Повинуясь он опустился в кресло
Обновлено: 17.05.2024
В пяти верстах от того места, где происходила переправа, через трясину был перекинут мост — там пролегал государственный тракт на Тудо Ваку. Еще со вчерашнего вечера, опасаясь, что Ле-винсон не останется ночевать в селе, казаки устроили засаду на самом тракте, верстах в восьми от моста.
Они просидели там всю ночь, дожидаясь отряда, и слышали отдаленные орудийные залпы. Утром примчался вестовой с приказом — остаться на месте, так как неприятель, прорвавшись через трясину, идет по направлению к ним. А через каких-нибудь десять минут после того, как проехал вестовой, отряд Левинсона, ничего не знавший о засаде и о том, что мимо только что промчался неприятельский вестовой, тоже вышел на Тудо-Вакский тракт.
Солнце уже поднялось над лесом. Иней давно растаял. Небо раскрылось в вышине, прозрачно-льдистое и голубое. Деревья в мокром сияющем золоте склонялись над дорогой. День занялся теплый, непохожий на осенний.
Левинсон рассеянным взглядом окинул всю эту светлую и чистую, сияющую красоту и не почувствовал ее. Увидел свой отряд, измученный и поредевший втрое, уныло растянувшийся вдоль дороги, и понял, как он сам смертельно устал и как бессилен он теперь сделать что-либо для этих людей, уныло плетущихся позади него. Они были еще единственно не безразличны, близки ему, эти измученные верные люди, ближе всего остального, ближе даже самого себя, потому что он ни на секунду не переставал чувствовать, что он чем-то обязан перед ними; но он, казалось, не мог уже ничего сделать для них, он уже не руководил ими, и только сами они еще не знали этого и покорно тянулись за ним, как стадо, привыкшее к своему вожаку. И это было как раз то самое страшное, чего он больше всего боялся, когда вчерашним утром думал о смерти Метелицы…
Он пытался взять себя в руки, сосредоточиться на чем-нибудь практически необходимом, но мысль его сбивалась и путалась, глаза слипались, и странные образы, обрывки воспоминаний, смутные ощущения окружающего, туманные и противоречивые, клубились в его сознании беспрерывно сменяющимся, беззвучным и бесплотным роем… «Зачем эта длинная, бесконечная дорога, и эта мокрая листва, и небо, такое мертвое и ненужное мне теперь. Что я обязан теперь делать. Да, я обязан выйти в Тудо-Вакскую долину… вак…скую долину… как это странно — вак…скую долину… Но как я устал, как мне хочется спать! Что могут еще хотеть от меня эти люди, когда мне так хочется спать. Он говорит — дозор… Да, да, и дозор… у него такая круглая и добрая голова, как у моего сына, и, конечно, нужно послать дозор, а уж потом спать… спать… и даже не такая, как у моего сына, а… что. »
— Что ты сказал? — спросил он вдруг, подняв голову. Рядом с ним ехал Бакланов.
— Я говорю, надо бы дозор послать.
— Да, да, надо послать; распорядись, пожалуйста… Через минуту кто-то обогнал Левинсона усталой рысью, — Левинсон проводил глазами сгорбленную спину и узнал Мечика. Ему показалось что-то неправильное в том, что Мечик едет в дозор, но он не смог заставить себя разобраться в этой неправильности и тотчас же забыл об этом. Потом еще кто-то проехал мимо.
— Морозка! — крикнул Бакланов вслед уезжавшему. — Вы все-таки не теряйте друг дружку из виду…
«Разве он остался в живых? — подумал Левинсон. — А Дубов погиб… Бедный Дубов… Но что же случилось с Морозкой. Ах, да — это было с ним вчера вечером. Хорошо, что я не видел его тогда…»
Мечик, отъехавший уже довольно далеко, оглянулся: Морозка ехал саженях в пятидесяти от него, отряд тоже был еще виден. Потом и отряд и Морозка скрылись за поворотом. Нивка не хотела бежать рысью, и Мечик машинально подгонял ее: он плохо понимал, зачем его послали вперед, но ему велели ехать рысью, и он подчинялся.
Дорога вилась по влажным косогорам, густо заросшим дубняком и кленом, еще хранившим багряную листву. Нивка пугливо вздрагивала и жалась к кустам. На подъеме она пошла шагом. Мечик, задремавший в седле, больше не трогал ее. Иногда он приходил в себя и с недоумением видел вокруг все ту же непроходимую чащу. Ей не было ни конца, ни начала, как не было ни конца, ни начала тому сонному, тупому, не связанному с окружающим миром состоянию, в котором он сам находился.
Вдруг Нивка испуганно фыркнула и шарахнулась в кусты, прижав Мечика к каким-то гибким прутьям… Он вскинул голову, и сонное состояние мгновенно покинуло его, сменившись чувством ни с чем не сравнимого животного ужаса: на дороге в нескольких шагах от него стояли казаки.
— Слезай. — сказал один придушенным свистящим шепотом.
Кто-то схватил Нивку под уздцы. Мечик, тихо вскрикнув, соскользнул с седла и, сделав несколько унизительных телодвижений, вдруг стремительно покатился куда-то под откос. Он больно ударился руками в мокрую колоду, вскочил, поскользнулся, — несколько секунд, онемев от ужаса, барахтался на четвереньках и, выправившись наконец, побежал вдоль по оврагу, не чувствуя своего тела, хватаясь руками за что попало и делая невероятные прыжки. За ним гнались: сзади трещали кусты и кто-то ругался с злобными придыханиями…
Морозка, зная, что впереди еще один дозорный, тоже плохо следил за тем, что творилось вокруг него. Он находился в том состоянии крайней усталости, когда совершенно исчезают всякие, даже самые важные человеческие мысли и остается одно непосредственное желание отдыха — отдыха во что бы то ни стало. Он не думал больше ни о своей жизни, ни о Варе, ни о том, как будет относиться к нему Гончаренко, он даже не имел сил жалеть о смерти Дубова, хотя Дубов был одним из самых близких ему людей, — он думал только о том, когда же наконец откроется перед ним обетованная земля, где можно будет приклонить голову. Эта обетованная земля представлялась ему в виде большой и мирной, залитой солнцем деревни, полной жующих коров и хороших людей, пахнущей скотом и сеном. Он заранее предвкушал, как он привяжет лошадь, напьется молока с куском пахучего ржаного хлеба, а потом заберется на сеновал и крепко заснет, подвернув голову, напнув на пятки теплую шинель…
И когда внезапно выросли перед ним желтые околыши казачьих фуражек и Иуда попятился назад, всадив его в кусты калины, кроваво затрепетавшие перед глазами, — это радостное видение большой, залитой солнцем деревни так и слилось с мгновенным ощущением неслыханного гнусного предательства, только что совершенного здесь…
— Сбежал, гад… — сказал Морозка, вдруг с необычайной ясностью представив себе противные и чистые глаза Мечика и испытывая в то же время чувство щемящей тоскливой жалости к себе и к людям, которые ехали позади него.
Ему жаль было не того, что он умрет сейчас, то есть перестанет чувствовать, страдать и двигаться, — он даже не мог представить себя в таком необычайном и странном положении, потому что в эту минуту он еще жил, страдал и двигался, — но он ясно понял, что никогда не увидеть ему залитой солнцем деревни и этих близких, дорогих людей, что ехали позади него. Но он так ярко чувствовал их в себе, этих уставших, ничего не подозревающих, доверившихся ему людей, что в нем не зародилось мысли о какой-либо иной возможности для себя, кроме возможности еще предупредить их об опасности… Он выхватил револьвер и, высоко подняв его над головой, чтобы было слышнее, выстрелил три раза, как было условлено…
В то же мгновенье что-то звучно сверкнуло, ахнуло, мир точно раскололся надвое, и он вместе с Иудой упал в кусты, запрокинув голову.
Когда Левинсон услышал выстрелы, — они прозвучали так неожиданно и были так невозможны в теперешнем его состоянии, что он даже не воспринял их. Он только тогда понял их значение, когда раздался залп по Морозке, и лошади стали как вкопанные, вскинув головы, насторожив уши.
Он беспомощно оглянулся, впервые ища поддержки со стороны, но в том едином, страшном, немо-вопрошающем лице, в которое слились для него побледневшие и вытянувшиеся лица партизан, — он прочел то же единственное выражение беспомощности и страха… «Вот оно — то, чего я боялся», — подумал он и сделал такой жест рукой, точно искал и не нашел, за что бы ухватиться…
И вдруг он совершенно отчетливо увидел перед собой простое, мальчишеское, немного даже наивное, но черное и погрубевшее от усталости и дыма лицо Бакланова. Бакланов, держа в одной руке револьвер, а другой крепко вцепившись в лошадиную холку, так что на ней явственно отпечатались его короткие мальчишеские пальцы, напряженно смотрел в ту сторону, откуда прозвучал залп. И его наивное скуластое лицо, слегка подавшееся вперед, выжидая приказа, горело той подлинной и величайшей из страстей, во имя которой сгибли лучшие люди из их отряда.
Левинсон вздрогнул и выпрямился, и что-то больно и сладко зазвенело в нем. Вдруг он выхватил шашку и тоже подался вперед с заблестевшими глазами.
— На прорыв, да? — хрипло спросил он у Бакланова, неожиданно подняв шашку над головой, так что она вся засияла на солнце. И каждый партизан, увидев ее, тоже вздрогнул и вытянулся на стременах.
Бакланов, свирепо покосившись на шашку, круто обернулся к отряду и крикнул что-то пронзительное и резкое, чего Левин-сон уже не мог расслышать, потому что в это мгновение, подхваченный той внутренней силой, что управляла Баклановым и что заставила его самого поднять шашку, он помчался по дороге, чувствуя, что весь отряд должен сейчас кинуться, за ним…
Когда через несколько минут он оглянулся, люди действительно мчались следом, пригнувшись к седлам, выставив стремительные подбородки, и в глазах у них стояло то напряженное и страстное выражение, какое он видел у Бакланова.
Это было последнее связное впечатление, какое сохранилось у Левинсона, потому что в ту же секунду что-то ослепительно грохочущее обрушилось на него — ударило, завертело, смяло, — и он, уже не сознавая себя, но чувствуя, что еще живет, полетел над какой-то оранжевой кипящей пропастью.
Мечик не оглядывался и не слышал погони, но он знал, что гонятся за ним, и, когда один за другим прозвучали три выстрела и грянул залп, ему показалось, что это стреляют в него, и он припустил еще быстрее. Внезапно овраг раздался неширокой лесистой долиной. Мечик сворачивал то вправо, то влево, пока вдруг снова не покатился куда-то под откос. В это время грянул новый залп, гораздо большей густоты и силы, потом еще и еще, без перерыва, — весь лес заговорил и ожил…
«Ай, боже мой, боже мой… Ай-ай… боже мой…» — то шептал, то вскрикивал Мечик, вздрагивая от каждого нового оглушительного залпа и нарочно так жалко кривя свое исцарапанное лицо, как это делают дети, когда им хочется вызвать слезы. Но глаза его были отвратительно, постыдно сухи. Он все время бежал, напрягая последние силы.
Стрельба стала затихать, она точно направилась в другую сторону. Потом она и вовсе смолкла.
Мечик несколько раз оглянулся: погони больше не было. Ничто не нарушало той отдаленно-гулкой тишины, что наступила вокруг. Он, задыхаясь, свалился за первым попавшимся кустом. Сердце его учащенно билось. Свернувшись калачиком, подложив под щеку кисти рук и напряженно глядя перед собой, он несколько минут лежал без движения. Шагах в десяти от него, на голой тоненькой березке, согнувшейся до самой земли и освещенной солнцем, сидел полосатый бурундучок и смотрел на него наивными желтоватыми глазками.
Вдруг Мечик быстро сел, схватившись за голову, и громко застонал. Бурундучок, испуганно пискнув, спрыгнул в траву. Глаза Мечика сделались совсем безумными. Он крепко вцепился в волосы исступленными пальцами и с жалобным воем покатился по земле… «Что я наделал… о-о-о… что я наделал, — повторял он, перекатываясь на локтях и животе и с каждым мгновением все ясней, убийственней и жалобней представляя себе истинное значение своего бегства, первых трех выстрелов и всей последующей стрельбы. — Что я наделал, как мог я это сделать, — я, такой хороший и честный и никому не желавший зла, — о-о-о… как мог я это сделать!»
Чем отвратительней и подлее выглядел его поступок, тем лучше, чище, благородней казался он сам себе до совершения этого поступка.
И мучился он не столько потому, что из-за этого его поступка погибли десятки доверившихся ему людей, сколько потому, что несмываемо-грязное, отвратительное пятно этого поступка противоречило всему тому хорошему и чистому, что он находил в себе.
Он машинально вытащил револьвер и долго с недоумением и ужасом глядел на него. Но он почувствовал, что никогда не убьет, не сможет убить себя, потому что больше всего на свете он любил все-таки самого себя — свою белую и грязную немощную руку, свой стонущий голос, свои страдания, свои поступки — даже самые отвратительные из них. И он с вороватым, тихоньким паскудством, млея от одного ощущения ружейного масла, стараясь делать вид, будто ничего не знает, поспешно спрятал револьвер в карман.
Он уже не стонал и не плакал. Закрыв лицо руками, он тихо лежал на животе, и все, что он пережил за последние месяцы, когда ушел из города, вновь проходило перед ним усталой и грустной чередой: его наивные мечтания, которых он стыдился теперь, боль первых встреч и первых ран, Морозка, госпиталь, старый Пика с серебряными волосиками, покойный Фролов, Варя с большими, грустными, неповторимыми глазами и этот последний ужасный переход через трясину, перед которым тускнело все остальное.
«Я не хочу больше переносить это», — подумал Мечик с неожиданной прямотой и трезвостью, и ему стало очень жалко самого себя. «Я не в состоянии больше вынести это, я не могу больше жить такой низкой, нечеловеческой, ужасной жизнью», — подумал он снова, чтобы еще сильней разжалобиться и в свете этих жалких мыслей схоронить собственную наготу и подлость.
Он все еще осуждал себя и каялся, но уже не мог подавить в себе личных надежд и радостей, которые сразу зашевелились в нем, когда он подумал о том, что теперь он совершенно свободен и может идти туда, где нет этой ужасной жизни и где никто не знает о его поступке. «Теперь я уйду в город, мне ничего не остается, как только уйти туда», — подумал он, стараясь придать этому оттенок грустной необходимости и с трудом подавляя чувство радости, стыда и страха за то, что это может не осуществиться.
Солнце перевалило на ту сторону согнувшейся тоненькой березки, — она была теперь вся в тени. Мечик вынул револьвер и далеко забросил его в кусты. Потом он отыскал родничок, умылся и сел возле него. Он все еще не решался выйти на дорогу. «Вдруг там белые. » — думал он тоскливо. Слышно было, как тихо-тихо журчал в траве малюсенький родничок…
«А не все ли равно?» — вдруг подумал Мечик с той прямотой и трезвостью, которую он теперь сам умел находить под ворохом всяких добрых и жалостливых мыслей и чувствований.
Он глубоко вздохнул, застегнул рубашку и медленно побрел в том направлении, где остался Тудо-Вакский тракт.
Левинсон не знал, сколько времени длилось его полусознательное состояние, — ему казалось, что очень долго, на самом деле оно длилось не больше минуты, — но, когда он очнулся, он, к удивлению своему, почувствовал, что по-прежнему сидит в седле, только в руке не было шашки. Перед ним неслась черногривая голова его коня с окровавленным ухом.
Тут он впервые услышал стрельбу и понял, что это стреляют по ним, — пули густо визжали над головой, — но он понял также, что это стреляют сзади и что самый страшный момент тоже остался позади. В это мгновение еще два всадника поравнялись с ним. Он узнал Варю и Гончаренку. У подрывника вся щека была в крови. Левинсон вспомнил об отряде и оглянулся, но никакого отряда не было: вся дорога была усеяна конскими и людскими трупами, несколько всадников, во главе с Кубраком, с трудом поспешали за Левинсоном, дальше виднелись еще небольшие группки, они быстро таяли. Кто-то, на хромающей лошади, далеко отстал, махал рукой и кричал. Его окружили люди в желтых околышах и стали бить прикладами, — он пошатнулся и упал. Левинсон сморщился и отвернулся.
В эту минуту он, вместе с Варей и Гончаренкой, достиг поворота, и стрельба немного утихла; пули больше не визжали над ухом. Левинсон машинально стал сдерживать жеребца. Партизаны, оставшиеся в живых, один за другим настигали его. Гонча-ренко насчитал девятнадцать человек — с собой и Левинсоном. Они долго мчались под уклон, без единого возгласа, упершись затаившими ужас, но уже радующимися глазами в то узкое желтое молчаливое пространство, что стремительно бежало перед ними, как рыжий загнанный пес.
Постепенно лошади перешли на рысь, и стали различимы отдельные обгорелые пни, кусты, верстовые столбы, ясное небо вдали над лесом. Потом лошади пошли шагом.
Левинсон ехал немного впереди, задумавшись, опустив голову. Иногда он беспомощно оглядывался, будто хотел что-то спросить и не мог вспомнить, и странно, мучительно смотрел на всех долгим, невидящим взглядом. Вдруг он круто осадил лошадь, обернулся и впервые совершенно осмысленно посмотрел на людей своими большими, глубокими, синими глазами. Восемнадцать человек остановились, как один. Стало очень тихо.
— Где Бакланов? — спросил Левинсон.
Восемнадцать человек смотрели на него молча и растерянно.
— Убили Бакланова… — сказал наконец Гончаренко и строго посмотрел на свою большую, с узловатыми пальцами руку, державшую повод.
Варя, ссутулившаяся рядом с ним, вдруг упала на шею лошади и громко, истерически заплакала, — ее длинные растрепавшиеся косы свесились чуть не до земли и вздрагивали. Лошадь устало повела ушами и подобрала отвисшую губу. Чиж, покосившись на Варю, тоже всхлипнул и отвернулся.
Глаза Левинсона несколько секунд еще стояли над людьми. Потом он весь как-то опустился и съежился, и все вдруг заметили, что он очень слаб и постарел. Но он уже не стыдился и не скрывал своей слабости; он сидел потупившись, медленно мигая длинными мокрыми ресницами, и слезы катились по его бороде… Люди стали смотреть в сторону, чтобы самим не расстроиться.
Левинсон повернул лошадь и тихо поехал вперед. Отряд тронулся следом.
— Не плачь, уж чего уж… — виновато сказал Гончаренко, подняв Варю за плечо.
Всякий раз, как Левинсону удавалось забыться, он начинал снова растерянно оглядываться и, вспомнив, что Бакланова нет, снова начинал плакать.
Так выехали они из леса — все девятнадцать.
Лес распахнулся перед ними совсем неожиданно — простором высокого голубого неба и ярко-рыжего поля, облитого солнцем и скошенного, стлавшегося на две стороны, куда хватал глаз. На той стороне, у вербняка, сквозь который синела полноводная речица, — красуясь золотистыми шапками жирных стогов и скирд, виднелся ток. Там шла своя — веселая, звучная и хлопотливая — жизнь. Как маленькие пестрые букашки, копошились люди, летали снопы, сухо и четко стучала машина, из куржавого облака блесткой половы и пыли вырывались возбужденные голоса, сыпался мелкий бисер тонкого девичьего хохота. За рекой, подпирая небо, врастая отрогами в желтокудрые забоки, синели хребты, и через их острые гребни лилась в долину прозрачная пена бело-розовых облаков, соленых от моря, пузырчатых и кипучих, как парное молоко.
Левинсон обвел молчаливым, влажным еще взглядом это просторное небо и землю, сулившую хлеб и отдых, этих далеких людей на току, которых он должен будет сделать вскоре такими же своими, близкими людьми, какими были те восемнадцать, что молча ехали следом, — и перестал плакать; нужно было жить и исполнять свои обязанности.
Повинуясь он опустился в кресло
- Прошу, — Алексей сделал приглашающий жест.
- Отвернись, пожалуйста, — Яна взглянула ему в глаза.
Алексей послушно отвернулся. В дверце шкафа ему было видно все, что происходит за его спиной. Яна развязала поясок и сняла халатик. Под ним была ночная рубашка. Помешкав немного — снять или закатать — она сняла рубашку через голову. Под рубашкой ничего не было. Алексей успел увидеть широкие бедра, узкую талию и небольшую грудь. Яна легла на кушетку и поджала ноги.
- Можно, — тихо сказала она.
Алексей повернулся. Успокоившийся было член, снова упруго поднялся к животу. Он так и не оделся и теперь был только в футболке. Вид лежащей на боку спиной к нему Яны мало кого мог оставить равнодушным. Стройное бедро круто поднималось переходя в узкую талию. Округлые ягодицы со следами прошлогоднего загара слегка разошлись, открывая самые интимные женские места. Даже со спины было видно, что Яна краснеет от смущения.
Алексей приблизился и взял со столика баночку с маслом. Делая, то же, что и Яна, он сначала обмакнул туда наконечник. Затем, обмакнув палец, присел. Между слегка разошедшихся ягодиц он увидел темное сморщенное колечко ануса. Чуть ниже, в ложбинке между ногами, виднелась плотно сжатая складка больших губ. Они были чисто выбриты. Обмакнув палец в масло еще раз, он смазал пространство вокруг ануса. Колечко несколько раз судорожно сжалось и разжалось. Яна задышала быстрее. Напоследок, как бы невзначай, он коснулся пальцем складки между ног. Яна слегка дернулась, но ничего не сказала. Наконец наступила очередь самого главного. Алексей взял трубку, выпустил из нее воздух, как делала Яна, и, примерившись, осторожно ввел ее. Яна тихо ойкнула и притихла.
Алексей сел на стул и стал ждать. Вид Яны с торчащей трубкой оказался чрезвычайно возбуждающим. Алексей просто не мог оторвать от нее глаз. Его рука автоматически стала гладить стоящий член, а взгляд выискивал все новые и новые подробности.
- Мне кажется, что я сейчас взорвусь, — жалобно сказала Яна через пару минут, — Алексей встал и пощупал кружку. Она была полна больше, чем наполовину.
- Еще рано. Потерпи. Это сейчас пройдет, — Яна притихла еще на минуту.
- Из меня сейчас потечет, — голос Яны стал плаксивым.
- Пожалуйста, потерпи, — Алексей подошел и нежно погладил Яну по бедру, а потом нагнулся и поцеловал.
- Погладь еще, — это меня отвлекает.
Алексей принялся легкими движениями гладить спину, ягодицы и бедра Яны. Она успокоилась. Дыхание ее стало слышнее, а еще через пару минут он заметил, что промежуток между губками стал сочиться прозрачной, густоватой жидкостью. В этот момент вода в кружке подошла почти к концу. Предупредив Яну, он медленно вынул трубку из ее ануса. Яна быстро вскочила, уже не стесняясь Алексея, и, держась за попу, побежала в туалет. В ее глазах читалось возбуждение. Алексей этого не заметил. Он буквально пожирал глазами ее тело.
Пока Яна была в туалете, он снова наполнил кружку, повесил ее на штатив и стал ждать. Яна появилась через несколько минут покрасневшая. Видимо, ее посещали те же мысли. Алексей получил еще одну возможность рассмотреть Яну. Он отметил, что, несмотря на небольшой рост, она сложена удивительно пропорционально. Бедра казались еще круче из–за тонкой талии. Груди были небольшие с розовыми торчащими сосками. Алексею захотелось их потрогать. На лобке был оставлен небольшой аккуратный треугольник волос. Вся остальная складка была чисто выбрита. Это придавало Яне сходство с маленькой девочкой. Алексей снова сделал приглашающий жест.
- А давай попробуем так, — сказала осмелевшая Яна и встала на кушетке на четвереньки. При этом ее попа оказалась высоко задранной, а ноги раздвинуты, — я видела так на фотке.
- Давай, — сказал Алексей и взял баночку с маслом.
В этот раз, смазывая анус, Алексей попытался немного проникнуть внутрь. И это ему удалось. Потом Яна неуловимым движением вытолкнула его обратно. Введя трубку, он не стал ждать и сразу принялся гладить Яну, продвигаясь все дальше и дальше. Постепенно, его левая рука завладела грудью, а правая гладила между ног. Яна не сопротивлялась. Вскоре вся правая рука Алексея была мокрой от смазки. Губки немного припухли и раскрылись. Алексей осторожно (не девушка ли Яна) попытался проникнуть пальцем во влагалище. Это ему удалось. Яна стояла закрыв глаза и иногда тихо постанывала то ли от вливавшейся в нее воды, то ли от возбуждения. Периодически она открывала глаза и бросала взгляд на стоящий колом член Алексея. К тому времени, когда вода подошла к концу, Яна уже была готова кончить. Алексей осторожно вынул трубку, и Яна снова помчалась в туалет.
— Очнулась? Вот и ладненько, — глухо произнес один. — Как-то неинтересно с бревном развлекаться.
Оля была ошеломлена, не понимала, что происходит, кто эти люди. Крупная дрожь сотрясала ее тело. Руки, связанные уже скотчем, болели. Она языком толкала тряпку, но не могла от нее избавиться. Глаза наполнились слезами. Они потекли к вискам, девушка сразу захлюпала носом, и дышать стало еще труднее.
— Начинай. Вдруг кто увидит, — произнес глухой голос.
Неизвестный с синими глазами деловито положил руки на колени девушки. Поняв, что он хочет сделать, Оля замычала, замотала головой, задергала ногами и руками, стараясь попасть по обидчику. Происходящее походило на кошмар. Насильник, пыхтя, преодолевая сопротивление, раздвинул девушке бедра, но Оля снова сжала ноги.
— Держи сучку! Какого хрена стоишь?
Тяжелое мужское тело навалилось ей на грудь, придавило к земле. Оля боролась изо всех сил, но задыхалась, поэтому была слабой. Она чувствовала, как второй рвет колготки, срывает с нее трусики. И вдруг он остановился, замер, прислушиваясь к лесным звукам. Оля задержала дыхание: небольшая пауза всколыхнула в душе надежду, что насильник одумается.
Но зря. Что-то твердое стало вонзаться ей в плоть. Оля дергалась, но насильник не отступал. Он резко схватил ее за бедра и прижал их к животу. Сложенная практически пополам, Оля не могла даже пошевелиться. В такой позе он наконец проник внутрь, и дикая боль пронзила ее тело. Оля изогнулась в немом крике, но жесткие ладони крепко сжимали ее ноги.
Сколько продолжалась эта пытка, Оля не знала. Ей казалось, что в нее вбивают бревно, с каждым ударом все глубже и яростнее. Иногда инструмент насильника выскакивал наружу, Оля с всхлипом вздыхала, а потом он снова вонзался с удвоенной силой. Тело вздрагивало от каждого толчка, вибрировало и тряслось. Насильник над девушкой сопел, обливался потом, полукружиями расплывавшимся по маске. Сильный запах горячего мужского тела, смешанный со знакомым парфюмом, бил в нос, и инстинкт самосохранения заставлял Олю отворачиваться, часто дышать, чтобы избежать приступа рвоты, от которого она могла захлебнуться.
Напавший с каким-то злобным наслаждением выполнил свою работу и наконец затрясся, застонал. Оля почувствовала, что давление внутри живота исчезло вместе с остатками острой боли. Мужчина еще секунду полежал, тяжело дыша и приходя в себя, потом откатился на бок и встал. Оля со стоном опустила затекшие ноги, надеясь, что экзекуция закончилась, а она осталась жива. Она оперлась на локти и стала отползать в сторону.
Но опять ошиблась. Насильник схватил ее за ногу и притянул к себе, расцарапав нежную кожу о еловые иголки, ковром устилавшие землю.
— Теперь ты, — приказал он напарнику, застегивая джинсы. Тот нерешительно засопел и сделал шаг в сторону. Тогда первый толкнул его к девушке.
— Не могу, — сдавленно произнес второй и подался назад. — Страшно.
— А на кулак нарваться не боишься? Давай!
— У меня и желания нет, — отказывался второй.
Оля слушала их перепалку с ужасом и молила Бога, чтобы кто-нибудь догадался, где она, и пошел ее искать.
— А так будет? — одним рывком насильник перевернул девушку на живот, поставил ее на колени. Он с силой провел по внутренней стороне ее бедер ладонями, потер пальцами больное место — Оля снова затряслась от ужаса и страха, потом похлопал по обнаженным ягодицам.
— Давай! По-собачьи. Можешь и вторую дырку расковырять. Разрешаю. Не бойся. Так она в глаза смотреть не будет.
Оля задергалась, замычала, но сильные руки прижали ее к земле, чуть не придушив от усердия. В полуобморочном состоянии она почувствовала, как что-то вяло прикасается к коже ее бедер, потом наливается и поднимается выше. Второй насильник скользнул в разорванную плоть легко, почти не причинив боли, но Оле уже было все равно: она потеряла сознание от недостатка воздуха.
Второй раз она очнулась от неприятного ощущения: ей казалось, будто сотни маленьких существ бегают по телу, оставляя жгучую боль. Она открыла глаза: летнее солнце уже поднялось над горизонтом и мгновенно ослепило. Дышать стало легче. Оля подняла по-прежнему связанные руки — кляп исчез.
На ней не было кринолина и нижней юбки. Их берегли для особых случаев и не надевали по будням. Ее нижняя рубашка сбилась на талии. Под рубашкой были длинные панталоны из плотной ткани. Взгляды мужчин приковались к пучку кудрявых рыжих волос, торчавших из разреза в штанах, который при каждой ее попытке вырваться расходился все шире.
- Мать родная! - прошептал Дэниелс, заглядывая в разрез. - Вы видели что-нибудь подобное? Розовая, как лепесток розы.
Брай, услышав это, попыталась сдвинуть ноги. Грубая рука проникла в разрез панталон и ухватила пучок волос. Она напряглась, когда шершавый палец, скользнув по лобку, раздвинул ей плоть и проник в нее. Она до крови закусила губу.
Дэниелс поднес палец к носу и понюхал. Закатив глаза, он сообщил своим приятелям:
- Залах, пьянящий, как духи. Должно быть, это амброзия. Хочешь понюхать, Огайо? Она такая же девственная, как и ты. Кому, как не тебе, поиметь ее первым!
Почувствовав, что ее держат только одной рукой, девушка снова начала вырываться. Дэниелс не смог с ней совладать, и она упала на землю.
Она встала на колени, оперевшись руками о землю, но тяжелый сапог придавил ее к полу. Это был не Дэниелс, который в тот момент закрывал дверь, оставив по ту сторону последние лучи позднего зимнего солнца. Сапог принадлежал самому большому из трех мужчин, и тяжесть его веса давила на нее, не давая ей подняться.
- Давай, Огайо! - позвал Дэниелс. - Чего ты ждешь? Может, у тебя плохо с головкой?
Огайо был не в силах отвести взгляда от девушки. Она напряглась, пытаясь сбросить с себя Джорджа. Она была достаточно сильной, и ей удалось приподняться на несколько дюймов. Она взглянула на него через плечо. Последнее, что Огайо видел, перед тем как Дэниелс закрыл дверь, были два блестящих, молящих сапфировых глаза.
- Ну? - потребовал Дэниелс. - Мы с Джорджем не собираемся ждать тебя целый день. Если хочешь, бери ее сейчас. Не хочешь - я сделаю это сам. - В доказательство своих слов Дэниелс направился к тому месту, где была девчонка. Он опустился рядом с ней на колени и дотронулся до ее плеча. Давай перевернем ее. Нам придется держать ей ноги, если мальчишка захочет ей вставить.
Джордж держал ногу поднятой, пока Дэниелс переворачивал ее на спину, затем снова поставил ее на грудь девушке. Они все слышали, как воздух с шумом вышел из ее легких. Чтобы помочь Дэниелсу, Джордж тоже встал на колени, но с противоположной стороны. Не сговариваясь, они придавили ей руки и плечи коленями и раздвинули ей ноги.
- Тебе лучше лечь между ее ног, мальчик, - посоветовал Дэниелс. - Но если ты не хочешь, я вспашу это чистое поле сам.
Девушка вырывалась, но ее пятки молотили только воздух. И чем сильнее она мотала ногами, тем шире они раздвигались. Постепенно силы ее иссякали. Ее насильники были гораздо выносливее. Под покровом темноты мальчик наконец осмелился встать на колени между ее ног.
- Представь, что это твой штык, - инструктировал Дэниелс. - Делай так, как нас учили. Твердо, быстро и глубоко. Она только поблагодарит тебя за то, что все произошло так быстро, и почти не почувствует боли.
- Дэн прав, - кивнул Джордж. - Черт, она даже не кричит! - удивился он, но на всякий случай закрыл ей рот рукой. - Ну, действуй! Не удивлюсь, если ей это даже понравится
Как это ни странно, но она была даже рада, что потная рука зажала ей рот. Она не хотела кричать, но все же громко вскрикнула, когда мальчик погрузился в нее. Ей казалось, что крик вернет ее к реальности и развеет этот жуткий кошмар. Но все же она пыталась сдержать крик и инстинктивно вцепилась зубами в руку Джорджа.
Выругавшись, он отдернул руку.
- Проклятие! Она вырвала из меня целый кусок мяса! - Он прижал укушенную руку к груди, и кровь сразу залила его рубашку.
Правая рука ее онемела оттого, что Джордж давил на нее коленом. Прошло несколько минут, и она почувствовала, что его колено сползло с ее руки. К пальцам начала поступать кровь, она осторожно ими пошевелила и наконец сумела сжать в кулак. Не теряя ни секунды, она, собрав все силы, обрушила свой кулак на раскачивающуюся над ней голову Огайо. Удар пришелся ему в щеку.
Он промолчал, так же как и она молчала, пока он насиловал ее.
- Что за черт! - закричал Дэниелс, увидев, что она снова начала наносить удары. - Джордж! Ради Бога, помоги! Она ударила мальчика!
Джордж выругался и, перехватив в воздухе ее руку, крепко придавил к земле.
- Думаю, он уже кончил, - пробормотал он. Схватив Огайо за шиворот, Дэниелс оторвал его от девушки и поставил на ноги.
- Теперь твоя очередь держать эту взбесившуюся кошку, - сказал он мальчику. - Тебе повезло, что она не лишила тебя мужского достоинства.
Увидев, что между ее ног ложится Дэниелс, она собрала последние силы и снова начала сопротивляться. Но силы были слишком неравны.
Сейчас ей было совсем плохо. От него разило перегаром и зловонным запахом давно не мытого тела.
Он вдавил ее в землю так, что у нее онемела спина. Толчок. Еще толчок. Отвернувшись, чтобы не задохнуться от исходящих от него, она до крови кусала губы. Грубая рука забралась под лиф платья и вцепилась в нежные груди.
Колено Джорджа соскользнуло с ее руки. Раз она затихла под Дэниелсом, то уже нет необходимости крепко ее держать. Гораздо приятнее держать грудь, чем плечо.
- Кончай быстрей, Дэн! Я сделаю то же самое и даже больше.
Красномордый, тяжело дышавший Дэниелс фыркнул:
- Не думаю. Открывай счет, Джордж. Я поимею ее двадцать раз, вот увидишь.
Огайо видел, как дергалось тело девушки с каждым ударом тела Дэниелса. Когда Джордж начал считать, Огайо вырвало.
- О Господи, - проворчал Дэниелс. - Убирайся отсюда, мальчик, если тебе противно на это смотреть.
Огайо отполз к двери, и его снова стошнило. Он прислонился к стене и отер пот со лба.
Оглушительный выстрел поверг всех в шок. Он эхом отдался в пустых стенах льдохранилища и еще долго звучал у них в ушах.
- Пресвятая Дева Мария. - прошептал Дэниелс, внезапно осознав, что он ранен. - Джордж.
Предупреждение прозвучало слишком поздно: следующая пуля вонзилась Джорджу в подбородок и, пройдя через нёбо, застряла в мягких тканях мозга. Он умер прежде, чем упал на землю.
Отбросив револьвер, девушка с силой оттолкнула от себя Дэниелса и начала извиваться, пытаясь выбраться из-под него. Огайо не сделал ни малейшего движения, чтобы ей помочь. Как только звуки выстрелов стихли у нее в ушах, она услышала его плач.
- Огайо, где ты? - простонал Дэниелс. Глаза его блестели от слез, а рот наполнился кровью. Он с трудом перевернулся на спину и ощупал рану на шее. Кровь выходила из нее толчками с каждым биением его сердца. - Огайо!
Держась за стену, мальчик с трудом поднялся и распахнул дверь. Сумеречный свет хлынул в темное помещение. Он равнодушно посмотрел на тех, кого еще недавно считал своими друзьями, и отвернулся
Девушка смотрела на него остановившимся взглядом. Она не шелохнулась, когда он шагнул к ней, и не подняла руки, чтобы прикрыть себя. Она была беззащитна и в то же время дерзка.
Они одновременно увидели револьвер. Он лежал на земле, там, куда она бросила его. Она не сделала попытки до него дотянуться. Не спуская с нее глаз, мальчик подошел и, подняв оружие, засунул его за широкий кожаный ремень - именно туда, где она нащупала его.
- Я скажу остальным, что они сбежали, - спокойно произнес мальчик. Никто тебя не тронет. - С этими словами он вышел на улицу. Лицо его осунулось, и теперь он походил на маленького старичка.
Брай внезапно обнаружила, что сидит в кабинете, в кресле, поджав под себя ноги, руки сложены на коленях, пальцы сжаты в кулаки. Чтобы проверить, служат ли они ей, она медленно их распрямила, пробежала ими по юбке, расправляя смятые складки.
Расставьте запятые?
Деепричастие в предложение выступает в роли?
Деепричастие в предложение выступает в роли.
Определите, к какой части речи относятся выделенные слова?
Определите, к какой части речи относятся выделенные слова.
ОБРАЗЕЦ : вокруг(предлог)села / смотреть вокруг(наречие) Ехать навстречу(_______) / спешить на встречу(_______).
Выступать против(________) / плыть против(_______)течение.
Скучать вдали(_______) / скучать в дали(________)от родины.
Расставьте знаки препинания?
Расставьте знаки препинания.
Кот спал весь день свернувшись на старом кресле и вздрагивал во сне когда тёмная дождевая туча хлестала в окна.
Расставьте правильно запятые?
Расставьте правильно запятые.
1) Грузчики бросив работу рассыпались по гавани.
2) Челкаш не отпуская руки сторожа продолжал разговаривать.
Ставится запятая в предложении жила была девочка и был у нее котенок?
Ставится запятая в предложении жила была девочка и был у нее котенок.
Составьте предложения со словами сидя, лёжа, стоя, не торопясь, не думая ; чтобы в первом случае они выступали как деепричастия, а во втором как наречия?
Составьте предложения со словами сидя, лёжа, стоя, не торопясь, не думая ; чтобы в первом случае они выступали как деепричастия, а во втором как наречия.
ПОЖАЛУЙСТА?
Определите где здесь деепричастия, а где наречия(и сами слова выпишите) : 1.
Пошумев, река успокоилась.
2. Мы ехали не останавливаясь по белой равнине.
3. За рекой, дымясь, горел огонь рыбачий.
4. Бледняя, заря затихает.
5. Бойцы сидели молча.
6. Страшная туча надвигалась не спеша.
7. Я жила припеваючи.
8. На мои вопросы отвечали не думая.
9. Он болен не шутя.
10. Играючи, расходится вдруг ветер верховой.
11. Пуля ударила в камень и, взвизгнув, отскочила рикошетом.
12. Татьяна любит не шутя.
Найти В ПОСЛОВИЦАХ слова, обозначающие действие предмета?
Найти В ПОСЛОВИЦАХ слова, обозначающие действие предмета.
Дело вершить, не надо спешить Не надо скучать за работой, а надо скучать работой.
Меньше надо говорить да больше делать.
Укажите предложение в котором нет обособленного обстоятельства 1) Прилетев на место гуси с шумом опускаются 2) Трепеща крылышками пели на полях жаворонки 3) Близкому человеку помогают не задумываясь 4?
Укажите предложение в котором нет обособленного обстоятельства 1) Прилетев на место гуси с шумом опускаются 2) Трепеща крылышками пели на полях жаворонки 3) Близкому человеку помогают не задумываясь 4) Читая его книги лучше представляешь Россию.
Птицы жили шумно и весело, далекие от всего, что не быловодой, небом, зеленью камышей, любовью и пищей?
Птицы жили шумно и весело, далекие от всего, что не было
водой, небом, зеленью камышей, любовью и пищей.
Почему перед что запятая стоит?
Если вам необходимо получить ответ на вопрос Расставьте запятые?, относящийся к уровню подготовки учащихся 5 - 9 классов, вы открыли нужную страницу. В категории Русский язык вы также найдете ответы на похожие вопросы по интересующей теме, с помощью автоматического «умного» поиска. Если после ознакомления со всеми вариантами ответа у вас остались сомнения, или полученная информация не полностью освещает тематику, создайте свой вопрос с помощью кнопки, которая находится вверху страницы, или обсудите вопрос с посетителями этой страницы.
Набережная существительное одной чертой(какая) красивая двумя чертами Около подчеркиваем волнистой линией в. В сл моря одна черта существительное Время дня одной чертой сущ какое жаркое двумя чертами ветвями какими большими.
А) парочку Б) дразнится В) стишок.
1 схема. Солнце светит. Повествовательное. 2 схема. Девочка делает зарядку. Повествовательное. 3 схема. С дерева упало сочное яблоко. Повествовательное. 4схема. Мальчик думает о маме и о папе. Повествовательное. 5схема. Крпсивый лебедь п..
Жила - была бедная старушка. Такая она была бедная, что порой ей даже не из чего было хлеба испечь. И была у неё соседка - злыдня, которая эту старушку непрестанно бедностью её попрекала. И вдруг заметила соседка : как только она принимается хлеб ..
1. Звуки речи 2. Сами звуки 1. Песня 2. Басня 3. Конец.
Розы - существительное , укрывают - глагол , на - предлог, зиму - существительное , потому - наречие , что - наречие , побеги - существительное , непокрытая - прилагательное , снегом - существительное , обмерзают - глагол , при - предлог , низких - п..
Начнем с главных членов предложения. 1) Хорош лес 2) окрашена листва 3) расстилаются листья 4) видны шляпки а теперь определение и дополнение. Дополнение(сущ. ) - 1) дни, 2) цвет, 3) - , 4) - . Определение(в данном случае это прилагательные) - 1)..
ПрЕломление ПрЕподнести ПрЕкратить споры ПрЕстиж ПрЕзумция ПрЕмьера ПрЕвратно понятый ПрЕсимпатичный ПрЕсимпатичный.
Решение в приложении Всё остальное у Вас правильно.
Раз - вед - чи - ки | р а с в * э ч * и к * и | 4 слога р (р) согл. , зв. Непарн. , тв. Непарн. , а (а) глас. , безуд. , з (с) согл. , глух. Парн. , тв. Парн. , в (в) согл. , зв. Парн. , мягк. Парн. , е (э) глас. , уд. , д ч(ч) сог..
© 2000-2022. При полном или частичном использовании материалов ссылка обязательна. 16+
Сайт защищён технологией reCAPTCHA, к которой применяются Политика конфиденциальности и Условия использования от Google.
Читайте также: