На диване с цилиндром в руке сидел красавец
Обновлено: 02.07.2024
Тот, кто называл себя мастером, работал, а она, запустив в волосы тонкие с остро отточенными ногтями пальцы, перечитывала написанное, а перечитав, шила вот эту самую шапочку. Иногда она сидела на корточках у нижних полок или стояла на стуле у верхних и тряпкой вытирала сотни пыльных корешков. Она сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером. Она дожидалась этих обещанных уже последних слов о пятом прокураторе Иудеи, нараспев и громко повторяла отдельные фразы, которые ей нравились, и говорила, что в этом романе ее жизнь.
Он был дописан в августе месяце, был отдан какой-то безвестной машинистке, и та перепечатала его в пяти экземплярах. И, наконец, настал час, когда пришлось покинуть тайный приют и выйти в жизнь.
– И я вышел в жизнь, держа его в руках, и тогда моя жизнь кончилась, – прошептал мастер и поник головой, и долго качалась печальная черная шапочка с желтой буквой «М». Он повел дальше свой рассказ, но тот стал несколько бессвязен. Можно было понять только одно, что тогда с гостем Ивана случилась какая-то катастрофа.
– Я впервые попал в мир литературы, но теперь, когда уже все кончилось и гибель моя налицо, вспоминаю о нем с ужасом! – торжественно прошептал мастер и поднял руку. – Да, он чрезвычайно поразил меня, ах, как поразил!
– Кто? – чуть слышно шепнул Иван, опасаясь перебивать взволнованного рассказчика.
– Да редактор, я же говорю, редактор. Да, так он прочитал. Он смотрел на меня так, как будто у меня щека была раздута флюсом, как-то косился в угол и даже сконфуженно хихикнул. Он без нужды мял манускрипт и крякал. Вопросы, которые он мне задавал, показались мне сумасшедшими. Не говоря ничего по существу романа, он спрашивал меня о том, кто я таков и откуда я взялся, давно ли пишу и почему обо мне ничего не было слышно раньше, и даже задал, с моей точки зрения, совсем идиотский вопрос: кто это меня надоумил сочинить роман на такую странную тему?
Наконец, он мне надоел, и я спросил его напрямик, будет ли он печатать роман или не будет.
Тут он засуетился, начал что-то мямлить и заявил, что самолично решить этот вопрос он не может, что с моим произведением должны ознакомиться другие члены редакционной коллегии, именно критики Латунский и Ариман и литератор Мстислав Лаврович. Он просил меня прийти через две недели.
Я пришел через две недели и был принят какой-то девицей со скошенными к носу от постоянного вранья глазами.
– Это Лапшенникова, секретарь редакции, – усмехнувшись, сказал Иван, хорошо знающий тот мир, который так гневно описывал его гость.
– Может быть, – отрезал тот, – так вот, от нее я получил свой роман, уже порядочно засаленный и растрепанный. Стараясь не попадать своими глазами в мои, Лапшенникова сообщила мне, что редакция обеспечена материалами на два года вперед и что поэтому вопрос о напечатании моего романа, как она выразилась, отпадает.
– Что я помню после этого? – бормотал мастер, потирая висок, – да, осыпавшиеся красные лепестки на титульном листе и еще глаза моей подруги. Да, эти глаза я помню.
Рассказ Иванова гостя становился все путанее, все более наполнялся какими-то недомолвками. Он говорил что-то про косой дождь, и отчаяние в подвальном приюте, о том, что ходил куда-то еще. Шепотом вскрикивал, что он ее, которая толкала его на борьбу, ничуть не винит, о нет, не винит!
– Помню, помню этот проклятый вкладной лист в газету, – бормотал гость, рисуя двумя пальцами рук в воздухе газетный лист, и Иван догадался из дальнейших путаных фраз, что какой-то другой редактор напечатал большой отрывок из романа того, кто называл себя мастером.
По словам его, прошло не более двух дней, как в другой газете появилась статья критика Аримана, которая называлась «Враг под крылом редактора», в которой говорилось, что Иванов гость, пользуясь беспечностью и невежеством редактора, сделал попытку протащить в печать апологию Иисуса Христа.
– А, помню, помню! – вскричал Иван. – Но я забыл, как ваша фамилия!
– Оставим, повторяю, мою фамилию, ее нет больше, – ответил гость. – Дело не в ней. Через день в другой газете за подписью Мстислава Лавровича обнаружилась другая статья, где автор ее предполагал ударить, и крепко ударить, по Пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить (опять это проклятое слово!) ее в печать.
Остолбенев от этого слова «Пилатчина», я развернул третью газету. Здесь было две статьи: одна – Латунского, а другая – подписанная буквами «Н. Э.». Уверяю вас, что произведения Аримана и Лавровича могли считаться шуткою по сравнению с написанным Латунским. Достаточно вам сказать, что называлась статья Латунского «Воинствующий старообрядец». Я так увлекся чтением статей о себе, что не заметил, как она (дверь я забыл закрыть) предстала предо мною с мокрым зонтиком в руках и мокрыми же газетами. Глаза ее источали огонь, руки дрожали и были холодны. Сперва она бросилась меня целовать, затем, хриплым голосом и стуча рукою по столу, сказала, что она отравит Латунского.
Иван как-то сконфуженно покряхтел, но ничего не сказал.
– Настали совершенно безрадостные дни. Роман был написан, больше делать было нечего, и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели на огонь. Впрочем, теперь мы больше расставались, чем раньше. Она стала уходить гулять. А со мной случилась оригинальность, как нередко бывало в моей жизни… У меня неожиданно завелся друг. Да, да, представьте себе, я в общем не склонен сходиться с людьми, обладаю чертовой странностью: схожусь с людьми туго, недоверчив, подозрителен. И – представьте себе, при этом обязательно ко мне проникает в душу кто-нибудь непредвиденный, неожиданный и внешне-то черт знает на что похожий, и он-то мне больше всех и понравится.
Так вот в то проклятое время открылась калиточка нашего садика, денек еще, помню, был такой приятный, осенний. Ее не было дома. И в калиточку вошел человек. Он прошел в дом по какому-то делу к моему застройщику, потом сошел в садик и как-то очень быстро свел со мной знакомство. Отрекомендовался он мне журналистом. Понравился он мне до того, вообразите, что я его до сих пор иногда вспоминаю и скучаю о нем. Дальше – больше, он стал заходить ко мне. Я узнал, что он холост, что живет рядом со мной примерно в такой же квартирке, но что ему тесно там, и прочее. К себе как-то не звал. Жене моей он не понравился до чрезвычайности. Но я заступился за него. Она сказала:
– Делай, как хочешь, но говорю тебе, что этот человек производит на меня впечатление отталкивающее.
Я рассмеялся. Да, но чем, собственно говоря, он меня привлек? Дело в том, что вообще человек без сюрприза внутри, в своем ящике, неинтересен. Такой сюрприз в своем ящике Алоизий (да, я забыл сказать, что моего нового знакомого звали Алоизий Могарыч) – имел. Именно, нигде до того я не встречал и уверен, что нигде не встречу человека такого ума, каким обладал Алоизий. Если я не понимал смысла какой-нибудь заметки в газете, Алоизий объяснял мне ее буквально в одну минуту, причем видно было, что объяснение это ему не стоило ровно ничего. То же самое с жизненными явлениями и вопросами. Но этого было мало. Покорил меня Алоизий своею страстью к литературе. Он не успокоился до тех пор, пока не упросил меня прочесть ему мой роман весь от корки до корки, причем о романе он отозвался очень лестно, но с потрясающей точностью, как бы присутствуя при этом, рассказал все замечания редактора, касающиеся этого романа. Он попадал из ста раз сто раз. Кроме того, он совершенно точно объяснил мне, и я догадывался, что это безошибочно, почему мой роман не мог быть напечатан. Он прямо говорил: глава такая-то идти не может…
Статьи не прекращались. Над первыми из них я смеялся. Но чем больше их появлялось, тем более менялось мое отношение к ним. Второй стадией была стадия удивления. Что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей, несмотря на их грозный и уверенный тон. Мне все казалось, – и я не мог от этого отделаться, – что авторы этих статей говорят не то, что они хотят сказать, и что их ярость вызывается именно этим. А затем, представьте себе, наступила третья стадия – страха. Нет, не страха этих статей, поймите, а страха перед другими, совершенно не относящимися к ним или к роману вещами. Так, например, я стал бояться темноты. Словом, наступила стадия психического заболевания. Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хотя оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами. И спать мне пришлось с огнем.
Моя возлюбленная очень изменилась (про спрута я ей, конечно, не говорил. Но она видела, что со мной творится что-то неладное), похудела и побледнела, перестала смеяться и все просила меня простить ее за то, что она советовала мне, чтобы я напечатал отрывок. Она говорила, чтобы я, бросив все, уехал на юг к Черному морю, истратив на эту поездку все оставшиеся от ста тысяч деньги.
Она была очень настойчива, а я, чтобы не спорить (что-то подсказывало мне, что не придется уехать к Черному морю), обещал ей это сделать на днях. Но она сказала, что она сама возьмет мне билет. Тогда я вынул все свои деньги, то есть около десяти тысяч рублей, и отдал ей.
– Зачем так много? – удивилась она.
Я сказал что-то вроде того, что боюсь воров и прошу ее поберечь деньги до моего отъезда. Она взяла их, уложила в сумочку, стала целовать меня и говорить, что ей легче было бы умереть, чем покидать меня в таком состоянии одного, но что ее ждут, что она покоряется необходимости, что придет завтра. Она умоляла меня не бояться ничего.
Это было в сумерки, в половине октября. И она ушла. Я лег на диван и заснул, не зажигая лампы. Проснулся я от ощущения, что спрут здесь. Шаря в темноте, я еле сумел зажечь лампу. Карманные часы показывали два часа ночи. Я лег заболевающим, а проснулся больным. Мне вдруг показалось, что осенняя тьма выдавит стекла, вольется в комнату и я захлебнусь в ней, как в чернилах. Я стал человеком, который уже не владеет собой. Я вскрикнул, и у меня явилась мысль бежать к кому-то, хотя бы к моему застройщику наверх. Я боролся с собой как безумный. У меня хватило сил добраться до печки и разжечь в ней дрова. Когда они затрещали и дверца застучала, мне как будто стало немного легче. Я кинулся в переднюю и там зажег свет, нашел бутылку белого вина, откупорил ее и стал пить прямо из горлышка. От этого страх притупился несколько-настолько, по крайней мере, что я не побежал к застройщику и вернулся к печке. Я открыл дверцу, так что жар начал обжигать мне лицо и руки, и шептал:
задание по простым предложениям
Расставить знаки препинания, объяснить, почему поставили – в конце каждого предложения. Выделить цветом то, что вы сделали.
1.Огонь разорвавшейся возле него бомбы мгновенно осветил двух человек стоящих наверху и белую пену зеленоватых волн разрезаемых пароходом.
2.Тяжёлый никем не слыханный грохот потряс воздух.
3.Чичиков только заметил сквозь густое покрывало лившего дождя что-то похожее на крышу.
4.Испуганный шумом барсук бросился в сторону и исчез из виду.
5.Лучший слесарь на фабрике и первый силач в слободке он держался с начальником грубо и поэтому зарабатывал мало.
6.Глебов самый старый Лёвкин приятель никогда не был его рабом.
7.От Шацкого он впервые узнал о Кара-Бугазе устрашающем и загадочном заливе Каспийского моря о неисчерпаемых запасах мирабилита в его воде, о возможности уничтожения пустыни.
8.Шацкого поражала выдержка Миллера штурвального Балтийского флота.
9.Иногда Половцев оставив карты садился прямо на полу по-калмыцки сложив ноги и расстелив кусок брезента разбирал, чистил и без того идеально чистый ручной пулемёт.
10.Глебов стоял молча покачиваясь на своих скрипучих сандалетах и смотрел на работягу вспоминая его имя.
11.Шулепников выплюнул окурок и не посмотрев на Глебова пошёл вразвалочку в глубь двора.
12.Пашка Матвеев спал почти круглые сутки а просыпаясь приговаривал: «Знатно!»
13.Хмурившаяся с утра погода стала понемногу разъясняться.
14.Он уже открыл рот и привстал немного с лавки, но вдруг поражённый ужасом закрыл глаза и свалился с лавки.
15.Охваченный злым отчаянием я видел вокруг только эти волны с беловатыми гривами.
16.Охваченный каким-то неясным предчувствием Корчагин быстро оделся и вышел на улицу.
17.На диване с цилиндром в руке сидел красавец Каммучини известный исторический живописец и смеялся, глядя на Торвальда.
18.В те времена, почти четверть века назад, был такой профессор Ганчук, была Соня, были Антон и Лёвка Шулепников по прозвищу Шулепа.
19.Дитя неведомой страны прижавшись, голубь молодой сидит испуганный грозой.
20.Один из них старик без усов и с седыми бакенами похожий на драматурга Ибсена оказался младшим врачом лазарета.
21.Вечером пристроившись на попутную машину я выехал в Тельму.
22.Какой-то работяга дремал в тенёчке у стены сидя на корточках.
23.Приходилось сидеть сложа руки и думать.
24.Глебов волнуясь отошёл в сторону потыкался туда-сюда ища Ефима потом вошёл в магазин поспрошал там и ругаясь мысленно проклиная необязательных людей вновь вышел во двор.
Расставить знаки препинания, объяснить, почему поставили – в конце каждого предложения. Выделить цветом то, что вы сделали.
1.Огонь разорвавшейся возле него бомбы мгновенно осветил двух человек, СТОЯЩИХ НАВЕРХУ, и белую пену зеленоватых волн, РАЗРЕЗАЕМЫХ ПАРОХОДОМ. (Запятыми выделены обособленные определения, выраженные причастными оборотами).
2.ТЯЖЕЛЫЙ, НИКЕМ НЕ СЛЫХАННЫЙ грохот потряс воздух. (Запятая между определением - одиночным прилагательным и причастным оборотом).
4.ИСПУГАННЫЙ ШУМОМ, барсук бросился в сторону и исчез из виду. (Причастный оборот, имеющий значение причины).
5.ЛУЧШИЙ СЛЕСАРЬ НА ФАБРИКЕ И ПЕРВЫЙ СИЛАЧ В СЛОБОДКЕ, он держался с начальником грубо и поэтому зарабатывал мало. (Обособлены приожения, которые относятся к личному местоимению).
6.Глебов, САМЫЙ СТАРЫЙ ЛЕВКИН ПРИЯТЕЛЬ, никогда не был его рабом. (Приложение стоит после имени собственного).
7.От Шацкого он впервые узнал о Кара-Бугазе, УСТРАШАЮЩЕМ И ЗАГАДОЧНОМ ЗАЛИВЕ КАСПИЙСКОГО МОРЯ, о неисчерпаемых запасах мирабилита в его воде, о возможности уничтожения пустыни. (Обособлено распространенное приложение).
8.Шацкого поражала выдержка Миллера, ШТУРВАЛЬНОГО БАЛТИЙСКОГО ФЛОТА. (Обособлено распространенное приложение).
9.Иногда Половцев, ОСТАВИВ КАРТЫ, садился прямо на полу, ПО-КАЛМЫЦКИ СЛОЖИВ НОГИ, и, РАССТЕЛИВ КУСОК БРЕЗЕНТА, разбирал, чистил и без того идеально чистый ручной пулемёт. (Выделены обособленные обстоятельства, выраженные деепричастными оборотами).
10.Глебов стоял молча, ПОКАЧИВАЯСЬ НА СВОИХ СКРИПУЧИХ САНДАЛЕТАХ, и смотрел на работягу, ВСПОМИНАЯ ЕГО ИМЯ. (Деепричастные обороты).
11.Шулепников выплюнул окурок и, НЕ ПОСМОТРЕВ НА ГЛЕБОВА, пошёл вразвалочку в глубь двора. (Деепричастный оборот).
12.Пашка Матвеев спал почти круглые сутки а, ПРОСЫПАЯСЬ, приговаривал: «Знатно!» (Обособлено обстоятельство, выраженное одиночным деепричастием).
14.Он уже открыл рот и привстал немного с лавки, но вдруг, ПОРАЖЕННЫЙ УЖАСОМ, закрыл глаза и свалился с лавки. (Причастный оборот).
15.ОХВАЧЕННЫЙ ЗЛЫМ ОТЧАЯНИЕМ, я видел вокруг только эти волны с беловатыми гривами. (Причастный оборот).
16.ОХВАЧЕННЫЙ КАКИМ-ТО НЕЯСНЫМ ПРЕДЧУВСТВИЕМ, Корчагин быстро оделся и вышел на улицу. (Причастный оборот).
17.На диване с цилиндром в руке сидел красавец Каммучини, ИЗВЕСТНЫЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖИВОПИСЕЦ, и смеялся, ГЛЯДЯ НА ТОРВАЛЬДА. (1 распространенное приложение, 2 - деепричастный оборот).
18.В те времена, ПОЧТИ ЧЕТВЕРТЬ ВЕКА НАЗАД, был такой профессор Ганчук, была Соня, были Антон и Лёвка Шулепников, ПО ПРОЗВИЩУ ШУЛЕПА. (2 - уточняющее обстоятельство времени, 2 - приложение).
19.Дитя неведомой страны, ПРИЖАВШИСЬ, голубь молодой сидит, ИСПУГАННЫЙ ГРОЗОЙ. (1 - обстоятельство, выраженное одиночным деепричастием, 2 - причастный оборот).
20.Один из них, СТАРИК БЕЗ УСОВ И С СЕДЫМИ БАКЕНАМИ, ПОХОЖИЙ НА ДРАМАТУРГА ИБСЕНА, оказался младшим врачом лазарета. (1 - уточняющее подлежащее, 2 - обособленное определение).
21.Вечером, ПРИСТРОИВШИСЬ НА ПОПУТНУЮ МАШИНУ, я выехал в Тельму. (Обособлен деепричастный оборот).
22.Какой-то работяга дремал в тенёчке у стены, СИДЯ НА КОРТОЧКАХ. (Деепричастный оборот).
24.Глебов, ВОЛНУЯСЬ, отошёл в сторону, потыкался туда-сюда, ИЩА ЕФИМА, потом вошёл в магазин, поспрошал там и, РУГАЯСЬ, МЫСЛЕННО ПРОКЛИНАЯ НЕОБЯЗАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ, вновь вышел во двор. (Одиночное деепричастие, деепричастный оборот, одиночное деепричастие, деепричастный оборот. Запятые - между однородными членами).
ПОМОГИТЕ. ПОМОГИТЕ. ПОМОГИТЕ. ПОМОГИТЕ. ПОМОГИТЕ. ПОМОГИТЕ. ПОМОГИТЕ.
1. Найдите в предложениях приложения. Расставьте недостающие знаки препинания, объяснив
все графически.
1. На диване с цилиндром в руке сидел красавец Каммучини известный исторический живописец. 2.
Один из них старик без усов и с седыми бакенами похожий на драматурга Ибсена оказался врачом
лазарета. 3. Как лучший работник на заводе он держался с начальником грубо. 4.Нас поражала
выдержка Миллера штурвального Балтийского флота. 5. Время от времени аист приносил в своём
клюве еду маленького ужа или лягушку. 6. Лишь я таинственный певец на берег выброшен грозою.
7.Пьер как законный сын графа получил состояние.
2. Выпишите предложения с обособленными определениями. Расставьте недостающие знаки
препинания, графически объясните их постановку.
1.Пламя перебежало на хвою и раздуваемое ветром разгорелось со свистом. 2.Утомлё(н, нн) ый
новыми впечатлениями я заснул ранее обыкнове (н, нн) ого. 3.Лесной край загадочный и огромный
простирался вокруг в сумраке ночи. 4.Окружавший нашу поляну лес казался гигантским. 5.Свиридов
тепло одетый для полёта казался толстым и неуклюжим. 6.Наполне (н, нн) ые грузом и людьми
тяжёлые машины взбираются на перевалы. 7.Листва была навалена горами и нагретая солнцем
издавала скипидарный запах.
3.Расставьте пропущенные знаки препинания в предложениях с уточняющими членами
предложения. Объясните постановку знаков препинания графически.
1.Один раз перед вечером ямщик плетью указал из-за туч на горы. 2.Все общество за
исключением княжны вернулось в гостиную. 3. Взгляд далеко обнимает пространство и ничего не
встречает кроме белоснежного песку разноцветной и разнообразной травы да однообразных кустов.
4.Внизу в тени шумел Дунай 5. Дом кроме этой комнаты стоял необитаемый.
4. Выделите обособленные обстоятельства, выраженные деепричастиями и деепричастными
оборотами. Расставьте недостающие знаки препинания. Обоснуйте ответ графически.
1. Вечером пристроившись на попутную машину я выехал в Тельму. 2. Какой-то работяга дремал в
тенёчке у стены сидя на корточках. 3. Приходилось сидеть сложа руки и думать. 4. Глебов волнуясь
отошёл в сторону потыкался туда-сюда ища Ефима потом вошёл в магазин и ругаясь мысленно
проклиная необязательных людей вновь вышел во двор. 5. Иногда Половцев оставив карты садился
прямо на полу по-калмыцки сложив ноги и расстелив кусок брезента разбирал пулемет.
5.ЗАПИШИТЕ предложения в исправленном виде.
1.На столе лежали яблоки, груши и фрукты. 2.Новая статья не только напечатана в газетах, но и в
глянцевых журналах. 3. Только духовно развитый человек может видеть и наслаждаться красотой
природы. 4. Весь домик не только был наполнен вздохами, но и тревожными скрипами.
5.Сочинительный союз употребляется и соединяет однородные члены предложения. 6.Восхищаться
и рассказывать об Италии можно бесконечно. 7.Люди почитают и преклоняются перед заслугами
этого знаменитого доктора. 8.Я рассказал и убедил слушателей в реальности описываемых мною
событий.
❶ Найдите в предложениях приложения. Расставьте недостающие знаки препинания, объяснив все графически.
Приложения я выделила, подчеркните их волнистой линией, так как приложения – это определения, выраженные согласованными с определяемыми словами в падеже существительными.
1. На диване с цилиндром в руке сидел КРАСАВЕЦ Кампучии – ИЗВЕСТНЫЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖИВОПИСЕЦ. Обособляется с помощью тире, так как распространённое и стоит в конце предложения.
2. Один из них, СТАРИК БЕЗ УСОВ И С СЕДЫМИ БАКЕНАМИ, ПОХОЖИЙ НА ДРАМАТУРГА ИБСЕНА, оказался врачом лазарета. Внутри распространённого приложения есть распространённое определение, выраженное прилагательным с зависимыми словами.
3. КАК ЛУЧШИЙ РАБОТНИК НА ЗАВОДЕ, он держался с начальником грубо. Обособляется, так как относится к личному местоимению.
4. Нас поражала выдержка Миллера – ШТУРВАЛЬНОГО БАЛТИЙСКОГО ФЛОТА. Обособляется с помощью тире, так как распространённое и стоит в конце предложения.
5. Время от времени аист приносил в своём клюве еду – МАЛЕНЬКОГО УЖА ИЛИ ЛЯГУШКУ. Обособляется с помощью тире, так как распространённое и стоит в конце предложения.
6. Лишь я, ТАИНСТВЕННЫЙ ПЕВЕЦ, на берег выброшен грозою. Обособляется, так как относится к личному местоимению.
7. Пьер, КАК ЗАКОННЫЙ СЫН ГРАФА, получил состояние. Обособляется, так как имеет добавочное значение обстоятельства причины (получил, как так законный сын).
❷ Выпишите предложения с обособленными определениями. Расставьте недостающие знаки препинания, графически объясните их постановку.
Обособленными определения я выделила, подчеркните их волнистой линией.
1. Пламя перебежало на хвою и, РАЗДУВАЕМОЕ ВЕТРОМ, разгорелось со свистом. Обособляется, так как расположено на расстоянии от определяемого слова ПЛАМЯ
2. УТОМЛЁННЫЙ НОВЫМИ ВПЕЧАТЛЕНИЯМИ, я заснул ранее обыкновенного. Обособляется, так как относится к личному местоимению.
3. Лесной край, ЗАГАДОЧНЫЙ И ОГРОМНЫЙ, простирался вокруг в сумраке ночи. Обособляется, так как два одиночных определения стоят после определяемого слова КРАЙ. А перед этим словом есть ещё одно определение.
5. Свиридов, ТЕПЛО ОДЕТЫЙ ДЛЯ ПОЛЁТА, казался толстым и неуклюжим. Обособляется, так как выражено причастным оборотом и стоит после определяемого слова СВИРИДОВ.
7. Листва была навалена горами и, НАГРЕТАЯ СОЛНЦЕМ, издавала скипидарный запах. Обособляется, так как расположено на расстоянии от определяемого слова ЛИСТВА.
❸ Расставьте пропущенные знаки препинания в предложениях с уточняющими членами предложения. Объясните постановку знаков препинания графически.
Уточняющие члены я выделила.
1. Один раз, ПЕРЕД ВЕЧЕРОМ, ямщик плетью указал из-за туч на горы. Обстоятельство.
2. Все общество, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ КНЯЖНЫ, вернулось в гостиную. Дополнение.
3. Взгляд далеко обнимает пространство и ничего не встречает, КРОМЕ БЕЛОСНЕЖНОГО ПЕСКУ, РАЗНОЦВЕТНОЙ И РАЗНООБРАЗНОЙ ТРАВЫ ДА ОДНООБРАЗНЫХ КУСТОВ. Дополнение.
4. Внизу, В ТЕНИ, шумел Дунай. Обстоятельство.
5. Дом, КРОМЕ ЭТОЙ КОМНАТЫ, стоял необитаемый. Дополнение.
❹ Выделите обособленные обстоятельства, выраженные деепричастиями и деепричастными оборотами. Расставьте недостающие знаки препинания. Обоснуйте ответ графически.
1. Вечером, ПРИСТРОИВШИСЬ НА ПОПУТНУЮ МАШИНУ, я выехал в Тельму.
2. Какой-то работяга дремал в тенёчке у стены, СИДЯ НА КОРТОЧКАХ.
3. Приходилось сидеть, СЛОЖА РУКИ, и думать.
4. Глебов, ВОЛНУЯСЬ, отошёл в сторону, потыкался туда-сюда, ИЩА ЕФИМА, потом вошёл в магазин и, РУГАЯСЬ, МЫСЛЕННО ПРОКЛИНАЯ НЕОБЯЗАТЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ, вновь вышел во двор.
5. Иногда Половцев, ОСТАВИВ КАРТЫ, садился прямо на полу, ПО-КАЛМЫЦКИ СЛОЖИВ НОГИ, и, РАССТЕЛИВ КУСОК БРЕЗЕНТА, разбирал пулемет.
Не помещается, здесь лимит на количество знаков (вместе с пробелами) в ответе: их не должно быть больше 3800.
Смотрите последнее задание в КОММЕНТАРИИ.
❺ Исправленные предложения.
1. На столе лежали ФРУКТЫ: ЯБЛОКИ И ГРУШИ.
2. Новая статья напечатана НЕ ТОЛЬКО В ГАЗЕТАХ, но и в глянцевых журналах.
3. Только духовно развитый человек может видеть КРАСОТУ ПРИРОДЫ и наслаждаться ЕЮ.
4. Весь домик был наполнен НЕ ТОЛЬКО ВЗДОХАМИ, но и тревожными скрипами.
5. Сочинительный союз употребляется МЕЖДУ ОДНОРОДНЫМИ ЧЛЕНАМИ ПРЕДЛОЖЕНИЯ и соединяет ИХ.
6. Восхищаться ИТАЛИЕЙ и рассказывать О НЕЙ можно бесконечно.
7. Люди почитают ЭТОГО ЗНАМЕНИТОГО ДОКТОРА и преклоняются перед ЕГО заслугами.
8. Я рассказал ОБ ОПИСЫВАЕМЫХ МНОЮ СОБЫТИЯХ и убедил слушателей в ИХ реальности.
На диване с цилиндром в руке сидел красавец
ЗАЛ С ФОНТАНОМ
Правительство переехало из Петрограда в Москву.
Вскоре после этого редакция «Власти народа» послала меня в Лефортовские казармы. Там среди демобилизованных солдат должен был выступать Ленин.
Был слякотный вечер. Огромный казарменный зал тонул в дыму махорки. В заросшие пылью окна щелкал дождь. Пахло кислятиной, мокрыми шинелями и карболкой. Солдаты с винтовками, в грязных обмотках и разбухших бутсах сидели прямо на мокром полу.
Большей частью это были солдаты-фронтовики, застрявшие в Москве после Брестского мира. Им все было не по душе. Они никому и ничему не верили. То они шумели и требовали, чтобы их немедленно отправили на родину, то наотрез отказывались уезжать из Москвы и кричали, что их обманывают и под видом отправки на родину хотят снова погнать против немцев. Какие-то пронырливые люди и дезертиры мутили солдат. Известно, что простой русский человек, если его задергать и запутать, внезапно разъяряется и начинает бунтовать. В конечном счете от этих солдатских бунтов чаще всего страдают каптеры и кашевары.
В то время по Москве шел упорный слух, что солдаты в Лефортове могут со дня на день взбунтоваться.
Я с трудом втиснулся в казарму и остановился позади. Солдаты недоброжелательно и в упор рассматривали штатского чужака.
Я попросил дать мне пройти поближе к фанерной трибуне. Но никто даже не шевельнулся. Настаивать было опасно.
То тут, то там солдаты, как бы играя, пощелкивали затворами винтовок.
Один из солдат протяжно зевнул.
— Тягомотина! — сказал он и поскреб под папахой затылок. — Опять мудровать-уговаривать будут. Сыты мы этими ихними уговорами по самую глотку.
— А что тебе требуется? Махра есть, кое-какой приварок дают — и ладно!
— Поживи в Москве, погуляй с девицами, — добавил со смешком тощий бородатый солдат. — Схватишь «сифон», будет у тебя пожизненная память о первопрестольной. Заместо георгиевской медали.
— Чего они тянут! — закричали сзади и загремели прикладами по полу. — Давай разговаривай! Раз собрали окопное общество, так вали не задерживай!
— Ле-енин! Буде врать-то! Не видал он твоей ряшки.
— Ему не с кем словом перекинуться, как только с тобой, полковая затычка.
— Знаем, что он скажет.
— Разведут всенощное бдение.
— Животы от лозунгов уже подвело. Хватит!
— Слышь, братва, на отправку не поддавайся!
— Сами себя отправим. Шабаш!
Вдруг солдаты зашумели, задвигались и начали вставать. Махорочный дым закачался волнами. И я услышал, ничего не различая в полумраке и слоистом дыму, слегка картавый, необыкновенно спокойный и высокий голос:
— Дайте пройти, товарищи.
Задние начали напирать на передних, чтобы лучше видеть. Им пригрозили винтовками. Поднялась ругань, грозившая перейти в перестрелку.
— Товарищи! — сказал Ленин.
Шум срезало, будто ножом. Был слышен только свистящий хрип в бронхах настороженных людей.
Ленин заговорил. Я плохо слышал. Я был крепко зажат толпой. Чей-то приклад впился мне в бок. Солдат, стоявший позади, положил мне тяжелую руку на плечо и по временам стискивал его, судорожно сжимая пальцы.
Прилипшие к губам цигарки догорали. Дым от них подымался синими струйками прямо к потолку. Никто не затягивался — о цигарках забыли.
Дождь шумел за стенами, но сквозь его шум я начал понемногу различать спокойные и простые слова. Ленин ни к чему не призывал. Он просто объяснял обозленным, но простодушным людям то, о чем они глухо тосковали и, может быть, уже не раз слышали. Но, должно быть, слышали не те слова, какие им были нужны.
Он неторопливо говорил о значении Брестского мира, предательстве левых эсеров, о союзе рабочих с крестьянами и о хлебе, что надо не митинговать и шуметь по Москве, дожидаясь неизвестно чего, а поскорее обрабатывать свою землю и верить правительству и партии.
Долетали только отдельные слова. Но я догадывался, о чем говорит Ленин, по дыханию толпы, по тому, как сдвигались на затылок папахи, по полуоткрытым ртам солдат и неожиданным, совсем не мужским, а больше похожим на бабьи, протяжным вздохам.
Тяжелая рука лежала теперь на моем плече спокойно, как бы отдыхая. В ее тяжести я чувствовал подобие дружеской ласки. Вот такой рукой этот солдат будет трепать стриженые головы своих ребят, когда вернется в деревню. И вздыхать — вот, мол, дождались земли. Теперь только паши, да скороди, да расти этих чертенят для соответственной жизни.
Мне захотелось посмотреть на солдата. Я оглянулся. Это оказался заросший светлой щетиной ополченец с широким и очень бледным, без единой кровинки, лицом. Он растерянно улыбнулся мне и сказал:
— Что председатель? — спросил я, не понимая.
— Сам председатель Народных Комиссаров. Обещается насчет мира и земли. Слыхал?
— Вот то-то! Руки по земле млеют. И от семейства я начисто отбился.
— Тише вы, разгуделись! — прикрикнул на нас сосед — маленький тщедушный солдат в фуражке, сползавшей ему на глаза.
— Ладно, помалкивай! — огрызнулся шепотом ополченец и начал торопливо расстегивать потерявшую цвет гимнастерку.
— Постой, постой, я тебе желаю представить… — бормотал он и рылся у себя на груди, пока наконец не вытащил за тесемку темный от пота холщовый мешочек и не вынул из него поломанную фотографию.
Он подул на нее и протянул мне. Высоко под потолком моргала электрическая лампочка, забранная проволочной сеткой. Я ничего не видел.
Тогда ополченец сложил ладони лодочкой и зажег спичку. Она догорела у него до самых пальцев, но он ее не задул.
Я посмотрел на фотографию только затем, чтобы не обидеть ополченца. Я был уверен, что это обычная крестьянская семейная фотография, каких я много видел в избах около божниц.
Нужно было долго всматриваться в эти карточки, чтобы в этих напряженных людях увидеть и узнать своих хороших знакомых: чахоточного и молчаливого зятя этой старухи — деревенского сапожника, его жену — грудастую сварливую бабу в кофточке с баской и в башмаках с ушками на лоснящихся голых икрах, чубатого парня с той страшной пустотой в глазах, какая бывает у хулиганов, и другого парня — черного, насмешливого, в котором узнаешь знаменитого на весь уезд кузнеца. И внуков — боязливых детей с глазами маленьких мучеников. То были дети, не знавшие ни ласки, ни привета. Может быть, один только зять-сапожник втихомолку жалел их и дарил для игры старые сапожные колодки.
Карточка, какую показал мне ополченец, была совсем не похожа на эти семейные паноптикумы. На ней был снят экипаж, запряженный парой черных рысаков. На козлах сидел мой ополченец в бархатной безрукавке. На карточке он был молод и красив. В неестественно вытянутых руках он держал широкие вожжи, а в экипаже бочком сидела молодая крестьянская женщина необыкновенной прелести.
— Зажги еще спичку! — сказал я ополченцу.
Он торопливо зажег вторую спичку, и я заметил, что он смотрит на карточку так же, как и я, — пристально и даже с удивлением.
…В экипаже сидела молодая крестьянская женщина в длинном ситцевом платье с оборками и в белом платочке, завязанном низко над бровями, как у монахини.
Она улыбалась, чуть приоткрыв рот. В улыбке этой было столько нежности, что у меня вздрогнуло сердце. Глаза у женщины были большие, очевидно, серые, с глубокой поволокой.
ЛитЛайф
Кипренский поколебался и осторожно постучал. Слуга открыл дверь. Торвальдсен быстро ходил по мастерской. На диване с цилиндром в руке сидел красавец Камуччини — известный Риму исторический живописец — и смеялся, глядя на Торвальдсена.
— Я удивляюсь, как развитой человек может сейчас смеяться! — сказал Торвальдсен и обернулся. Гнев быстро сошел с его лица. Через минуту он уже наливал в стаканы вино и отгонял мохнатых собак, царапавших лапами бархатные жилеты гостей.
Оживленно беседовали о скульптуре. Кипренским сказал, что мраморы Ватикана представляются ему мертвыми и не вызывают волнения, свойственного великим творениям искусства.
— Мой русский друг, — сказал Торвальдсен, посмеиваясь и разглядывая на свет вино, — мой знаменитый друг, позвольте мне сегодняшней ночью показать вам эти мраморы, и вы измените ваше легкомысленное суждение.
— Как, ночью? — воскликнул Кипренский.
— Не будем раньше времени разглашать нашу тайну, — хитро сказал Торвальдсен.
Камуччини снисходительно улыбнулся.
— Нельзя оскорблять мрамор! — воскликнул Торвальдсен. — Ничто лучше мрамора не может выразить чистоту человеческого тела. Он слишком тонок для моих грубых рук. Я преклоняюсь перед благородным резцом Кановы. С детства я привык высекать статуи из дерева. Я помогал отцу. Мой отец — исландец, резчик по дереву в Копенгагене, — делал деревянные фигуры для носов кораблей. Он был плохой художник. Его деревянные львы были похожи на толстых собак, а нереиды — на торговок рыбой.
— Отец очень горевал, что ему не удается работа. Вечером, за несколько часов перед моим рождением, мать сидела за прялкой. Она ждала родов, была рассеянна и забыла завязать нитку на прялке Это у нас, датчан, считается счастливой приметой. «Петер — сказала мать отцу уже после того, как я родился, — не горюй. Я забыла завязать нитку на прялке. Значит, сын принесет нам счастье». — «Я не знаю, что это такое» — сказал отец. «Я тоже хорошенько не знаю, — ответила мать, — но я думаю, что счастлив тот, кто доставляет счастье многим людям».
Торвальдсен налил Кипренскому вина.
— Пейте! Все матери ошибаются, когда говорят о своих детях. И моя мать ошибалась, когда так думала обо мне. Я рассказал вам это затем, мой знаменитый русский друг, чтобы привести наивные слова моей матери о счастье. Я завидую вам. Вы должны быть беззаботно счастливым человеком. Я знаю ваши петербургские работы. Поэтому пейте и не спрашивайте меня о бюсте Байрона. Я его не покажу.
— Об этом мы поговорим по дороге в Ватикан. Торвальдсен встал.
— Ночь уже достаточно темна, — сказал он, — чтобы смотреть античные статуи.
Кипренский недоумевал. Они вышли. Римская ночь была полна тьмы, огней, затихающего грохота колес и запаха жасмина.
— Почему вы не хотите показать нам бюст Байрона? — спросил Камуччини. — Неужели мы не достойны этого?
Торвальдсен остановился около лавчонки с фруктами и закурил трубку от толстой свечи, прилепленной к прилавку. Связки сухой кукурузы висели вперемежку с гроздьями апельсинов.
— Друзья, — сказал Торвальдсен, — не обижайтесь. Я не покажу вам Байрона потому, что эта работа несовершенна и не передает души поэта. Когда Байрон вошел в мою мастерскую, я обрадовался так сильно, как исландские дети радуются после зимы летнему солнцу. Я пел, работая над бюстом, хотя Байрон позировал ужасно. Его лицо было все время в движении. Ни на одно мгновение оно не могло застыть. Тысячи выражений срывались с этого прекрасного лица точно так же, как с его губ срывались тысячи то веселых, то острых, то печальных слов. Я делал ему замечания, но это не помогало. Когда я кончил бюст, Байрон мельком взглянул на него и сказал: «Вы сделали не меня, а благополучного человека. На вашем бюсте я не похож». — «Что же дурного, если человек счастлив?» — спросил я. «Торвальдсен, — сказал он, и лицо его побледнело от гнева, — счастье и благополучие так же различны, как мрамор и глина. Только глупцы или люди с низкой душой могут искать благополучия в наш век. Неужели на моем лице нет ни одной черты, говорящей о горечи, мужестве и страданиях мысли?» Я поклонился ему и ответил: «Вы правы. Мой резец мне изменил. Я радовался, глядя на вашу голову, а радость туманит глаза». — «Мы еще встретимся», — сказал Байрон, пожал мою руку и вышел. На днях один богатый русский предложил мне за бюст тысячу цехинов.
— И что? — живо спросил Кипренский.
— Ничего. Я сказал ему: «Если бы вы, сударь, предложили мне деньги за то, чтобы разбить бюст, я взял бы их охотно. Свои ошибки я не продаю».
Торвальдсен засмеялся. Кипренский молчал. Все, что говорил Торвальдсен, причиняло ему боль. Датчанин бередил открытую рану.
«Даю ли я сейчас счастье многим людям, как это было ранее? — думал Кипренский. — Неужели только глупцы пытаются устроить благополучие своей жизни?»
Размышления эти были прерваны приходом в Ватикан. Торвальдсен передал привратнику пропуск от кардинала.
При свете тусклой свечи они прошли по темным и гулким залам, где столетиями жили в тишине статуи, фрески, картины и барельефы. Лысый старик монах шел следом за Торвальдсеном.
Торвальдсен остановился посреди обширного зала. В нишах тускло белели мраморы.
— Отец! — негромко позвал Торвальдсен монаха. Старик подошел. Торвальдсен взял из его рук факел, не замеченный ранее Кипренским, и поднес к нему свечу.
Багровое пламя рванулось к потолку, и под стенами внезапно засверкали статуи, озаренные колеблющимся светом.
— Теперь смотрите! — негромко сказал Торвальдсен.
Художники стояли неподвижно. Кипренский всматривался в неясную игру огня на теплом камне. Он старался закрепить в памяти движения теней, сообщавшие необычайную живость лицам героев и мраморных богинь. Знакомая по петербургским дням, давно позабытая душевная дрожь овладела им. Слезы комком подступили к горлу.
— Ну, что же, камень живет? — тихо спросил Торвальдсен.
— Живет, — глухо ответил Кипренский.
— Живет, — повторили Камуччини и Тамаринский.
— Друзья, — веско сказал Торвальдсен, — только так рождаются образы от античной скульптуры и создаются в тайниках нашей души законы мастерства.
Художники все еще стояли неподвижно. Они молчали. Огонь шумел, освещая бесконечные залы.
Всю эту ночь Кипренский не спал. Как всегда, звонили колокола, и от тяжелых слез болело сердце.
«Где, на каких путях я потерял законы мастерства? Смогу ли я быть снова свободным?» — спрашивал себя Кипренский, но тотчас же эта мысль тонула в дремоте и в пении старых позабытых строк:
Утомленный художник уснул. Рассвет разгорался над Римом.
Потрясение, пережитое в залах Ватикана, не прошло бесследно. Снова с прежним волнением Кипренский начал работать над портретом князя Голицына — одним из самых поэтических полотен русской живописи.
С прежним проникновением изображен у Кипренского этот мистик и аристократ, личный друг императора Александра.
Эта работа Кипренского написана в глубоких, бархатистых коричневатых и синих тонах. Позади сидящего бледного князя виден Рим, купол собора святого Петра темные деревья и небо, покрытое пышными грозовыми облаками — такими, как на картинах старых мастеров.
Второй портрет — княгини Щербатовой — Кипренский написал в мягких и блестящих красках, таких же мягких, как шелковая шаль, накинутая на плечи княгини. Все лучшее, что осталось в Кипренском от житейских встреч с женщинами, он воплотил в образе Щербатовой — задумчивость, нежность, девическую чистоту.
Это, пожалуй, были последние работы Кипренского, если не считать прекрасного портрета Голенищевой-Кутузовой и нескольких рисунков. В последний раз Кипренский вызывал своей кистью из глубин воображения любимых героев и женщин, — их уже не было в подлинной жизни. Это была вспышка перед концом.
Читайте также: