Каждый сам себе отопри свой ад словно дверцу шкафчика душевой

Обновлено: 18.05.2024

Я вот давно хотел поделиться но не было повода. Посмотрите какая рифмовка.

Автор: Чичибабин, Борис Алексеевич

Твой лоб, как у статуи, бел,
и взорваны брови.
Я весь помещаюсь в тебе,
как Врубель в Рублёве.

И сетую, слёз не тая,
охаянным эхом,
и плачу, как мальчик, что я
к тебе не приехал.

И плачу, как мальчик, навзрыд
о зримой утрате,
что ты, у трёх сосен зарыт,
не тронешь тетради.

Ни в тот и ни в этот приход
мудрец и ребёнок
уже никогда не прочтёт
моих обречённых.

А ты устремляешься вдаль
и смотришь на ивы,
как девушка и как вода
любим и наивен.

И меришь, и вяжешь навек
весёлым обетом:
- Не может быть злой человек
хорошим поэтом.

Я стих твой пешком исходил,
ни капли не косвен,
храня фотоснимок один,
где ты с Маяковским,

где вдоволь у вас про запас
тревог и попоек.
Смотрю поминутно на вас,
люблю вас обоих.

О, скажет ли кто, отчего
случается часто:
чей дух от рожденья червон,
тех участь несчастна?

Ужели проныра и дуб
эпохе угоден,
а мы у друзей на виду
из жизни уходим.

Уходим о зимней поре,
не кончив похода.
Какая пора на дворе,
какая погода.

Обстала, свистя и слепя,
стеклянная слякоть.
Как холодно нам без тебя
смеяться и плакать.

Да, это надо же так! Меня когда-то восхищала рифмовка поэмы "Пугачёв" Есенина.

Мнимая небрежность. А не ощущается: вдаль - вода. А в тексте - офигенно.

Боратынский, Вяземский, Фет и проч.
И валяй цитируй, когда не лень.
Смерть, — одни утверждают, — сплошная ночь,
А другие божатся, что Юрьев день.
В настоящее время близка зима.
В новый год плесну себе коньячку.
Пусть я в общем и целом — мешок дерьма,
Мне еще не скучно хватить снежку
Или встретиться с зеркалом: сколько лет,
Сколько зим мы знакомы, питомец муз!
Ну, решайся, тебе уже много лет,
А боишься выбрать даже арбуз.
Семь ноль-ноль. Пробуждается в аккурат
Трудодень, человекоконь гужевой.
Каждый сам себе отопри свой ад,
Словно дверцу шкафчика в душевой.

очень удачное соплставление. будто братья писали
зоркий у тебя глаз, Коля
а я как-то рад за них обоих
что они оба у нас есть

И что ты есть, Жень.

и брусника лаковая и запах снега
хорошо с вашей троицей

и друг поэзии нетленной - в печи березовый огонь! (Рубцов)

Портал Стихи.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и законодательства Российской Федерации. Данные пользователей обрабатываются на основании Политики обработки персональных данных. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2022. Портал работает под эгидой Российского союза писателей. 18+

Сергей Гандлевский.

Сначала мать, отец потом
Вернулись в пятьдесят девятый
И заново вселились в дом,
В котором жили мы когда-то.
Все встало на свои места.
Как папиросный дым в трельяже,
Растаяли неправота,
Разлад, и правота, и даже
Такая молодость моя —
Мы будущего вновь не знаем.
Отныне, мертвая семья,
Твой быт и впрямь неприкасаем.

Они совпали наконец
С моею детскою любовью,
Сначала мать, потом отец,
Они подходят к изголовью
Проститься на ночь и спешат
Из детской в смежную, откуда
Шум голосов, застольный чад,
Звон рюмок, и, конечно, Мюда
О чем-то спорит горячо.
И я еще не вышел ростом,
Чтобы под Мюдин гроб плечо
Подставить наспех в девяностом.

Лги, память, безмятежно лги:
Нет очевидцев, я — последний.
Убавь звучание пурги,
Чтоб вольнодумец малолетний
Мог (любознательный юнец!)
С восторгом слышать через стену,
Как хвалит мыслящий отец
Многопартийную систему.

Когда я жил на этом свете
И этим воздухом дышал,
И совершал поступки эти,
Другие, нет, не совершал;
Когда помалкивал и вякал,
Мотал и запасался впрок,
Храбрился, зубоскалил, плакал —
И ничего не уберег;
И вот теперь, когда я умер
И превратился в вещество,
Никто — ни Кьеркегор, ни Бубер —
Не объяснит мне, для чего,
С какой — не растолкуют — стати,
И то сказать, с какой-такой
Я жил и в собственной кровати
Садился вдруг во тьме ночной.

Есть горожанин на природе.
Он взял неделю за свой счет
И пастерначит в огороде,
И умиротворенья ждет.
Семь дней, прилежнее японца,
Он созерцает листопад,
И блеск дождя, и бледность солнца,
Застыв с лопатой между гряд.

Люблю разуть глаза и плакать!
Сад в ожидании конца
Стоит в исподнем, бросив в слякоть
Повязку черную с лица.
Слышна дворняжек перепалка.
Ползет букашка по руке.
И не элегия — считалка
Все вертится на языке.
О том, как месяц из тумана
Идет-бредет судить-рядить,
Нож вынимает из кармана
И говорит, кому водить.
Об этом рано говорить.
Об этом говорить не рано.


Боратынский, Вяземский, Фет и проч.
И валяй цитируй, когда не лень.
Смерть, — одни утверждают, — сплошная ночь,
А другие божатся, что Юрьев день.
В настоящее время близка зима.
В новый год плесну себе коньячку.
Пусть я в общем и целом — мешок дерьма,
Мне еще не скучно хватить снежку
Или встретиться с зеркалом: сколько лет,
Сколько зим мы знакомы, питомец муз!
Ну, решайся, тебе уже много лет,
А боишься выбрать даже арбуз.
Семь ноль-ноль. Пробуждается в аккурат
Трудодень, человекоконь гужевой.
Каждый сам себе отопри свой ад,
Словно дверцу шкафчика в душевой.

Осенний снег упал в траву,
И старшеклассница из Львова
Читала первую строфу
«Шестого чувства» Гумилева.

А там и жизнь почти прошла,
С той ночи, как я отнял руки,
Когда ты с вызовом прочла
Строку о женщине и муке.

Пострел изрядно постарел,
И школьница хватила лиха,
И снег осенний запестрел,
И снова стало тихо-тихо.

С какою целью я живу,
Кому нужны ее печали,
Зачем поэта расстреляли
И первый снег упал в траву?


Раб, сын раба, я вырвался из уз,
Я выпал из оцепененья.
И торжествую, зная наизусть
Давно лелеемое приключенье.
Сейчас сорвется тишина на крик —
Такую я задумал шалость.
Смерть в каждом кустике храбрится: чик-чирик —
Но только в радость эта малость.

Разбить бы вдребезги, чтоб набело срослось,
Воздать сторицей, хлопнуть дверью.
Визжи, визжи, расхлябанная ось
Между Аделаидою и Тверью!
Деревня-оползень на правом берегу,
Паром, пичуга в воздухе отпетом, —
Всё это, если я смогу,
Сойдется наконец с ответом.

Мирон Пахомыч, к отмели рули,
Наляг, Харон Паромыч, на кормило.
По моему хотенью журавли,
Курлыча, потянулись к дельте Нила.
«Казбечину» с индийской коноплей
Щелчком отбросив, вынуть парабеллум.
Смерть пахнет огородного землей,
А первая любовь — травой и телом.

Другие статьи в литературном дневнике:

  • 29.05.2016. Бахыт Кенжеев.
  • 26.05.2016. Сергей Гандлевский.
  • 24.05.2016. Виктор Астафьев. Неизданное
  • 18.05.2016. Крымские прогулки.
  • 08.05.2016. Валентин Берестов.
  • 01.05.2016. Киплинг. Заповедь. Перевод М. Лозинского

Портал Проза.ру предоставляет авторам возможность свободной публикации своих литературных произведений в сети Интернет на основании пользовательского договора. Все авторские права на произведения принадлежат авторам и охраняются законом. Перепечатка произведений возможна только с согласия его автора, к которому вы можете обратиться на его авторской странице. Ответственность за тексты произведений авторы несут самостоятельно на основании правил публикации и российского законодательства. Вы также можете посмотреть более подробную информацию о портале и связаться с администрацией.

© Все права принадлежат авторам, 2000-2022 Портал работает под эгидой Российского союза писателей 18+

Два стихотворения. Рубцов - Анищенко

Есть у Михаила Анищенко стихотворение «Спасение», с посвящением Сергею Морозову. Всякий, кто его прочитает, сразу припомнит «Выпал снег…» Николая Рубцова. Прочитает и подивится внешней схожести и внутренней разности их. Конечно, Анищенко шёл по следу Рубцова, как младший брат. Вбирать в себя и переплавлять в своих стихах другие поэтические миры – вообще фирменная черта Михаила Анищенко, дающаяся ему как никакому другому поэту. И здесь мы видим, как поэт вбирает в себя мелодику и мотивы рубцовского стихотворения.
Шёл с вырубов с корзинкой брусники в руках и «раскачивал» внутри оба стихотворения. Читал Рубцова – вспыхивал свет, читал «Спасение» – свет гас. Свет внешний – не внутренний. Как будто лампочка на улице качалась от ветра, то пропадая в тени, то снова являясь мне. Кажется, ни одного светового слова нет у Рубцова, разве что «чистый» и «красотою древнерусской обновился городок». Пожалуй, ещё и «храм Софии» (а если ещё и бывал в Вологде в зимний денёк и в снегопад!). И всё-таки очистительный свет плещет вам в душу! От него легко, как от воображаемого выпитого вина («словно выпил я вина»). Световая гамма Анищенко поплотней, появственней: «на склоне дня», «во мгле», «ночь», «в аду» (правда, мы ничего не знаем о последнем, но, согласитесь, всем «опытом» культуры своей мы связываем его с кромешной ночью). Я со смущённой улыбкой прокомментировал про себя: у Рубцова предвкушение «вина» от нахлынувшей радости чистоты и света, как это было у него после написания очередного шедевра, у Анищенко – освобождение от «ада» пития: «Хорошо что я не запил // нынче с самого утра». «Спасение» – так он называет своё стихотворение. Освежающий снег «ада». Временное избавление от мук: «Так встречают снег и холод // лишь в России да в аду».
Хотя… это же временность счастья, ощущение его краткости – один из лейтмотивов лирики Рубцова. Вот и здесь мелькнуло в конце – «Жизнь порой врачует душу». И тут невольно возвращаешься к началу: «…и всё забылось, чем душа была полна»! Тоже очень рубцовская черта, присущая, думаю, более чем 90 процентам его лирики. Бинарность: свет – мрак. Эти внутренне-световые снижения окольцовывают то и другое стихотворение, а внутри шедевров теснятся – «пленительно, как в детстве», «радостная весть», «сердцу хочется чудес», «врачует», «то-то славно на земле», «сердце проще вдруг забилось»… И всё-таки – простодушие, доверчивость Рубцова, его «живое обнажённое русское чувство», а с другой стороны – предел, «умирание в каждом стихотворении», бездна. «Ну и ладно! И добро» – вершит своё стихотворение Рубцов, «Россией и адом» – Анищенко.
Невольно же, сразу, начинает звучать и «Первый снег» Анищенко, тоже идущий ночью: «Здесь ночи из чёрного крепа, //И голос прощальный дрожит…//Зачем же он с ясного неба // На тёмную землю бежит?» И ещё мне кажется, что внутреннее пространство «Выпал снег…» Рубцова обращено к Миру – храму, городку, детям, всей России, пространство Анищенко сжато сильнейшей судорогой личного, но предельно мощного, пронзающего. Но по-другому, чем у Рубцова.


Выпал снег - и все забылось.
Чем душа была полна!
Сердце проще вдруг забилось.
Словно выпил я вина.

Вдоль по улице по узкой
Чистый мчится ветерок,
Красотою древнерусской
Обновился городок.

Снег летит на храм Софии.
На детей, а их не счесть.
Снег летит по всей России,
Словно радостная весть.

Снег летит - гляди и слушай!
Так вот, просто и хитро,
Жизнь порой врачует душу.
Ну и ладно! И добро.

Первый снег ударил залпом.
Нету худа без добра.
Хорошо, что я не запил
Нынче с самого утра.

Было больно и тревожно,
А теперь, на склоне дня,
И представить невозможно –
Снег, идущий без меня.

Не мечталось о наследстве,
А оно летит с небес.
И пленительно, как в детстве,
Сердцу хочется чудес.

Снег идёт. Летит, как небыль.
Тихо светится во мгле.
Снова люди смотрят в небо.
То-то славно на земле!

Я давно уже не молод,
Но всю ночь стою в саду.
Так встречают снег и холод
Лишь в России да в аду.

Читайте также: