Круглый стол овальной формы достоевский

Обновлено: 02.05.2024

«Петербург Достоевского», «Москва Булгакова»… Мы все привыкли слышать эти словосочетания, они постоянно на слуху и кажутся естественными. Однако часть жизни того же Достоевского принадлежит не Пальмире, а именно Москве. Хронологически эта часть охватывает годы, прожитые Достоевским в Москве в пору его детства, отрочества и ранней (до пятнадцати с половиной лет) юности, а также отдельные дни и месяцы позже: после возвращения с каторги и службы, после некоторого периода смены места жительства, редкий год обходился у него без возвращения в родной город хотя бы на пару дней — до самой смерти писателя в лучах славы и литературного успеха. Триумф и апофеоз Фёдора Михайловича в качестве публициста и мыслителя — знаменитая его «Пушкинская речь» — также как и первые детские, чрезвычайно важные для любого писателя вообще, и Достоевского в частности, годы навеки связаны с златокудрой красавицей Москвой.

В левом флигеле Мариинской больницы, где Фёдор Михайлович прожил до мая 1837-го, когда он с братом Михаилом был отправлен отцом в Петербург — поступать в Главное инженерное училище, — ныне находится музей «Мемориальная квартира Ф.М. Достоевского». Сейчас это дом 2 по улице Достоевского, однако 11 ноября (30 октября по старому стилю) 1821-го года (день появления на свет Фёдора Михайловича) улица именовалась иначе — «Божедомкой», и в правом (южном) флигеле больницы никто из семьи штаб-лекаря (с 1821-го по 1837-й годы) этой больницы Михаила Андреевича, отца будущего писателя, само собой, не предполагал грядущего переименования. Мне представляется, что Мария Фёдоровна, мать Фёдора Михайловича, была бы в крайней степени удивления, если бы могла заранее узнать от кого-либо каким-нибудь неимоверным способом о роли, что предстояло сыграть её второму сыну не только в отечественной, но и мировой литературе. Истинный талант куда реже рождается в богатых семьях. Точнее, рождается не реже — реже созревает, ибо таланту как воздух нужна благодатная почва работы над собой и выстраданности. И того, и другого Фёдору Достоевскому, как известно, всегда хватало с избытком.

«Тема “бедных людей”, “униженных и оскорблённых” в судьбе Достоевского началась здесь, на Божедомке, на больничном дворе. В диссонансах от живых картин больничного двора и архитектурной классики, раннем душевном опыте страдания и сострадания — один из истоков самосознания и нравственного развития Достоевского.
Потрясением для него навсегда стал эпизод жизни больничного двора — изнасилование девочки, вошедший в его творчество мотивом погубленного, оскорблённого детства», — совершенно справедливо подмечено на сайте музея-квартиры, где также можно найти полную информацию об устройстве квартиры.

Чем была Москва для Фёдора Михайловича на протяжении первых пятнадцати лет его жизни? Это и счастливая беззаботная пора детства, но это и то время, когда начали формироваться предпосылки для становления серьёзной глубокой личности будущего гения. И, конечно же, именно в это время были заложены основы его будущего религиозно-философского и писательского кредо, искренней веры в Бога. Очень сильное впечатление, в частности, произвела на юного Фёдора притча об Иове.

В «Дневнике писателя» Достоевский писал: «Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства. Мне было всего лишь десять лет, когда я уже знал почти все главные эпизоды русской истории из Карамзина, которого вслух по вечерам нам читал отец. Каждый раз посещение Кремля и соборов московских было для меня чем-то торжественным. У других, может быть, не было такого рода воспоминаний, как у меня. Я очень часто задумываюсь и спрашиваю себя теперь: какие впечатления, большею частию, выносит из своего детства уже теперешняя современная нам молодежь? И вот если даже и мне, который уже естественно не мог высокомерно пропустить мимо себя той новой роковой среды, в которую ввергло нас несчастие, не мог отнестись к явлению перед собой духа народного вскользь и свысока, — если и мне, говорю я, было так трудно убедиться наконец во лжи и неправде почти всего того, что считали мы у себя дома светом и истиной, то каково же другим, еще глубже разорвавшим с народом, где разрыв преемствен и наследствен еще с отцов и дедов. » (Дневник писателя: книга очерков/ Фёдор Достоевский. — М.: Эксмо, 2006. — 672 с. — с.129).

В гостиной Достоевских устраивались музыкальные вечера. Брат матери и сама она играли на гитаре, в доме всегда была струнно-щипковая пара. В музее за перегородкой из красного шнура до сих пор стоит семиструнка. Её состояние, на вид, всё ещё неплохое. Мария Фёдоровна и брат исполняли русские песни или романсы.

На одном из столов под стеклом находятся ноты песни на религиозную тематику (что-то о Боге; текст к нотам приложен), сочинённой самим Фёдором Михайловичем.
Через всю наполненную событиями жизнь Фёдор Достоевский пронёс память о семейных чтениях. Больше всего писатель любил «Историю государства Российского» Н.М. Карамзина, поэзию и прозу А.С. Пушкина, исторические романы Вальтера Скотта и романы Анны Радклифф. В музее-квартире стоят и поныне тома Скотта, В. Гюго, «Библиотеки для чтения» и другие. Московская библиотека Достоевских в том виде, в каком она дошла до нашего времени, уступает, скажем, библиотеке М. Горького по количественному показателю, но, думается, не по литературному вкусу.

«Отец наш уже семейный человек, пользуясь штаб-офицерским чином, занимал квартиру, состоящую собственно из двух чистых комнат, кроме передней и кухни» — писал младший брат Фёдора Андрей Михайлович Достоевский в «Воспоминаниях», впервые изданных отдельным изданием в 1930-ом году его сыном.

Обстановка квартиры была по-«поздне-толстовски» простой, однако в то же время прослеживалось стремление подчеркнуть и достоинство обитателей. В дворянский ампирный интерьер входили мебель из красного дерева, купеческие сундуки. Дощатая перегородка, не доходившая до потолка, отделяла от прихожей комнату, отведённую Михаилу и Фёдору. Интерес старших братьев к литературе со временем привёл к тому, что они стали вместе издавать журнал «Время», а потом — его логическое продолжение «Эпоха», не столь успешное, по признанию самого Фёдора Михайловича. Подобно пришедшим столетием позднее собратьям по литературе — братьям Стругацким, Фёдор и Михаил Михайловичи обсуждали прочитанное, делясь впечатлениями, мыслями, эмоциями.

Про время смерти Пушкина Фёдор Михайлович писал: «<. >в тридцать седьмом году, когда мне было всего лишь около пятнадцати лет от роду, по дороге из Москвы в Петербург. Я и старший брат мой ехали, с покойным отцом нашим, в Петербург, определяться в Главное инженерное училище. Был май месяц, было жарко. Мы ехали на долгих, почти шагом, и стояли на станциях часа по два и по три. Помню, как надоело нам, под конец, это путешествие, продолжавшееся почти неделю. Мы с братом стремились тогда в новую жизнь, мечтали об чем-то ужасно, обо всем “прекрасном и высоком”, — тогда это словечко было еще свежо и выговаривалось без иронии. И сколько тогда было и ходило таких прекрасных словечек! Мы верили чему-то страстно, и хоть мы оба отлично знали всё, что требовалось к экзамену из математики, но мечтали мы только о поэзии и о поэтах. Брат писал стихи, каждый день стихотворения по три, и даже дорогой, а я беспрерывно в уме сочинял роман из венецианской жизни. Тогда, всего два месяца перед тем, скончался Пушкин, и мы, дорогой, сговаривались с братом, приехав в Петербург, тотчас же сходить на место поединка и пробраться в бывшую квартиру Пушкина, чтобы увидеть ту комнату, в которой он испустил дух» (Дневник писателя: книга очерков/ Фёдор Достоевский. — М.: Эксмо, 2006. — 672 с. — с. 158).

В детской Достоевских стояло два сундука, на которых братья спали.
Окно полутёмной комнаты выходило в чулан, где спала няня. Свет проникал из окна в прихожей.

В отделённой части квартиры можно было читать, размышлять, сочинять…
За порогом текла жизнь, как тогда считалось, московской окраины (это в десяти минутах пешком от станции метро «Новослободская» «Кольцевой». — А. Михеев).

Снова цитата с сайта музея: «Передняя вела в «Рабочую залу» или столовую — комнату желто-канареечного цвета с окнами на больничный двор и улицу Божедомку. Здесь стояли ломберные столы для учебных занятий и чтения, обеденный стол, за которым собиралась немалая семья лекаря Достоевского (во второй половине 1830-х гг. в ней было уже семеро детей).

Смежная с «Рабочей залой» тесная гостиная была окрашена в тёмнокобальтовый цвет.
В гостиной сосредоточено мемориальное ядро музея — мемориальная мебель, принадлежавшая Достоевским: книжный шкаф, овальный стол (возможный прообраз «круглого стола овальной формы» из «Преступления. » — А. Михеев) и стулья из красного дерева».

В главе «Похороны Илюшечки. Речь у камня» «Братьев Карамазовых» в некотором смысле резонёр Алёша в заключительном слове в финале рассуждает: «Ничего нет выше и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще из детства, из родительского дома. <. >Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасен человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение. » (Братья Карамазовы/ Фёдор Достоевский. — М.: Худож. лит., 1983).

В 1833-м Достоевский с братом обучались в полупансионе Сушара (Н.И. Драшусова). Здание находилось на Селезнёвской улице и, увы, не сохранилось. В романе «Подросток» заведение показано как средний пансион Тушара:
«— О, ничего, ничего, — перебил я, — я только немножко про Тушара. Вы ему ответили уже из уезда, Татьяна Павловна, через две недели, и резко отказали. Я припоминаю, как он, весь багровый, вошел тогда в нашу классную. Это был очень маленький и очень плотненький французик, лет сорока пяти и действительно парижского происхождения, разумеется из сапожников, но уже с незапамятных времен служивший в Москве на штатном месте, преподавателем французского языка, имевший даже чины, которыми чрезвычайно гордился, — человек глубоко необразованный. А нас, воспитанников, было у него всего человек шесть; из них действительно какой-то племянник московского сенатора, и все мы у него жили совершенно на семейном положении, более под присмотром его супруги, очень манерной дамы, дочери какого-то русского чиновника. Я в эти две недели ужасно важничал перед товарищами, хвастался моим синим сюртуком и папенькой моим Андреем Петровичем, и вопросы их: почему же я Долгорукий, а не Версилов, — совершенно не смущали меня именно потому, что я сам не знал почему». (Подросток: Роман/ Ф.М. Достоевский; [послесловие, коммент. Б.Н. Тарасова]. — М.: Эксмо, 2006. — 576 с. — с. 116)

Окончили обучение братья в злополучном 1837-ом году. После смерти Марии Фёдоровны от чахотки по решению отца два брата поехали в Петербург поступать в Инженерное училище.
В то время Петербург резко отличался от Москвы, всё ещё сохранявшей патриархальный уклад (его держалась семья Достоевских). Петербург представлял собой поистине капиталистический город. Только в таких условиях талант Фёдора Михайловича смог развернутся в полную мощь, и мир получил такого Достоевского, какого все мы знаем и, по большей части (если говорить о всерьёз читающей публике), любим. Не столько по-настоящему соперничая, сколько соревнуясь почти «по-спортивному» с представителями теряющей, как Фёдор Михайлович, мне кажется, должен был ощущать, актуальность «салонной», «великосветской» литературы, прежде всего, в лицах И.С. Тургенева и Л.Н. Толстого, он пытался создавать иную, новую литературу — весь жизненный опыт склонял его к ней, ведь в салонах и на великосветских балах писатель был чужим. Литература «чердаков» и «подвалов» ему казалась ближе.

В первый «московский» период Достоевский также бывал в доме А.Ф. Куманиной, старшей сестры матери, расположенном по адресу: Старосадский переулок, дом 9.
Бывал писатель и у своего двоюродного деда, В.М. Котельницкого, профессора фармакологии Московского университета. Он жил в доме на Малом Толстовском переулке, вблизи Смоленского рынка.

В 1863-80 Достоевский неоднократно посещал Москву. Останавливался у сестры, В.М. Ивановой, во флигеле на Старой Басманной улице, 21, а также в Люблине (считается, что на Летней улице, дом 8) и в гостинице «Европа» на Неглинной улице, дом 4.
Захаживал Фёдор Михайлович и в «редакторский дом» на Страстном бульваре, дом 10, там он посещал М.Н. Каткова, издателя журнала «Русский вестник», печатавшего романы «Преступление и наказание», «Бесы», «Братья Карамазовы», «Идиот». Достоевский виделся с А.А. Григорьевым, А.Н. Островским, А.Н. Майковым, Аксаковыми и другими литераторами.
Впечатления от московской жизни в целом, некоторые московские реалии, известные москвичи вошли в романы «Братья Карамазовы», «Подросток», «Игрок» (в образе «бабуленьки» исследователи угадывают черты А.Ф. Куманиной), «Идиот» (например, доктор Фёдор Петрович Гааз явился, как считает ряд учёных, одним из прообразов князя Мышкина).

Говоря о Москве Достоевского, нельзя обойти молчанием его Пушкинскую речь.
Мне вспоминаются мои собственные школьные годы и один курьёз оттуда. По заданию учительницы Елены Владимировны Зиминой мы писали изложение на тему «Пушкинской речи». После написания она позволила себе процитировать самые знаковые места из работ учеников. Вот что она процитировала из написанного Захаром Игнатовым: «На открытии памятника Пушкину Достоевский толкнул речь…».

22 мая 1880 Достоевский как депутат от Славянского благотворительного общества приехал в Москву, чтобы присутствовать на открытии памятника. Бронзовый памятник Александру Сергеевичу работы А.М. Опекушина был установлен 6 июня 1880-го года. Достоевский участвовал в церемонии открытия, на литературном празднестве прочитал монолог Пимена из «Бориса Годунова». 8 июня на втором публичном заседании Общества любителей российской словесности он и произнёс свою знаменитую речь — за полгода до смерти. Речь стала своего рода духовным завещанием писателя, и итогом, «художественным концентратом» (этот термин употребил видный достоевист Игорь Леонидович Волгин) всех идей, выраженных Достоевским в «Дневнике писателя». Уже после речи он писал жене от 8 июня 1880-го года:
«Наконец я начал читать: прерывали решительно на каждой странице, а иногда и на каждой фразе громом рукоплесканий. Я читал громко, с огнем. <. >Когда же я провозгласил в конце о всемирном единении людей, то зала была как в истерике, когда я закончил — я не скажу тебе про рев, про вопль восторга: люди незнакомые между публикой плакали, рыдали, обнимали друг друга и клялись друг другу быть лучшими, не ненавидеть впредь друг друга, а любить. Порядок заседания нарушился: все ринулось ко мне на эстраду. »

Как Москва, так и Петербург для Фёдора Михайловича — не просто города. Он связывает с ними определённые, дорогие ему идеи. В Дневнике писателя он так говорит об этом:
«из всех этих проектированных новых слов, в сущности, еще ни одного не произнесено, но, может быть, действительно послышится что-нибудь из наших областей и окраин еще доселе неслыханное. Отвлеченно, теоретически судя, всё это так и должно произойти: пока, с самого Петра, Россию вели Петербург и Москва; теперь же, когда роль Петербурга и культурный период прорубленного в Европу окошка кончились, — теперь. но теперь-то вот и вопрос: неужели роль Петербурга и Москвы окончилась? По-моему, если и изменилась, то очень немного; да и прежде-то, за все-то полтораста лет, Петербург ли собственно и Москва ли вели Россию? Так ли это было в самом-то деле? И не вся ли Россия, напротив, притекала и толпилась в Петербурге и Москве, во все полтораста лет сряду, и, в сущности, сама себя и вела, беспрерывно обновляясь свежим притоком новых сил из областей своих и окраин, в которых, мимоходом говоря, задачи были совсем одни и те же, как и у всех русских в Москве или Петербурге, в Риге или на Кавказе, или даже где бы то ни было. Ведь уж чего бы кажется противуположнее, как Петербург с Москвой, если судить по теории, в принципе: Петербург-то и основался как бы в противуположность Москве и всей ее идее. А между тем эти два центра русской жизни, в сущности, ведь составили один центр, и это тотчас же, с самого даже начала, с самого даже преобразования, и нисколько не взирая на разделявшие их некоторые характерности. Точь-в-точь то же, что зарождалось и развивалось в Петербурге, немедленно и точь-в-точь так же самостоятельно — зарождалось, укреплялось и развивалось в Москве, и обратно. Душа была единая и не только в этих двух городах, но в двух городах и во всей России вместе, так, что везде по всей России в каждом месте была вся Россия. Великорус теперь только что начинает жить, только что подымается, чтобы сказать свое слово, и, может быть, уже всему миру; а потому и Москве, этому центру великоруса, — еще долго, по-моему, жить, да и дай бы бог. Москва еще третьим Римом не была, а между тем должно же исполниться пророчество, потому что “четвертого Рима не будет”, а без Рима мир не обойдется. А Петербург теперь больше чем когда-нибудь вместе с Москвой заодно. Да, признаюсь, я и под Москвой-то подразумеваю, говоря теперь, не столько город, сколько некую аллегорию, так что никакой Казани и Астрахани обижаться почти совсем не за что» (Дневник писателя: книга очерков/ Фёдор Достоевский. — М.: Эксмо, 2006. — 672 с. — с.272).

В заключение хочется вспомнить собственное стихотворение, посвящённое писателю. Надеюсь, благосклонная публика простит мне этот самонадеянный акт…
«Dostoev-SKY towers tragedy»
Назревает гроза.
Застилает глаза
Религиозный
Терроризм
Достоевского —
Мрака слов пелена,
На обед белена
От Тверского бульвара до Невского.
Прошлого уроки
Выучит время
И тут же забудет, зевая.
В нелепые сроки
Заря на востоке
Догорает от края до края.

Круглый стол овальной формы

У Сергея Довлатова я впервые прочитал о так называемом «ляпе» Достоевского. Речь шла о фразе: «В углу стоял круглый стол овальной формы». Она показалась корректору произведений Достоевского несуразной. Писатель взял рукопись, некоторое время задумчиво смотрел на текст, а затем тоном, не терпящим возражений, сказал: «Оставьте все как есть».

Меня этот эпизод заинтересовал. Возник вопрос: как мог великий писатель так опростоволоситься? Более того, выяснилось, что эта неловкая фраза стала уже хрестоматийной. В том или ином виде ее приводят многие литераторы. Правда, почему-то, как и Довлатов, не совсем точно. Но вначале я об этом не догадывался. Искал фразу именно такой, какой она сегодня подается.

Стало интересно, где же у Достоевского это могло быть написано. С новым чувством начал перечитывать его произведения. Поиск занял почти год. Стал было отчаиваться, как вдруг нашел то, что искал. Оказалось, что фраза со схожим смыслом имелась в «Преступлении и наказании», самом читаемом произведении великого писателя. Почему никто из критиков Достоевского не воспроизвел ее в оригинале, передав лишь смысл, эта загадка, видимо, так и останется неразрешимой. Впрочем, сейчас для меня это уже не так важно. Главное я знаю: в первой главе книги «Преступление и наказание» имеется описание комнаты старухи-ростовщицы, которую позже убил Раскольников. У Федора Михайловича черным по белому там написано: «Мебель состояла из круглого стола овальной формы».

Теперь для меня началось самое интересное. Возникли сразу два вопроса: почему Достоевский так написал? И действительно ли это «ляп» великого писателя? Первой задачей было найти подобный стол. Где он мог находиться, задал я себе вопрос. Наверное, либо среди вещей самого Достоевского, либо среди предметов той эпохи.

Приехав в Старую Руссу, я отправился в музей Достоевского. В гостиной тотчас же увидел журнальный столик. Издали он и впрямь выглядел овальным. Хотя на самом деле это был типичный стол круглой формы. Их и сегодня изготавливают в массовом количестве. Меня будто пронзило током. Я подумал, что Достоевский неспроста употребил эту фразу. Некоторое время я стоял подле стола, строя всевозможные догадки, пока одна из них не показалась мне разумной. Я пришел к выводу, что Достоевский в силу гениальности хотел сказать своей фразой, что даже такой предмет, как простой стол можно рассматривать в нескольких вариациях. Я продолжал домысливать. Мне уже представлялось, что Достоевский, обладая особого рода планетарным мышлением, переносил его и на бумагу, когда изображал своих героев, сталкивая их, мучаясь вместе с ними, сопереживая. Он хотел таким образом сказать: в жизни бывает все не так просто. Любое явление можно рассматривать с нескольких позиций. Мне казалось, что была найдена разгадка «круглого стола овальной формы». И в разговорах я подавал это как свое новое видение Достоевского.

Моя позиция еще больше укрепилась после знакомства с одним эпизодом, изложенным в воспоминаниях писателя Григоровича. Однажды он прочитал Достоевскому отрывок из своего рассказа. Там шарманщику из окон бросают деньги. Григорович читал: «Чиновник бросает медяк и тот падает на мостовую». Достоевский вдруг недовольным тоном отреагировал: «Не так. Не просто падает, а делает это, звеня и подпрыгивая». Этим уточнением Достоевский дорисовал движение, необходимое для завершения данной фразы, наполнив ее новым содержанием. Мне представилось, что Достоевский в случае со столом тоже дорисовал ситуацию. Поэтому данный предмет стал одновременно круглым и овальным.

Но как же жизнь нас подчас приземляет. При очередном моем повествовании одна из слушательниц, специалист по Петербургу 19-века, расставила все по местам.

- Вы знаете, сказала она, - а ведь в мебельных магазинах в то время на предметах так и писали «Стол круглый (овальный)». И это объяснялось просто. Столы были раздвижными, поэтому при необходимости, если являлось много гостей, то обеденный круглый стол несколькими движениями быстро превращался в овальный. -

Как просто все оказалось!

Было ли у меня разочарование, когда я получил столь убедительное разъяснение? В первую минуту так оно и случилось. Но затем недовольство сменилось радостью. Была найдена разгадка. Оказалось, что никакого «ляпа» Достоевский не допустил. Просто он был удивительно дотошным художником, на редкость тонко чувствующим слово. Он не просто любил подробности в изображении людей, но нередко переносил такой буквализм и на предметы, окружающие их. В этом ему виделась реальность, без которой не было бы полной правды.

7 забавнейших ляпов в литературе. Зубастый голубь и столетний Пуаро!

Каждому из нас свойственно делать ошибки. И конечно, совершали их и великие писатели и поэты в своих произведениях. И речь здесь совсем не об орфографических ошибках, а о самых настоящих ляпах! Некоторые из них способны рассмешить читателя и через сотни лет после свершения курьеза. Смотрите сами! :)

1. Констанция решила сменить имидж?

Александр Дюма-страший , автор «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» был так воодушевлен будущим гонораром за новый толстенный роман, что порой упускал из внимания некоторые детали, которые не могли не заметить поклонники его творчества. Например, вас не удивило, когда Констанция предстает перед нами очаровательной темноволосой женщиной, которая потом превращается в белокурую красавицу в глазах миледи?

Перекрасилась, скажете вы? Напомним, действие романа происходит в XVII веке, тогда как перекись водорода вошла в обиход только 1867 году. И уж вряд ли Констанция обладала способностями метаморфа, как Нимфадора Тонкс из известной вселенной .

2. Так все-таки сколько лет сестрам?

Величайший русский писатель-романист Лев Толстой тоже не всегда утруждался запоминанием мелочей. Таким образом, возраст его героев в « Войне и мире » порой «гуляет» без всякого логического объяснения.

По сюжету в 1805 году Наташа Ростова предстала перед нами 13-летней девочкой, а ее старшей сестре Вере к тому времени уже исполнилось семнадцать. Кто бы мог подумать, что уже к декабрю 1806-го семнадцатилетняя девушка вдруг превратится в «двадцатилетнюю красивую девицу». И довольно странно, что в 1809 году, когда Наташе уже было шестнадцать, ее сестра Вера почему-то стала светской львицей двадцати четырех лет.

3. Куда делась ведьма?

Пожалуй, простительно, если автор путает возраст своих героев. Но как понимать, если он и вовсе забывает об их существовании? Например, как это произошло у Михаила Булгакова в его романе « Мастер и Маргарита » . В сцене последнего полета ведьма Гелла просто исчезла!

И все же нельзя с точностью утверждать, было ли это ошибкой или намеренным решением. В черновом варианте романа ведьма улетела с другими членами свиты, однако в итоговом виде произведения, на момент смерти писателя, ее уже не было. Это можно объяснить тем, что в свите уже была одна ведьма — Маргарита, а Гелла была второстепенной и могла остаться на земле по велению Воланда.

4. Смена пола и стол странной формы

К сожалению, Федор Достоевский стал настоящей жертвой коммерции. Из-за ограниченного времени, которое ему предоставляли издательства, писатель не успевал должным образом проверять и редактировать свои творения. Поэтому концовки, по сравнению с основной частью, чаще получались смазанными и невнятными. По этой же причине произошла известная путаница в « Преступлении и наказании » , где в доме старухи процентщицы стоял «круглый стол овальной формы».

Еще один интересный ляп в конце романа — Лида, дочь Катерины Ивановны Мармеладовой, внезапно превращается в мальчика Лёню!

5. Детектив-долгожитель

Вы когда-нибудь задавались вопросом, сколько же на самом деле Эркюлю Пуаро , знаменитому сыщику из романов Агаты Кристи ? Учитывая, что в первом романе « Загадочное происшествие в Стайлзе » он предстает перед нами уже довольно пожилым человеком, радует и одновременно вызывает сомнение тот факт, что его карьера продолжалась еще несколько десятков лет. Выходит, что в 1975 году, в конце последней книги, величайшему детективу было уже больше ста лет!

Объяснить это очень легко и просто. Когда Агата Кристи создавала своего персонажа, она не могла и представить, что он будет пользоваться такой популярностью у читателей.

6. Голубь с. зубами?

Смешные ляпы случаются не только в больших романах, но и в маленьких произведениях. В одной из повестей Александра Куприна появился странный голубь. А странный он был потому, что имел зубы.

Вдова писателя вспоминает, что в гости к ним однажды зашел Корней Чуковский и весело спросил: «‎Почему голубь несет письмо госпожи Петерсон в зубах?». В переизданиях эта ошибка, конечно же, была исправлена. Но, согласитесь, забавно получилось!

7. Что по химии?

Случались ошибки и в высокой поэзии.

Это отрывок из стихотворения сборника Анны Ахматовой «Бег времени». Есть глубокий смысл в этих строках, правда, есть одно «но» — золото не ржавеет. Это ошибка, но как точно подмечена разница в динамике разрушения стали и мрамора!

А вы замечали ошибки в произведениях Достоевского?

Если учитель литературы хочет, чтобы его ученики кропотливо ознакомились с текстом какого-то масштабного произведения, ему достаточно дать школьникам задание найти в тексте ошибки, ляпы, смысловые промахи, и тогда юные следопыты «перелопатят» любой, даже самый увесистый роман, только чтобы доказать, что великие мастера-писатели не так уж непогрешимы, как нам всегда казалось.

Да, классики русской литературы, которых мы со школьной скамьи считаем культурным эталоном, тоже ошибались и порой допускали в своих текстах досадные ляпы, часто довольно смешные. Федор Михайлович Достоевский , которого ЮНЕСКО назвал одним из самых читаемых писателей в мире, тоже этим грешил. Понятно, что такие ошибки объясняются, скорее, не столько недостатком знаний или опыта, сколько банальным отсутствием времени на вычитку: частенько сроки, которые издатели писателя обозначали ему для написания следующего романа, выплачивая аванс, были довольно жесткими. И все-таки такие ошибки забавно находить в тексте: они придают недосягаемым персонам великих мыслителей и писателей чуточку человечности, делают их немного ближе к нам, простым смертным.

Одной из самых досадных ошибок в произведениях Достоевского считают знаменитый «круглый стол овальной формы» в «Преступлении и наказании», а также стилистическую шероховатость, в результате которой образ Раскольникова выходит несколько нелепым.

Вот цитата из произведения:

«Небольшая комната, в которую прошел молодой человек, с желтыми обоями, геранями и кисейными занавесками на окнах , была в эту минуту ярко освещена заходящим солнцем. «И тогда, стало быть, так же будет солнце светить. » — как бы невзначай мелькнуло в уме Раскольникова, и быстрым взглядом окинул он всё в комнате, чтобы по возможности изучить и запомнить расположение. Но в комнате не было ничего особенного. Мебель, вся очень старая и из желтого дерева, состояла из дивана с огромною выгнутою деревянною спинкой, круглого стола овальной формы перед диваном, туалета с зеркальцем в простенке, стульев по стенам да двух-трех грошовых картинок в желтых рамках, изображавших немецких барышень с птицами в руках, — вот и вся мебель.»

Из-за немного неуклюжей конструкции первого предложения читатель, наверняка, улыбнется, представив, что это главный герой имеет «желтые обои, герани и кисейные занавески». Ну а «круглый стол овальной формы» – это и вовсе откровенный ляп.

Есть у Достоевского и еще один ляп, который хорошо известен всем знатокам творчества писателя. У его знаменитой героини Сонечки Мармеладовой семья претерпевает интересные и неожиданные изменения в течение романа. Сначала Достоевский пишет, что у Семена Захаровича и Катерины Ивановны есть дочь Поленька, сын Коленька и маленькая дочка Лидочка («Самая маленькая девочка, лет шести, спала на полу, как-то сидя, скорчившись и уткнув голову в диван. Мальчик, годом старше ее, весь дрожал в углу и плакал. Его, вероятно, только что прибили»), но позже Лидочка каким-то невероятным образом становится Лёней .

Супруга Федора Михайловича Анна Григорьевна, которая была секретарем писателя, отмечала, что Достоевскому приходилось работать над своими романами очень напряженно и в крайне сжатые сроки: у него было много родни, которую писателю приходилось содержать, а платили за книги Достоевскому, если сравнивать его литературные контракты и, к примеру, гонорары Толстого и Тургенева, значительно меньше.

Впрочем, даже ошибки автора стали хрестоматийными: критики неизменно приводят случай с «круглым овальным столом» как пример так называемой «авторской глухоты» — этот термин ввел в свое время Максим Горький , чтобы обозначить стилистические или смысловые ошибки в литературных текстах.

Кстати, в этом вопросе защитники творчества Достоевского предлагают посетить Дом-музей Достоевского в Старой Руссе и взглянуть на журнальный столик, который стоит меж двумя креслами. Столик этот, хоть и абсолютно круглой формы, если смотреть на него сбоку, действительно, кажется овальным. А еще напоминают, что уже в то время круглые столики часто делали раздвижными, в результате чего он как раз и становился овальным, и даже в магазинах можно было встретит табличку с надписью: «Круглый (овальный) стол».

Еще один известный ляп Достоевского – это возраст его героя Коли Иволгина из романа «Идиот», которому поначалу тринадцать лет , но буквально через полгода по сюжету уже пятнадцать .

В романе «Подросток» у Достоевского происходит путаница с именами: сначала мать покончившей с собой героини Ольги зовут Дарьей Онисимовной , но после она упоминается уже как Настасья Егоровна .

Конечно, Достоевский – не единственный классик, в произведениях которого можно найти подобные ляпы, или, как называл их Горький, примеры «авторской глухоты».

«Зимой 1906 года, когда «Поединок» вышел уже четвертым или пятым изданием, к нам зашел К.И. Чуковский.— С каких же это пор голуби стали зубастыми? — весело спросил он Александра Ивановича.— Не понимаю. — пожал плечами Куприн.— Однако голубь ваш несет письмо госпожи Петерсон в зубах. — Не может быть, — рассмеялся Александр Иванович.— Вы нарочно, Корней Иванович, это придумали, — сказала я.— Давайте книгу, проверим.Я принесла книгу, и оказалось, что Чуковский прав».

Конечно, в последующих изданиях эта ошибка была уже исправлена.

У Льва Толстого тоже подобных ляпов было предостаточно:

в романе «Воскресение» есть фраза «Ограда же сирени цвела точно так же, как в тот год, четырнадцать лет тому назад, когда за этой сиренью Нехлюдов играл в горелки с восемнадцатилетней Катюшей и, упав, острекался крапивой», но известно по словам самого писателя, что Нехлюдов играл в горелки с Катюшей за два года до того, как соблазнил ее, уже восемнадцатилетнюю;
в романе «Анна Каренина» сначала старшей сестрой писатель называет Долли, и Натали младше нее, но после получается наоборот, да еще и с возрастом героини автор что-то путает, отмечая, что графиня Щербакова «вышла замуж тридцать лет назад», хотя Долли на тот момент уже тридцать три года;
в романе «Война и мир» между появлением Лизы Болконской на приеме в июле и ее родами в марте проходит целых восемь месяцев, хотя известно, что на приеме Лиза была уже заметно беременной .

У Льва Толстого, как и у большинства русских классиков, подобных ляпов в произведениях можно найти множество, но они, конечно, не могут стать причиной сомневаться в их литературном гении. Однако, находить их довольно забавно, и это любопытство может стать поводом еще раз перечитать знакомые произведения.

Календарный повод для статьи — в 2021 году исполняется 200 лет со дня рождения Федора Достоевского

Круглый стол овальной формы достоевский

ЖАНРЫ 363
АВТОРЫ 290 333
КНИГИ 702 420
СЕРИИ 26 957
ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 612 783

В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту.

Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Каморка его приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на шкаф, чем на квартиру. Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу. И каждый раз молодой человек, проходя мимо, чувствовал какое-то болезненное и трусливое ощущение, которого стыдился и от которого морщился. Он был должен кругом хозяйке и боялся с нею встретиться.

Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию. Он до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи, не только встречи с хозяйкой. Он был задавлен бедностью; но даже стесненное положение перестало в последнее время тяготить его. Насущными делами своими он совсем перестал и не хотел заниматься. Никакой хозяйки, в сущности, он не боялся, что бы та ни замышляла против него. Но останавливаться на лестнице, слушать всякий вздор про всю эту обыденную дребедень, до которой ему нет никакого дела, все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и при этом самому изворачиваться, извиняться, лгать, – нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал.

Впрочем, на этот раз страх встречи с своею кредиторшей даже его самого поразил по выходе на улицу.

«На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! – подумал он с странною улыбкой. – Гм… да… все в руках человека, и все-то он мимо носу проносит единственно от одной трусости… это уж аксиома… Любопытно, чего люди больше всего боятся? Нового шага, нового собственного слова они всего больше боятся… А впрочем, я слишком много болтаю. Оттого и ничего не делаю, что болтаю. Пожалуй, впрочем, и так: оттого болтаю, что ничего не делаю. Это я в этот последний месяц выучился болтать, лежа по целым суткам в углу и думая… о царе Горохе. Ну зачем я теперь иду? Разве я способен на это? Разве это серьезно? Совсем не серьезно. Так, ради фантазии сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй, что и игрушки!»

На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, – все это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши. Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины. Чувство глубочайшего омерзения мелькнуло на миг в тонких чертах молодого человека. Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен. Но скоро он впал как бы в глубокую задумчивость, даже, вернее сказать, как бы в какое-то забытье, и пошел, уже не замечая окружающего, да и не желая его замечать. Изредка только бормотал он что-то про себя, от своей привычки к монологам, в которой он сейчас сам себе признался. В эту же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что он очень слаб: второй день, как уж он почти совсем ничего не ел.

Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу. Впрочем, квартал был таков, что костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие известных заведений и, по преимуществу, цеховое и ремесленное население, скученное в этих серединных петербургских улицах и переулках, пестрили иногда общую панораму такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иною фигурой. Но столько злобного презрения уже накопилось в душе молодого человека, что, несмотря на всю свою, иногда очень молодую, щекотливость, он менее всего совестился своих лохмотьев на улице. Другое дело при встрече с иными знакомыми или с прежними товарищами, с которыми вообще он не любил встречаться… А между тем, когда один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: «Эй ты, немецкий шляпник!» – и заорал во все горло, указывая на него рукой, – молодой человек вдруг остановился и судорожно схватился за свою шляпу. Шляпа эта была высокая, круглая, циммермановская,[1] но вся уже изношенная, совсем рыжая, вся в дырах и пятнах, без полей и самым безобразнейшим углом заломившаяся на сторону. Но не стыд, а совсем другое чувство, похожее даже на испуг, охватило его.

– Я так и знал! – бормотал он в смущении, – я так и думал! Это уж всего сквернее! Вот эдакая какая-нибудь глупость, какая-нибудь пошлейшая мелочь, весь замысел может испортить! Да, слишком приметная шляпа… Смешная, потому и приметная… К моим лохмотьям непременно нужна фуражка, хотя бы старый блин какой-нибудь, а не этот урод. Никто таких не носит, за версту заметят, запомнят… главное, потом запомнят, ан и улика. Тут нужно быть как можно неприметнее… Мелочи, мелочи главное. вот эти-то мелочи и губят всегда и все…

Идти ему было немного; он даже знал, сколько шагов от ворот его дома: ровно семьсот тридцать. Как-то раз он их сосчитал, когда уж очень размечтался. В то время он и сам еще не верил этим мечтам своим и только раздражал себя их безобразною, но соблазнительною дерзостью. Теперь же, месяц спустя, он уже начинал смотреть иначе и, несмотря на все поддразнивающие монологи о собственном бессилии и нерешимости, «безобразную» мечту как-то даже поневоле привык считать уже предприятием, хотя все еще сам себе не верил. Он даже шел теперь делать пробу своему предприятию, и с каждым шагом волнение его возрастало все сильнее и сильнее.

Читайте также: