Диван в понедельник начинается в субботу

Обновлено: 13.05.2024

Помните, с чего началось знакомство Саши Привалова с Научно-исследовательским институтом чародейства и волшебства (НИИЧАВО)? С загадочных ночных приключений, которые произошли во время его ночевки на диване. Диван, предмет обыденный и даже проклятый "шестидесятниками", как символ презренного грошевого уюта, оказался транслятором обычной реальности в реальность сказочную. Ценным прибором, к созданию которого приложил руку великий алхимик Лев бен Бецалель!

Говорят, что идею о диване-трансляторе притащил в книгу "Понедельник начинается в субботу" младший из соавторов, Борис Стругацкий. Будучи звездным астрономом, сотрудником Пулковской обсерватории, он частенько приезжал в командировки в Москву, в Государственный Астрономический институт имени П.К.Штернберга при МГУ. Реликвией этого института были роскошные, старомодные диваны, на которых Б.Н.Стругацкий не только сиживал, но, по слухам, и леживал. Как Саша Привалов.

Вслед за старым анекдотом (а вернее, фразой-мемом про кроликов, которые не только ценный мех) сделаю глубокомысленное заявление: "Диван - это не только удобная и уютная мебель, но и предмет, способствующий глубоким размышлениям об окружающем нас мире". В частности, об удивительных совпадениях, в этом мире случающихся. Ведь вот взять к примеру тот же диван. Очень полезный предмет обстановки, не правда ли? А ведь еще есть диван, который был советом министров при турецком султане. А те, кто не чужд поэзии, припомнят еще, что диванами назывались поэтические сборники восточных поэтов. И даже Гёте, будучи пылким романтиком, назвал один из сборников своих стихотворений "Западно-восточный диван". Ох, не довела до добра европейцев их трепетная любовь к таинственному Востоку! Впрочем, об этом в другом месте и в другой раз.

Три только что упомянутых значения слова "диван" - не простые омонимы, которые случаются в русском языке. Вроде слова "коса", имеющего по крайней мере три разных значения, или слова "лук", имеющего два совсем не связанных друг с другом значения. Все три значения одного слова "диван" связаны между собой длительной историей, начинающейся чуть ли не в древнем Шумере (то есть 6 тысяч лет назад) и плавно текущей через года и страны, чтобы, наконец, остановиться в нашей гостиной.

Слово "диван" персидского происхождения. Из персидского оно заимствовано арабским, армянским, турецким и некоторыми другими языками. Означает это слово "записи", "список" и восходит к глаголу "дибир" ("писать"). В свою очередь персы заимствовали это слово из языков еще более древних, а именно, из аккадского и шумерского, которые были распространены на территории Междуречья около 6 тысяч лет назад, когда там возникла первая в мире цивилизация. Одним из атрибутов этой цивилизации были глиняные таблички с клинописью, которые назывались по-шумерски "дуб", а по-аккадски "туппу". Заметим, что шумерский и аккадский языки были совсем не родственными и даже принадлежали разным языковым семьям. Что, впрочем, не мешало народам, на этих языках говоривших, сожительствовать и сотрудничать на одной территории. И даже помогать друг другу в создании первой в мире Аккадской империи, в которой аккадский язык был разговорным, а шумерский - языком науки и культуры. Надо сказать, что даже после падения Аккадской империи, ее былое могущество манило властителей других народов, живших на обширной территории Ближнего Востоке в более поздние времена. Манило и заставляло копировать многие государственные институты, без которых империи не обойтись. К примеру, развитую бюрократическую машину.

В персидской империи, возникшей в 550 году до н.э. слово "диван" стало словом бюрократическим, означающим разнообразные списки и записи. Интересно, что уже в те древние времена всякого рода диссиденты слово "диван" произносили, как "деван", возводя его тем самым к слову "дэв" ("черт", "демон"). Что должно было подчеркнуть дьявольскую суть работы имперских писцов. В общем, "четыре черненьких чумазеньких чертенка. "

И все же, думается, без существования многочисленной касты грамотеев, современная культура не досчиталась бы многих своих древнейших образцов. Ведь письменная литература начиналась именно с того, что писцы для собственного развлечения стали записывать и коротенькие анекдоты, и длинные эпические рассказы, и поэтические строки. А до этого поэты знали свои и чужие стихи только наизусть и декламировали их при случае. Например, когда их приглашали на пир. Тем и кормились. Вроде Гомера или акына Джамбула. Принцип не изменился, хотя между первым и вторым поэтом - тысячи три лет.

Первые дошедшие до нашего времени в письменном виде персидские стихотворения относятся к 10-му веку. Это стихи поэта Рудаки́ (858 - ок. 941), записанные в алфавитном порядке. Как уже было сказано, все списки в Персии называли "диванами". Диванами стали называть и первые, еще от руки писанные, собрания сочинений. Благодаря которым до нас дошел большой корпус изящной таджикско-персидской поэзии.

С двумя диванами выяснили, переходим к третьему. Во всех империях и царствах, сменявших друг друга на Ближнем и Среднем Востоке, с течением времени аппарат чиновников только множился. Так же, как множилось число оффисов, в которых занимались делопроизводством. Такие оффисы тоже стали называть диванами. В 16-м веке в Османской империи возник высший исполнительный орган при султане, который называли диваном Высокой Порты.

Похоже, что слово "диван" для наименования мягких кушеток импортировал в Европу итальянский путешественник Пьетро делла Валле (1586 — 1652). Такие кушетки он неоднократно видел в присутственных местах в Константинополе, Египте и в Персии. Приблизительно тогда же в Европе из той же Турции появилась и софа. Довольно быстро слово "софа" стало синонимом слова "диван", обозначающего мебель. У европейского дивана к тому времени, правда, начала вырастать спинка, которой у софы не было в принципе. Но кого, спрашивается, волнуют такие мелочи?

В Стамбуле в султанском дворце Топ-капы есть небольшая площадка, откуда открывается замечательный вид на Босфор. Ровное место по-турецки называется "суфа" или "софа". Поэтому поставленную на этой площадке мечеть называют попросту "Мечеть Софа" (Sofa Mosque), то есть, мечеть на ровном месте. Однако, в некоторых путеводителях, переведенных с немецкого или с английского языка, ее называют "диванной мечетью". Ни к одному из трех перечисленных выше диванов мечеть отношения не имеет. Просто ошибка переводчика.

В конце рассказа о диванах замечу, что придумка братьев Стругацких, объединивших мещанский диван с высоконаучным транслятором, была неожиданно воплощена в жизнь американской фирмой "CRAY", производящей суперкомпьютеры. Один из вычислительных монстров "CRAY" имел вид симпатичного диванчика. Диванчика с потрясающими возможностями!

Статья опубликована на сайте Школа жизни

Диван - удобная мебель
Диван - дворцовое ведомство
Диван - сборник стихов (англ.)
Все значения слова "диван" (англ.)
. О том, как автор этого поста себе диван выбирала.
Задача о перемещении дивана
Картина И.И.Бродского "Ленин и диван"

СУЕТА ВОКРУГ ДИВАНА

У ч и т е л ь: Дети, запишите предложение:
«Рыба сидела на дереве».
У ч е н и к: А разве рыбы сидят на деревьях?
У ч и т е л ь: Ну… Это была сумасшедшая рыба.

Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим желтой осокой. Солнце садилось уже который час, все никак не могло сесть и висело низко над горизонтом. Машина катилась по узкой дороге, засыпанной хрустящим гравием. Крупные камни я пускал под колесо, и каждый раз в багажнике лязгали и громыхали пустые канистры.

Справа из леса вышли двое, ступили на обочину и остановились, глядя в мою сторону. Один из них поднял руку. Я сбросил газ, их рассматривая. Это были, как мне показалось, охотники, молодые люди, может быть, немного старше меня. Их лица понравились мне, и я остановился. Тот, что поднимал руку, просунул в машину смуглое горбоносое лицо и спросил улыбаясь:

– Вы нас не подбросите до Соловца?

Второй, с рыжей бородой и без усов, тоже улыбался, выглядывая из-за его плеча. Положительно, это были приятные люди.

– Давайте, садитесь, — сказал я. — Один вперед, другой назад, а то у меня там барахло, на заднем сиденье.

– Благодетель! — обрадованно произнес горбоносый, снял с плеча ружье и сел рядом со мной.

Бородатый, нерешительно заглядывая в заднюю дверцу, сказал:

– А можно, я здесь немножко того.

Я перегнулся через спинку и помог ему расчистить место, занятое спальным мешком и свернутой палаткой. Он деликатно уселся, поставив ружье между коленей.

– Дверцу прикройте получше, — сказал я.

Все шло как обычно. Машина тронулась. Горбоносый повернулся назад и оживленно заговорил о том, что много приятнее ехать в легковой машине, чем идти пешком. Бородатый невнятно соглашался и все хлопал и хлопал дверцей.

«Плащ подберите, — посоветовал я, глядя на него в зеркало заднего вида. — У вас плащ защемляется». Минут через пять все наконец устроилось. Я спросил: «До Соловца километров десять?» — «Да, — ответил горбоносый. — Или немножко больше. Дорога, правда, неважная — для грузовиков». — «Дорога вполне приличная, — возразил я. — Мне обещали, что я вообще не проеду». — «По этой дороге даже осенью можно проехать». — «Здесь — пожалуй, но вот от Коробца — грунтовая». — «В этом году лето сухое, все подсохло». — «Под Затонью, говорят, дожди», — заметил бородатый на заднем сиденье. «Кто это говорит?» — спросил горбоносый. «Мерлин говорит». Они почему-то засмеялись. Я вытащил сигареты, закурил и предложил им угощаться. «Фабрика Клары Цеткин, — сказал горбоносый, разглядывая пачку. — Вы из Ленинграда?» — «Да». — «Путешествуете?» — «Путешествую, — сказал я. — А вы здешние?» — «Коренные», — сказал горбоносый. «Я из Мурманска», — сообщил бородатый. «Для Ленинграда, наверное, что Соловец, что Мурманск — одно и то же: Север», — сказал горбоносый. «Нет, почему же», — сказал я вежливо. «В Соловце будете останавливаться?» — cпросил горбоносый. «Конечно, — сказал я. — Я в Соловец и еду». — «У вас там родные или знакомые?» — «Нет, — сказал я. — Просто подожду ребят. Они идут берегом, а Соловец у нас — точка рандеву».

– «Понятно», — сказал горбоносый, как мне показалось, разочарованно. Я почувствовал себя задетым. «А какой смысл покупать машину, чтобы разъезжать по асфальту? Там, где асфальт, ничего интересного, а где интересно, там нет асфальта». — «Да, конечно», — вежливо согласился горбоносый. «Глупо, по-моему, делать из машины идола», — заявил я. «Глупо, — сказал бородатый. — Но не все так думают». Мы поговорили о машинах и пришли к выводу, что если уж покупать что-нибудь, так это ГАЗ-69, но их, к сожалению, не продают.

Потом горбоносый спросил: «А где вы работаете?» Я ответил. «Колоссально! — воскликнул горбоносый. — Программист! Нам нужен именно программист. Слушайте, бросайте ваш институт и пошли к нам!» — «А что у вас есть?» — «Что у нас есть?» — спросил горбоносый, поворачиваясь. «Алдан-3», — сказал бородатый. «Богатая машина, — сказал я. — И хорошо работает?» — «Да как вам сказать…» — «Понятно», — сказал я. «Собственно, ее еще не отладили, — сказал бородатый. — Оставайтесь у нас, отладите…» — «А перевод мы вам в два счета устроим», — добавил горбоносый. «А чем вы занимаетесь?» — спросил я. «Как и вся наука, — сказал горбоносый. — Счастьем человеческим». — «Понятно, — сказал я. — Что-нибудь с космосом?» — «И с космосом тоже», — сказал горбоносый. «От добра добра не ищут», — сказал я. «Столичный город и приличная зарплата», — сказал бородатый негромко, но я услышал. «Не надо, — сказал я. — Не надо мерять на деньги». — «Да нет, я пошутил», — сказал бородатый. «Это он так шутит, — сказал горбоносый. — Интереснее, чем у нас, вам нигде не будет». — «Почему вы так думаете?» — «Уверен». — «А я не уверен». Горбоносый усмехнулся. «Мы еще поговорим на эту тему, — сказал он. — Вы долго пробудете в Соловце?» — «Дня два максимум». — «Вот на второй день и поговорим». Бородатый заявил: «Лично я вижу в этом перст судьбы — шли по лесу и встретили программиста. Мне кажется, вы обречены». — «Вам действительно так нужен программист?» — спросил я. «Нам позарез нужен программист». — «Я поговорю с ребятами, — пообещал я. — Я знаю недовольных». — «Нам нужен не всякий программист, — сказал горбоносый. — Программисты — народ дефицитный, избаловались, а нам нужен небалованный». — «Да, это сложнее», — сказал я. Горбоносый стал загибать пальцы: «Нам нужен программист: а — небалованный, бэ — доброволец, цэ — чтобы согласился жить в общежитии…» — «Дэ, — подхватил бородатый, — на сто двадцать рублей». — «А как насчет крылышек? — спросил я. — Или, скажем, сияния вокруг головы? Один на тысячу!» — «А нам всего-то один и нужен», — сказал горбоносый. «А если их всего девятьсот?» — «Согласны на девять десятых».

Лес расступился, мы переехали через мост и покатили между картофельными полями. «Девять часов, — сказал горбоносый. — Где вы собираетесь ночевать?» — «В машине переночую. Магазины у вас до которого часа работают?» — «Магазины у нас уже закрыты», — сказал горбоносый. «Можно в общежитии, — сказал бородатый. — У меня в комнате свободная койка». — «К общежитию не подъедешь», — сказал горбоносый задумчиво. «Да, пожалуй», — сказал бородатый и почему-то засмеялся. «Машину можно поставить возле милиции», — сказал горбоносый. «Да ерунда это, — сказал бородатый. — Я несу околесицу, а ты за мной вслед. Как он в общежитие-то пройдет?» — «Да-да, черт, — сказал горбоносый. — Действительно, день не поработаешь — забываешь про все эти штуки». — «А может быть, трансгрессировать его?» — «Ну-ну, — сказал горбоносый. — Это тебе не диван. Ты не Кристобаль Хунта, да и я тоже…»

– Да вы не беспокойтесь, — сказал я. — Переночую в машине, не первый раз.

Мне вдруг страшно захотелось поспать на простынях. Я уже четыре ночи спал в спальном мешке.

– Слушай, — сказал горбоносый, — хо-хо! Изнакурнож!

– Правильно! — воскликнул бородатый. — На Лукоморье его!

– Ей-богу, я переночую в машине, — сказал я.

– Вы переночуете в доме, — сказал горбоносый, — на относительно чистом белье. Должны же мы вас как-то отблагодарить…

– Не полтинник же вам совать, — сказал бородатый.

– Следующий переулок направо, — сказал горбоносый.

Я включил указатель поворота, притормозил и свернул направо. Дорога здесь заросла травой, но у какой-то калитки стоял, приткнувшись, новенький «Запорожец». Номера домов висели над воротами, и цифры были едва заметны на ржавой жести вывесок. Переулок назывался изящно: «Ул. Лукоморье». Он был неширок и зажат между тяжелыми старинными заборами, поставленными, наверное, еще в те времена, когда здесь шастали шведские и норвежские пираты.

– Стоп, — сказал горбоносый. Я тормознул, и он снова стукнулся носом о ствол ружья. — Теперь так, — сказал он, потирая нос. — Вы меня подождите, а я сейчас пойду и все устрою.

– Право, не стоит, — сказал я в последний раз.

– Никаких разговоров. Володя, держи его на мушке.

Горбоносый вылез из машины и, нагнувшись, протиснулся в низкую калитку. За высоченным серым забором дома видно не было. Ворота были совсем уж феноменальные, как в паровозном депо, на ржавых железных петлях в пуд весом. Я с изумлением читал вывески. Их было три. На левой воротине строго блестела толстым стеклом синяя солидная вывеска с серебряными буквами:

НИИЧАВО
изба на куриных ногах
ПАМЯТНИК СОЛОВЕЦКОЙ СТАРИНЫ

На правой воротине сверху висела ржавая жестяная табличка: «Ул. Лукоморье, д. № 13, Н. К. Горыныч», под нею красовался кусок фанеры с надписью чернилами вкривь и вкось:

КОТ НЕ РАБОТАЕТ
Администрация

– Какой КОТ? — спросил я. — Комитет Оборонной Техники?

– Вы, главное, не беспокойтесь, — сказал он. — Тут у нас забавно, но все будет в полном порядке.

Я вышел из машины и стал протирать ветровое стекло. Над головой у меня вдруг завозились. Я поднял глаза. На воротах умащивался, пристраиваясь поудобнее, гигантский — я таких никогда не видел — черно-серый с разводами кот. Усевшись, он сыто и равнодушно посмотрел на меня желтыми глазами. «Кис-кис-кис», — сказал я машинально. Кот вежливо и холодно разинул зубастую пасть, издал сиплый горловой звук, а затем отвернулся и стал смотреть внутрь двора. Оттуда, из-за забора, голос горбоносого произнес:

– Василий, друг мой, разрешите вас побеспокоить.

Завизжал засов. Кот поднялся и бесшумно канул во двор. Ворота тяжело закачались, раздался ужасающий скрип и треск, и левая воротина медленно отворилась. Появилось красное от натуги лицо горбоносого.

– Благодетель! — позвал он. — Заезжайте!

Я вернулся в машину и медленно въехал во двор. Двор был обширный, в глубине стоял дом из толстых бревен, а перед домом красовался приземистый необъятный дуб, широкий, плотный, с густой кроной, заслоняющей крышу. От ворот к дому, огибая дуб, шла дорожка, выложенная каменными плитами. Справа от дорожки был огород, а слева, посередине лужайки, возвышался колодезный сруб с воротом, черный от древности и покрытый мохом.

Я поставил машину в сторонке, выключил двигатель и вылез. Бородатый Володя тоже вылез и, прислонив ружье к борту, стал прилаживать рюкзак.

– Вот вы и дома, — сказал он.

Горбоносый со скрипом и треском затворял ворота, я же, чувствуя себя довольно неловко, озирался, не зная, что делать.

– А вот и хозяйка! — вскричал бородатый. — По здорову ли, баушка Наина свет Киевна!

Хозяйке было, наверное, за сто. Она шла к нам медленно, опираясь на суковатую палку, волоча ноги в валенках с галошами. Лицо у нее было темно-коричневое; из сплошной массы морщин выдавался вперед и вниз нос, кривой и острый, как ятаган, а глаза были бледные, тусклые, словно бы закрытые бельмами.

– Здравствуй, здравствуй, внучек, — произнесла она неожиданно звучным басом. — Это, значит, и будет новый программист? Здравствуй, батюшка, добро пожаловать.
Я поклонился, понимая, что нужно помалкивать. Голова бабки поверх черного пухового платка, завязанного под подбородком, была покрыта веселенькой капроновой косынкой с разноцветными изображениями Атомиума и с надписями на разных языках: «Международная выставка в Брюсселе». На подбородке и под носом торчала редкая седая щетина. Одета была бабка в ватную безрукавку и черное суконное платье.
– Таким вот образом, Наина Киевна! — сказал горбоносый, подходя и обтирая с ладоней ржавчину. — Надо нашего нового сотрудника устроить на две ночи. Позвольте вам представить… м-м-м…
– А не надо, — сказала старуха, пристально меня рассматривая. — Сама вижу. Привалов Александр Иванович, одна тысяча девятьсот тридцать восьмой, мужской, русский, член ВЛКСМ, нет, нет, не участвовал, не был, не имеет, а будет тебе, алмазный, дальняя дорога и интерес в казенном доме, а бояться тебе, бриллиантовый, надо человека рыжего, недоброго, а позолоти ручку, яхонтовый…
– Гхм! — громко сказал горбоносый, и бабка осеклась.
Воцарилось неловкое молчание.
– Можно звать просто Сашей… — выдавил я из себя заранее приготовленную фразу.
– И где же я его положу? — осведомилась бабка.
– В запаснике, конечно, — несколько раздраженно сказал горбоносый.
– А отвечать кто будет?
– Наина Киевна. — раскатами провинциального трагика взревел горбоносый, схватил старуху под руку и поволок к дому. Было слышно, как они спорят: «Ведь мы уже договорились. » — «…А ежели он что-нибудь стибрит. » — «Да тише вы! Это же программист, понимаете? Комсомолец! Ученый. » — «А ежели он цыкать будет. »
Я стесненно повернулся к Володе. Володя хихикал.
– Неловко как-то, — сказал я.

– Не беспокойтесь, все будет отлично…

Он хотел сказать еще что-то, но тут бабка дико заорала:

– А диван-то, диван.

Я вздрогнул и сказал:

– Знаете, я, пожалуй, поеду, а?

– Не может быть и речи! — решительно сказал Володя. — Все уладится. Просто бабке нужна мзда, а у нас с Романом нет наличных.

– Я заплачу, — сказал я. Теперь мне очень хотелось уехать: терпеть не могу этих житейских коллизий.

Володя замотал головой.

– Ничего подобного. Вон он уже идет. Все в порядке.

Горбоносый Роман подошел к нам, взял меня за руку и сказал:

– Ну, все устроилось. Пошли.

– Слушайте, неудобно как-то, — сказал я. — Она в конце концов не обязана…

Но мы уже шли к дому.

– Обязана, обязана, — приговаривал Роман.

Обогнув дуб, мы подошли к заднему крыльцу. Роман толкнул обитую дерматином дверь, и мы оказались в прихожей, просторной и чистой, но плохо освещенной. Старуха ждала нас, сложив руки на животе и поджав губы. При виде нас она мстительно пробасила:

– А расписочку чтобы сейчас же. Так, мол, и так: принял, мол, то-то и то-то от такой-то, каковая сдала вышеуказанное нижеподписавшемуся…

Роман тихонько взвыл, и мы вошли в отведенную мне комнату. Это было прохладное помещение с одним окном, завешенным ситцевой занавесочкой. Роман сказал напряженным голосом:

– Располагайтесь и будьте как дома.

Старуха из прихожей сейчас же ревниво осведомилась:

– А зубом они не цыкают?

Роман, не оборачиваясь, рявкнул:

– Не цыкают! Говорят вам — зубов нет.

– Тогда пойдем расписочку напишем…

Роман поднял брови, закатил глаза, оскалил зубы и потряс головой, но все-таки вышел. Я осмотрелся. Мебели в комнате было немного. У окна стоял массивный стол, накрытый ветхой серой скатертью с бахромой, перед столом — колченогий табурет. Возле голой бревенчатой стены помещался обширный диван, на другой стене, заклеенной разнокалиберными обоями, была вешалка с какой-то рухлядью (ватники, вылезшие шубы, драные кепки и ушанки). В комнату вдавалась большая русская печь, сияющая свежей побелкой, а напротив в углу висело большое мутное зеркало в облезлой раме. Пол был выскоблен и покрыт полосатыми половиками.

За стеной бубнили в два голоса: старуха басила на одной ноте, голос Романа повышался и понижался. «Скатерть, инвентарный номер двести сорок пять…» — «Вы еще каждую половицу запишите. » — «Стол обеденный…» — «Печь вы тоже запишете. » — « Порядок нужен… Диван…»

Я подошел к окну и отдернул занавеску. За окном был дуб, больше ничего не было видно. Я стал смотреть на дуб. Это было, видимо, очень древнее растение. Кора была на нем серая и какая-то мертвая, а чудовищные корни, вылезшие из земли, были покрыты красным и белым лишайником. «И еще дуб запишите!» — сказал за стеной Роман. На подоконнике лежала пухлая засаленная книга, я бездумно полистал ее, отошел от окна и сел на диван. И мне сейчас же захотелось спать. Я подумал, что вел сегодня машину четырнадцать часов, что не стоило, пожалуй, так торопиться, что спина у меня болит, а в голове все путается, что плевать мне в конце концов на эту нудную старуху, и скорее бы все кончилось и можно было бы лечь и заснуть…

– Ну вот, — сказал Роман, появляясь на пороге. — Формальности окончены. — Он помотал рукой с растопыренными пальцами, измазанными в чернилах. — Наши пальчики устали: мы писали, мы писали… Ложитесь спать. Мы уходим, а вы спокойно ложитесь спать. Что вы завтра делаете?

– Жду, — вяло ответил я.

– Здесь. И около почтамта.

– Завтра вы, наверное, не уедете?

– Завтра вряд ли… Скорее всего — послезавтра.

– Тогда мы еще увидимся. Наша любовь впереди. — Он улыбнулся, махнул рукой и вышел.

Я лениво подумал, что надо было бы его проводить и попрощаться с Володей, и лег. Сейчас же в комнату вошла старуха. Я встал. Старуха некоторое время пристально на меня глядела.

– Боюсь я, батюшка, что ты зубом цыкать станешь, — сказала она с беспокойством.

– Не стану я цыкать, — сказал я утомленно. — Я спать стану.

– И ложись, и спи… Денежки только вот заплати и спи…

Я полез в задний карман за бумажником.

Старуха подняла глаза к потолку. — Рубль положим за помещение… Полтинничек за постельное белье — мое оно, не казенное. За две ночи выходит три рубли… А сколько от щедрот накинешь — за беспокойство, значит, — я уж и не знаю…

Я протянул ей пятерку.

– От щедрот пока рубль, — сказал я. — А там видно будет.

Старуха живо схватила деньги и удалилась, бормоча что-то про сдачу. Не было ее довольно долго, и я уже хотел махнуть рукой и на сдачу и на белье, но она вернулась и выложила на стол пригоршню грязных медяков.

– Вот тебе и сдача, батюшка, — сказала она. — Ровно рублик, можешь не пересчитывать.

– Не буду пересчитывать, — сказал я. — Как насчет белья?

– Сейчас постелю. Ты выйди во двор, прогуляйся, а я постелю.

Я вышел, на ходу вытаскивая сигареты. Солнце, наконец, село, и наступила белая ночь. Где-то лаяли собаки. Я присел под дубом на вросшую в землю скамеечку, закурил и стал смотреть на бледное беззвездное небо. Откуда-то бесшумно появился кот, глянул на меня флюоресцирующими глазами, затем быстро вскарабкался на дуб и исчез в темной листве. Я сразу забыл о нем и вздрогнул, когда он завозился где-то наверху. На голову мне посыпался мусор. «Чтоб тебе…» — сказал я вслух и стал отряхиваться. Спать хотелось необычайно. Из дому вышла старуха, не замечая меня, побрела к колодцу. Я понял это так, что постель готова, и вернулся в комнату.

Вредная бабка постелила мне на полу. Ну уж нет, подумал я, запер дверь на щеколду, перетащил постель на диван и стал раздеваться. Сумрачный свет падал из окна, на дубе шумно возился кот. Я замотал головой, вытряхивая из волос мусор. Странный это был мусор, неожиданный: крупная сухая рыбья чешуя. Колко спать будет, подумал я, повалился на подушку и сразу уснул.

Понедельник начинается в субботу

«Понедельник начинается в субботу. Сказка для научных работников младшего возраста» – под таким заголовком в 1965 году вышла книга, которой зачитывались и продолжают зачитываться все новые и новые поколения. Герои ее, сотрудники НИИЧАВО, – Научно-исследовательского института Чародейства и Волшебства, – маги и магистры, молодые энтузиасты, горящие желанием познать мир и преобразовать его наилучшим образом. На этом пути их ждет множество удивительных приключений и поразительных открытий. Машина времени и изба на курьих ножках, выращивание искусственного человека и усмирение выпущенного из бутылки джинна – читатель не заскучает!

Лучшая рецензия на книгу

Reading is my super power

1 июля 2022 г. 15:35

5 Понедельник начинается в субботу. Аркадий и Борис Стругацкие

"Каждый человек - маг в душе, но он становится магом только тогда, когда начинает меньше думать о себе и больше о других, когда работать ему становиться интереснее, чем развлекаться в старинном смысле этого слова. И наверное, их рабочая гипотеза была недалека от истины, потому что так же, как труд превратил обезьяну в человека, точно так же отсутствие труда в гораздо более короткие сроки превращает человека в обезьяну. Даже хуже, чем в обезьяну." " Маги, Люди с большой буквы, и девизом их было - "Понедельник начинается в субботу"."

Впечатление: Давно я от книг так не кайфовала. Братьев я уже читала и плюс минус, что ожидать от них знала. Эта книга была давно на языке и даже ее не отказывалась читать, но руки как-то не доходили. А тут значит, на работу в книжную нашу полку…

Год издания: 2015

Иллюстрация на обложке Е. Ферез

Возрастные ограничения: 12+

По рассказу Бориса Стругацкого, в начале 1960-х годов его хорошая знакомая Н. А. Свенцицкая разыграла его, утверждая, что в ленинградском Доме Книги продаётся новая книга Эрнеста Хемингуэя «Понедельник начинается в субботу». Придуманное ею название понравилось Стругацким своей глубокой афористичностью, и впоследствии они использовали его для своей повести.

Написано в 1963–1964 гг. Беловой вариант не сохранился. Черновик второй и третьей части — в папке «Понедельник начинается в субботу». На его основе в 1992–1997 гг. С. Бондаренко с согласия БНС проводилось восстановление канонического текста повести.

Первая часть повести была опубликована в 1964 году в сборнике «Фантастика, 1964 год» (Молодая гвардия) под названием «Суета вокруг дивана: Сказка для научных работников младшего возраста».

В № 6 журнала «Искатель» за тот же год было опубликовано начало первой главы второй части.

Первое полное книжное издание повести вышло в 1965 году в издательстве «Детская литература».

Повесть также вошла в авторский сборник братьев Стругацких в книжной серии «Библиотека современной фантастики» (т. 7), выпущенный в 1966 году. Следующее переиздание повести состоялось только в 1979 году.

Начиная с 1986 года повесть начала ежегодно переиздаваться в центральных и региональных издательствах и до настоящего времени остаётся самым популярным произведением братьев Стругацких.

Повесть «Понедельник начинается в субботу» многократно переводилась и издавалась за рубежом. Первый перевод на английский язык вышел в 1977 году в американском издательстве «DAW Books» под названием «Monday Begins on Saturday» в переводе Леонида Ренена.

Повесть состоит из трёх частей: «Суета вокруг дивана», «Суета сует», «Всяческая суета». Первая часть композиционно работает как вводная, вторая носит сатирический и полемический характер, третья пытается исследовать природу научного творчества и роль, которую играет в нём воображение и способность к нестандартному мышлению.

«Суета вокруг дивана»
Повествование ведётся от лица Александра Привалова — ленинградского программиста, который во время отпуска поблизости от северного города Соловца подвозит автостопом двух сотрудников местного института. Они устраивают его переночевать в музей института — ИЗНАКУРНОЖ (Избушку на курьих ножках) на улице Лукоморье. Поначалу Привалов воспринимает как должное и смотрительницу музея, Наину Киевну Горыныч, и то, что в музее и в городе постоянно происходят необычные события, но постепенно приходит к выводу, что все эти необычности должны укладываться в какую-то систему. Магическое зеркало, огромный говорящий кот, выловленная в колодце замшелая щука, которая предлагает ему исполнение желаний, странные сны, которые воспринимаются как реальность, представляются Привалову прежде всего интереснейшим материалом для удовлетворения его любопытства. Он начинает исследовать отдельные проявления этой системы — экспериментирует с неразменным пятаком, вследствие чего оказывается в милиции, где понимает, что для милиционеров происходящие чудеса, в общем, в порядке вещей.

События неожиданно начинают концентрироваться вокруг дивана, на котором спал Привалов. Для начала диван просто исчезает. Затем к Привалову один за другим приходят весьма примечательные личности, которые мимоходом демонстрируют невероятные способности — они летают, приобретают невидимость, проходят сквозь стены и т. д. — и при этом почему-то интересуются исчезнувшим диваном. Между делом Привалов узнаёт, что диван является на самом деле магическим транслятором реальности (откуда и появились «реальные сны») и был похищен одним из молодых сотрудников института Виктором Корнеевым для исследовательской работы, так как официально истребовать его из музея не удалось из-за бюрократической волокиты. Когда скандал с похищением дивана приобретает неуправляемый характер, на помощь Привалову приходит Роман Ойра-Ойра (один из тех, кого Привалов подбросил до города). Он уговаривает Привалова поступить на работу в НИИЧАВО — Научно-исследовательский институт Чародейства и Волшебства. Привалов соглашается, так как ему уже сейчас безумно интересно всё происходящее.

«Суета сует»
Действие второй части происходит примерно через полгода после первой.
В предновогоднюю ночь Александр Привалов, который работает заведующим вычислительным центром НИИЧАВО, остаётся дежурить в институте. Он принимает ключи у всех начальников отделов. Перед читателем проходит целая череда ярких персонажей — маги Фёдор Симеонович Киврин и Кристобаль Хозевич Хунта, администратор Модест Матвеевич Камноедов, халтурщики и приспособленцы Мерлин и Амвросий Амбруазович Выбегалло, директор института Янус Полуэктович Невструев (существующий одновременно в двух воплощениях — как администратор А-Янус и как учёный У-Янус) и другие.

Сюда пришли люди, которым было приятнее быть друг с другом, чем порознь, которые терпеть не могли всякого рода воскресений, потому что в воскресенье им было скучно. Маги, Люди с большой буквы, и девизом их было — «Понедельник начинается в субботу». Да, они знали кое-какие заклинания, умели превращать воду в вино, и каждый из них не затруднился бы накормить пятью хлебами тысячу человек. Но магами они были не поэтому. Это была шелуха, внешнее. Они были магами потому, что очень много знали, так много, что количество перешло у них наконец в качество, и они стали с миром в другие отношения, нежели обычные люди. Они работали в институте, который занимался прежде всего проблемами человеческого счастья и смысла человеческой жизни, но даже среди них никто точно не знал, что такое счастье и в чём именно смысл жизни. И они приняли рабочую гипотезу, что счастье в непрерывном познании неизвестного и смысл жизни в том же.

Всеобщая рабоче-праздничная атмосфера нарушается очередным «научным успехом» профессора Выбегалло — в его лаборатории «вылупилась» из автоклава «модель человека, неудовлетворённого желудочно». Модель внешне является копией профессора Выбегалло, а её единственной способностью является пожирание всего съедобного. Профессора срочно вызывают в институт. Он появляется в лаборатории вместе с представителями прессы. Оказывается, профессор поставил себе задачу создать Идеального Человека, и исследования уже вышли на этап промежуточного моделирования. Модель успешно демонстрирует, что, удовлетворяя свои желудочные потребности, способна очень много есть — чем дальше, тем больше. Пока «кадавр» обжирается, Выбегалло много и весьма демагогически разглагольствует о том, что удовлетворение материальных потребностей есть путь к развитию личности и духовному росту. В конце концов, модель от обжорства просто разрывается на куски, забрасывая присутствующих содержимым своих органов пищеварения. Профессор Выбегалло сообщает, что испытания прошли успешно и возлагает большие надежды на модель следующего уровня — «модель человека, удовлетворённого полностью». Очередная модель сможет, через магию, сразу удовлетворять все свои материальные потребности, и по этой причине будет, в понимании профессора, «исполином духа».

На совещании у директора института, невольным свидетелем которого становится Привалов, обсуждается вопрос о том, насколько опасной может быть следующая модель. В то время как остальные требуют провести испытания на полигоне, Выбегалло хочет испытаний непосредственно в стенах лаборатории. Однако он немедленно меняет точку зрения, когда Янус Полуэктович решает проводить испытания на полигоне в связи с тем, что «эксперимент будет сопровождаться значительными разрушениями». Невструев также почему-то выносит «предварительную благодарность» Роману Ойра-Ойра за «находчивость и мужество».

Именно так всё и происходит — модель Идеального Потребителя сразу после рождения переносит к себе все материальные ценности, до которых смогла дотянуться своими магическими способностями, а затем пытается свернуть пространство, — видимо, чтобы обрести всемогущество в замкнутом объёме. Катаклизм предотвращает Роман Ойра-Ойра, который бросает в Идеального Потребителя бутылкой с джинном, и вырвавшийся на свободу джинн уничтожает выбегалловскую модель до того, как она смогла обрести всемогущество.

Затем Привалов становится свидетелем странной смерти говорящего попугайчика, который появился из кабинета Януса Полуэктовича. Оказывается, эта смерть укладывается в цепочку событий, которые происходили в предыдущие два дня. На следующий день попугайчик оказывается жив. Заинтересованные этим Ойра-Ойра, Корнеев, Эдик Амперян и Привалов начинают исследование этого феномена, который приводит их к идее контрамоции — возможности существования объектов и процессов, движущихся в обратном направлении по времени. Эта теория объясняет не только события с попугайчиком, но и все необычные обстоятельства, связанные с Янусом Полуэктовичем Невструевым. А также, при большом желании, даже тайну Тунгусского метеорита.

Шедевр русской фантастики.
Блистающие юмором истории младшего научного сотрудника Александра Привалова стали настольной книгой многих поколений российских читателей.
И даже сейчас, десятилетия спустя, повесть "Понедельник начинается в субботу", давным-давно уже ставшая "народным достоянием" любителей отечественной научной фантастики, читается так же легко и с таким же наслаждением, как и многие годы назад!

Год издания: 2007

Художники А. Дубовик (обложка),
Е. Мигунов (иллюстрации).
Мягкая обложка, 331 стр.
Формат 70x90/32 (113х165 мм)
Тираж 10000 экз.

Диван в понедельник начинается в субботу

Аркадий и Борис Стругацкие

Понедельник начинается в субботу

(Сказка для научных сотрудников младшего возраста)

Но что страннее, что непонятнее всего, это то, как авторы могут брать подобные сюжеты, признаюсь, это уж совсем непостижимо, это точно… нет, нет, совсем не понимаю.

Суета вокруг дивана

Учитель: Дети, запишите предложение: «Рыба сидела на дереве».

Ученик: А разве рыбы сидят на деревьях?

Учитель: Ну… Это была сумасшедшая рыба.

Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня, прижимаясь к самой дороге, зеленел лес, изредка уступая место полянам, поросшим желтой осокою. Солнце садилось уже который час, все никак не могло сесть и висело низко над горизонтом. Машина катилась по узкой дороге, засыпанной хрустящим гравием. Крупные камни я пускал под колесо, и каждый раз в багажнике лязгали и громыхали пустые канистры.

– Давайте садитесь, – сказал я. – Один вперед, другой назад, а то у меня там барахло, на заднем сиденье.

– Благодетель! – обрадованно произнес горбоносый, снял с плеча ружье и сел рядом со мной.

– А можно я здесь немножко того.

Я перегнулся через спинку и помог ему расчистить место, занятое спальным мешком и свернутой палаткой. Он деликатно уселся, поставив ружье между колен.

– Дверцу прикройте получше, – сказал я.

Все шло, как обычно. Машина тронулась. Горбоносый повернулся назад и оживленно заговорил о том, что много приятнее ехать в легковой машине, чем идти пешком. Бородатый невнятно соглашался и все хлопал и хлопал дверцей. «Плащ подберите, – посоветовал я, глядя на него в зеркало заднего вида. – У вас плащ защемляется». Минут через пять все наконец устроилось. Я спросил: «До Соловца километров десять?» – «Да, – ответил горбоносый. – Или немножко больше. Дорога, правда, неважная – для грузовиков». – «Дорога вполне приличная, – возразил я. – Мне обещали, что я вообще не проеду». – «По этой дороге даже осенью можно проехать». – «Здесь – пожалуй, но вот от Коробца – грунтовая». – «В этом году лето сухое, все подсохло». – «Под Затонью, говорят, дожди», – заметил бородатый на заднем сиденье. «Кто это говорит?» – спросил горбоносый. «Мерлин говорит». Они почему-то засмеялись. Я вытащил сигареты, закурил и предложил им угощаться. «Фабрика Клары Цеткин, – сказал горбоносый, разглядывая пачку. – Вы из Ленинграда?» – «Да». – «Путешествуете?» – «Путешествую, – сказал я. – А вы здешние?» – «Коренные», – сказал горбоносый. «Я из Мурманска», – сообщил бородатый. «Для Ленинграда, наверное, что Соловец, что Мурманск – одно и то же: Север», – сказал горбоносый. «Нет, почему же», – сказал я вежливо. «В Соловце будете останавливаться?» – спросил горбоносый. «Конечно, – сказал я. – Я в Соловец и еду». – «У вас там родные или знакомые?» – «Нет, – сказал я. – Просто подожду ребят. Они идут берегом, а Соловец у нас – точка рандеву».

Лес расступился, мы переехали через мост и покатили между картофельными полями. «Девять часов, – сказал горбоносый. – Где вы собираетесь ночевать?» – «В машине переночую. Магазины у вас до которого часа работают?» – «Магазины у нас уже закрыты», – сказал горбоносый. «Можно в общежитии, – сказал бородатый. – У меня в комнате свободная койка». – «К общежитию не подъедешь», – сказал горбоносый задумчиво. «Да, пожалуй», – сказал бородатый и почему-то засмеялся. «Машину можно поставить возле милиции», – сказал горбоносый. «Да ерунда это, – сказал бородатый. – Я несу околесицу, а ты за мной вслед. Как он в общежитие-то пройдет?» – «Д-да, черт, – сказал горбоносый. – Действительно, день не поработаешь – забываешь про все эти штуки». – «А может быть, трансгрессировать его?» – «Ну-ну, – сказал горбоносый. – Это тебе не диван. А ты не Кристобаль Хунта, да и я тоже…»

– Да вы не беспокойтесь, – сказал я. – Переночую в машине, не первый раз.

Читайте также: