, если есть пояснительные слова (не наречия степени): На столе напёрсток, не довязанный старушкою чулок (Ч.) .
Не противоречат такой трактовке правил и пособия Розенталя, Валгиной.
См., к примеру: Сборник диктантов для вечерней (сменной) средней общеобразовательной школы / Н. С. Валгина, Д. Э. Розенталь, М. И. Фомина, В. В. Цапукевич. - Москва : Учпедгиз, 1962:
Вопрос задан задан 15 марта, а сегодня уже 21 марта. А вот на несколько последних вопросов никто не отвечает.
Где же ответ? Отмалчиваться – это не очень корректная привычка. Вы кого-нибудь конкретно имели в виду или весь коллектив в целом? Если уж начали говорить, то закончите свою мысль.
- Здесь следует использовать слитное написание, приставка НЕДО со значением незаконченного действия: недовязанный бабушкой свитер.
Недо/вязать – недо/вязанный – недовязанный бабушкой.
Управление в русском языке: НЕДОВЯЗАТЬ что / чего. Недовязать кофту; Недовязать сетей на весь сезон рыбной ловли. См. недо- (приставка).
Орфографический словарь: недовязать, -яжу, -яжет (вязкой не довести до готовности)
Причастие «недовязанный» используется в литературе: На его груди спал жирнущий поповский кот, уткнув морду в недовязанный чулок. [В. Я. Шишков.]
- Раздельное написание НЕ можно было бы предположить при наличии в предложении падежной формы «до конца», например: Не довязанный до конца свитер лежал рядом.
Довязать – довязанный – не довязанный до конца.
Однако в словаре для слова недовязанный форма "до конца" уже присутствует (тогда в предложении она будет лишней), поэтому раздельное письмо в приведенном примере из вопроса нежелательно.
ДОПОЛНЕНИЕ от 22.03.2021
Отвечая на вопрос, я использовала материалы из Нацкорпуса, при этом пыталась найти сочетание «не довязанный» с раздельным написанием НЕ. Но там не было ни одного примера, и это тоже повлияло на мое решение.
Но вот нашелся пример, да еще у Чехова! Разумеется, мне стало интересно: что же там за контекст, которого нам так не хватало?
«Много я видал на своем веку домов, больших и малых, каменных и деревянных, старых и новых, но особенно врезался мне в память один дом…»
Далее следует очень подробное описание дома:
«На стене портрет какого-то архиерея, написанный масляными красками. От архиерея идет ряд предков с желто-лимонными, цыганскими физиономиями. На столе наперсток, катушка ниток и недовязанный чулок, на полу выкройки и черная кофточка с живыми нитками».
А где же старушка?!
У кого спрашивать, у Кайдаловой и Калининой? Вот так наши составители правил обращались с классическими текстами. Но и цитировать эти правила нужно ответственно, если вы с уважением относитесь не только к ним, но и к русскому языку тоже.
Читайте также: