Она лежала на кровати губу от страсти закусив

Обновлено: 13.05.2024

Кабы был бы я моложе,
да сложён бы хорошо,
я б на велике бы тоже
прокатился нагишом. Прокатился бы, не зная
ни заботы, ни труда,
у сограждан вызывая
чувство легкого стыда. Нажимая на педали,
я в седле бы привставал,
чтобы все меня видали,
чтобы каждый узнавал. Одобряем женским полом,
утверждая пол мужской,
я б промчался в виде голом
вдоль по улице Тверской. При моем высоком классе
И неслыханной красе
На правительственной трассе
Мне бы рады были все. И отдавши дань моменту,
Оказавшись у Кремля,
Помахал бы президенту,
Не снимая рук с руля.

Я водку пил с томатным соком
В счастливой юности года
И часто думал о высоком,
О низком – только иногда. Пока соседка Зинаида
Тайком не показала мне
Свое невзрачное либидо
Однажды вечером в окне.

Посмотришь с вниманьем вокруг
Не то что б с холодным, но все же,
Перо выпадает из рук,
Мороз продирает по коже. Народ, закусив удила,
Ни страха не знает, ни меры,
Такие творятся дела,
Такие вершатся карьеры. Словесности русской служить,
Призванье, понятно, святое,
Но хочется бабки вложить
Порою во что-то крутое.

Он тихо умер на рассвете
Вдали от бога и людей.
Светило солнце,
Пели дети,
Омыта струями дождей,
Планета мерно совершала
Свой долгий повседневный путь.
Ничто страдальцу не мешало
Спокойно ноги протянуть.

Ах, отчего на сердце так тоскливо?
Ах, отчего сжимает грудь хандра?
Душа упорно жаждет позитива,
Взамен «увы» ей хочется «ура!»

— И неимущим, и богатым
Мы в равной степени нужны, —
Сказал патологоанатом
И вытер скальпель о штаны.

Желаю восславить любовь я,
Хвалу вознести ей сполна.
Полезна она для здоровья,
Приятна для сердца она. Любовь помогает в работе,
Любовь согревает в быту,
Наш дух отрывая от плоти,
Бросает его в высоту. И дух наш по небу летает,
Как горный орел все равно,
То крылья свои распластает,
То ринется камнем на дно.

Чтобы написать стихотворение,
Кроме авторучки и листа,
Требуется также вдохновение,
Без него не выйдет ни черта. Вдохновенье — штука ненадежная,
Есть оно — валяй себе строчи,
Не пришло, что вещь вполне возможная, —
И хана, хоть лбом об стол стучи.

Она лежала на кровати,
Губу от страсти закусив,
А я стоял над ней в халате,
Ошеломительно красив. Она мою пыталась шею
Руками жадными обнять,
Ей так хотелось быть моею.
И здесь я мог ее понять!

Когда в районе головы
вас поражает пуля,
сперва вам кажется, что вы
как будто бы уснули. Но через несколько минут,
когда остынет тело,
соображаете, что тут
куда серьезней дело.

Искусство — достоянье масс
И достижение природы.
Оно сияет, как алмаз,
Когда его почистишь содой.
Оно не терпит суеты
И в то же время —
Волокиты.
Его прекрасные черты
Для всех желающих открыты.

Листья желтые медленно падают
В нашем богом забытом саду,
Ничего меня больше не радует,
Даже цирк на Охотном ряду. Ощущение общей усталости,
Да и вид у артистов несвеж:
Не любому под силу до старости
Выходить колесом на манеж. Но, боюсь, не придется расстаться нам.
Вопреки уговорам врачей,
Снова рвется к цветам и овациям
Нерушимый союз циркачей.

Человек я закрытого типа,
маскирующий сущность свою,
существую неброско и тихо,
в ресторанах посуду не бью. Не трудясь на общественной ниве,
промышляя на частных полях,
я с рожденья в любом коллективе
на четвертых и пятых ролях. Сексуален, по отзывам, в меру,
(тут поправка на длительный стаж),
но при этом, заметьте, гетеро,
что сегодня почти эпатаж.

Телевизор я врубаю,
там беснуется попса,
слышны крики попугаев,
обезьяньи голоса. И терпеть не в силах муки,
думаю: «твою же ж мать,
как умеют эти суки
эти звуки извлекать?»

Будь я малость помоложе,
я б с душою дорогой
человекам трём по роже
дал как минимум ногой. Да как минимум пяти бы
дал по роже бы рукой.
Так скажите мне спасибо
что я старенький такой.

Только дух перевели,
Как приперлась Натали,
Приведя подругу Шуру,
Феерическую дуру.
А потом нагрянул Стас,
Это был ваще атас!
А потом невесть откуда,
Неизвестно почему,
Вдруг возникла эта Люда,
(Люда — полное му-му).
А потом явился Марк
И по морде Люду — шварк!
А когда пришел Илья,
То не выдержал и я.
Все!

Я раньше был подвижный хлопчик,
Хватал девчонок за трусы,
Но простудил однажды копчик
В интимной близости часы. Недвижность мною овладела
Заместо прежнего огня,
Ах, девы, девы, где вы, где вы,
Почто покинули меня? Весь горизонт в свинцовых тучах,
Где стол был яств, стоит горшок,
Умчался фрикций рой летучих,
Веселый петтинг-петушок, Откукарекавшись навеки,
Вот-вот начнет околевать,
Подайте, граждане, калеке,
Подайте женщину в кровать.

Вчера по радио я слышал,
Что вышел вроде бы указ,
А, может, даже и не вышел,
Но обсуждается как раз, Что тем, кто родину не любит
И даром хлеб народный жрет,
Тем скоро голову отрубят,
Чтоб место знали наперед, Зароют в землю их сырую,
могилу хлоркой обольют.
. А тем, кто любит, тем вторую,
Как полагается пришьют.

Три Петра и два Ивана,
два Ивана, три Петра
просыпались утром рано
и херачили с утра. И завидовал им пьяным,
Двум Иванам, трем Петрам,
Трем Петрам и двум Иванам
Черной завистью Абрам.

Подборка из И. Иртеньева

***
Будь я малость помоложе,
Я б с душою дорогой
Человекам трем по роже
Дал как минимум ногой.

Да как минимум пяти бы
Дал по роже бы рукой.
Так скажите мне спасибо
Что я старенький такой.
***
Она лежала на кровати,
Губу от страсти закусив,
А я стоял над ней в халате,
Ошеломительно красив.

Она мою пыталась шею
Руками жадными обнять,
Ей так хотелось быть моею.
И здесь я мог ее понять.

***
Блестят штыки, снаряды рвутся,
Аэропланов слышен гуд,
Куда-то белые несутся,
За ними красные бегут.

Повсюду реки крови льются,
Сверкают сабли там и тут,
Куда-то красные несутся,
За ними белые бегут.

А в небе жаворонок вьется,
В реке играет тучный язь,
И пьяный в луже у колодца
Лежит, уткнувшись мордой в грязь.

***
На Павелецкой-радиальной
Средь ионических колонн
Стоял мужчина идеальный
И пил тройной одеколон.

Он был заниженного роста,
С лицом, похожим на кремень.
Одет решительно и просто —
Трусы, галоши и ремень.

В нем все значение имело,
Допрежь неведомое мне,
А где-то музыка гремела
И дети падали во сне.

А он стоял, мужского рода,
В своем единственном числе,
И непредвзятая свобода
Горела на его челе.

***
Мужчина к женщине приходит,
Снимает шляпу и пальто,
И между ними происходит,
Я извиняюсь, черт-те что!

Их суетливые движенья,
Их крики дикие во мгле,
Не ради рода продолженья,
Но ради жизни на земле.

И получив чего хотели,
Они, уставясь в потолок,
Лежат счастливые в постели
И пальцами шевелят ног.

***
Если б кто на спину мне бы
Присобачил два крыла,
Я б летал себе по небу
Наподобие орла.

Я бы реял над планетой,
Гордый пасынок стихий,
Не читал бы я газеты,
Не писал бы я стихи.

Уклоняясь от работы
И полезного труда,
Совершал бы я налеты
На колхозные стада.

Я б сырым питался мясом,
Я бы кровь живую пил,
Ощущая с каждым часом
Прибавленье новых сил.

А напившись и наевшись,
Я б ложился на матрас
И смотрел бы не мигая
Передачу «Сельский час».

***
Девица склонилась
В поле над ручьем.
Ну скажи на милость,
Я-то здесь при чем?

Хочется девице
В поле из ручья
Жидкости напиться,
А при чем здесь я?

Солнышко садится,
Вечер настает,
Что мне до девицы?
До ее забот?

На вопросы эти
Не найду ответ.
Сложно жить на свете
В тридцать девять лет.

***
Международные бандиты
Всех рангов, видов и мастей,
Пытались навязать кредиты
Стране застенчивой моей.

Хоть ей выламывали руки
И раздевали догола,
Она терпела молча муки,
Но, стиснув зубы, не брала.

И все же, опоив дурманом,
Под сладкий рокот МВФ,
Кредит всучили ей, обманом
Сопротивленье одолев.

Кто ж соблазнив ее халявой,
Потом использовал вовсю?
Французик жалкий и вертлявый,
Плешивый щеголь Камдессю.

Простоволосая, босая,
Она лежала на стерне
И, губы черные кусая,
Сжимала деньги в пятерне.

Напрасно, вкруг нее сомкнувшись,
Толпились подлые враги,
В надежде, что она, очнувшись,
Начнет им возвращать долги.

Но нет, не такова Россия,
Она свободна и горда.
Ей можно что-то дать насильно,
Но взять обратно – никогда!

***
Любовь. На вид простое слово,
А говорили, тайна в нем,
Но я проник в ее основу
Своим мозолистым умом.

Напрягши всю мускулатуру,
Собрав запас душевных сил,
Свой мощный ум, подобно буру,
С размаху в тайну я вонзил.

Взревел как зверь могучий разум
И, накалившись докрасна,
Вошел в нее, заразу, разом,
Лишь только ойкнула она.

И что же разуму открылось,
Когда он пообвыкся там?
А ничего. Сплошная сырость,
Да паутина по углам.

***
Шел по лесу паренек,
Паренек кудрявый,
И споткнулся о пенек,
О пенек корявый.

И про этот про пенек,
Про пенек корявый
Все сказал, что только мог
Паренек кудрявый.

Раньше этот паренек
Говорил коряво.
Научил его пенек
Говорить кудряво.

***
Ко мне тут киллер приходил
Да видно дома не застал,
В прихожей только наследил,
Но я уж возникать не стал.

***
Как увидишь над пашнею радугу —
Атмосферы родимой явление,
Так подумаешь, мать твою за ногу
И застынешь в немом изумлении.

Очарован внезапною прелестью,
Елки, думаешь, где ж это, братцы, я?
И стоишь так с отвисшею челюстью,
Но потом понимаешь: ДИФРАКЦИЯ.

***
Как на площади Таганской,
Возле станции метро,
Ветеран войны афганской
Мне в живот воткнул перо.

Доканала, вероятно,
Парня лютая тоска,
Мне тоска его понятна
И печаль его близка.

Жалко бедного афганца —
Пропадет за ерунду,
И себе мне жаль, поганца,
К превеликому стыду.

***
Иду я против топора,
В руке сжимая лом
Как символ торжества добра
В его борьбе со злом.

***
Идет по улице скелет,
На нас с тобой похож,
Ему совсем немного лет,
И он собой хорош.

Возможно, он идет в кино,
А может, из гостей,
Где пил игристое вино
И был не чужд страстей.

А может, дома сигарет
Закончился запас,
И в магазин решил скелет
Сходить в полночный час.

Идет себе, ни на кого
Не нагоняя страх,
И все в порядке у него,
Хоть с виду он и прах.

Идет он на своих двоих
Дорогою своей,
Идет, живее всех живых
И мертвых всех мертвей.

***
— И неимущим, и богатым
Мы в равной степени нужны, —
Сказал патологоанатом
И вытер скальпель о штаны.

***
Вы играли на рояле,
Тонкий профиль наклоня,
Вы меня не замечали,
Будто не было меня.

Из роскошного «Стейнвея»
Дивных звуков несся рой,
Я стоял, благоговея
Перед вашею игрой.

И все то, что в жизни прежней
Испытать мне довелось,
В этой музыке нездешней
Странным образом сплелось.

Страсть, надежда, горечь, радость,
Жар любви и лед утрат,
Оттрезвонившая младость,
Наступающий закат.

Слезы брызнувшие пряча,
Я стоял лицом к стене,
И забытый вальс собачий
Рвал на части душу мне.

***
Мне с населеньем в дружном хоре,
Боюсь, не слиться никогда,
С младых ногтей чужое горе
Меня, вот именно, что да.

Не то чтобы вот так уж прямо,
Чтоб раскаляться добела,
Но за соседней стенкой драма
Всегда, хоть малость, но скребла.

Прижавшись чутким ухом к стенке,
Фантазмы отгоняя сна,
Я драмы той ловил оттенки,
Вникал в ее полутона.

Какое варево варилось
На том невидимом огне,
Что там заветное творилось,
Доныне неизвестно мне.

Случайно вырванная фраза,
Внезапный скрип, чуть слышный вздох.
И все же катарсис два раза
Я испытал, простит мне Бог.

***
Жена моя все время моется,
Меняет что ни день белье,
Когда же только успокоится
Душа мятежная ее.

С утра посуда вся помытая,
Пылинки не сыскать в дому,
Хотя и не противник быта я,
Но должен быть предел всему.

Мне чистота моя моральная
Ее физической важней,
Машина хороша стиральная,
Но счастье все-таки не в ней.

Да, я ношу футболки потные
И сплю бывает что в пальто.
Не все ж поэты чистоплотные,
Так нас и любят не за то.

***
Дружно катятся года
С песнями под горку,
Жизнь проходит, господа,
Как оно ни горько.

Елки-палки, лес густой,
Трюфели-опята,
Был я раньше мен крутой,
Вышел весь куда-то.

Ноу смокинг, ноу фрак,
Даже хау ноу,
У меня один пиджак
Да и тот хреновый.

Нету денег, нету баб,
Кончилась халява,
То канава, то ухаб,
То опять канава.

Пыльной грудою в углу
Свалена посуда,
Ходит муха по столу,
Топает, паскуда.

На гвозде висит Ватто,
Подлинник к тому же,
На Ватто висит пальто,
Рукава наружу.

У дороги две ветлы,
Вдоль дороги просо,
Девки спрыгнули с иглы,
Сели на колеса.

Не ходите, девки, в лес
По ночам без мамки,
Наберете лишний вес,
Попадете в дамки.

Не ходите с козырей,
Не ходите в баню,
Ты еврей и я еврей,
Оба мы цыгане.

***
Отпусти меня, тятя, на волю,
Не держи ты меня под замком.
По весеннему минному полю
Хорошо побродить босиком.

Ветерок обдувает мне плечи,
Тихо дремлет загадочный лес.
Чу, взорвалась АЭС недалече.
Не беда, проживем без АЭС.

Гулко ухает выпь из болота,
За оврагом строчит пулемет,
Кто-то режет в потемках кого-то,
Всей округе уснуть не дает.

Страшно девице в поле гуляти,
Вся дрожу, ни жива, ни мертва,
Привяжи меня, тятя, к кровати
Да потуже стяни рукава.

***
Люблю я городских поэтов,
Ну что поделаешь со мной.
Пусть дикой удали в них нету,
Пусть нет раздольности степной,

Пусть нету стати в них былинной,
Пусть попран дедовский завет,
Пусть пересохла пуповина,
Пусть нет корней, пусть стержня нет.

Зато они в разгаре пьянки
Не рвут трехрядку на куски
И в нос не тычут вам портянки,
Как символ веры и тоски.
***
День весенний был погож и светел,
Шел себе я тихо, не спеша,
Вдруг американца я заметил,
Гражданина, значит, США.

Он стоял, слегка расставив ноги,
Глядя на меня почти в упор.
Как тут быть? Уйти ли прочь с дороги?
Лечь пластом? Нырнуть в ближайший двор?

Сотворить ли крестное знаменье?
Словом, ситуация не мед.
Кто бывал в подобном положенье,
Тот меня, я думаю, поймет.

Вихрем пронеслись перед глазами
Так, что не успел я и моргнуть,
Детство,
Школа,
Выпускной экзамен,
Трудовой,
А также ратный путь.

Вот уже совсем он недалече,
Обитатель чуждых нам широт,
И тогда, расправив гордо плечи,
На него пошел я, как на дзот.

Сжал в руке газету, как гранату,
Шаг, другой — и выдерну кольцо.
Было мне что НАТО, что СЕАТО
Абсолютно на одно лицо.

Побледнев от праведного гнева,
Размахнулся я, но в этот миг
Вдруг возникла в памяти Женева
И Рейкьявик вслед за ней возник.

Ощутив внезапное прозренье
И рассудком ярость победив,
Подавил я старого мышленья
Этот несомненный рецидив.

И пошел, вдыхая полной грудью
Запахи ликующей весны.
Если б все так поступали люди,
Никогда бы не было войны.

***
Вот человек какой-то мочится
В подъезде дома моего.
Ему, наверно, очень хочется,
Но мне-то, мне-то каково?

Нарушить плавное течение
Его естественной струи
Не позволяют убеждения
Гуманитарные мои.

Пройти спокойно мимо этого
Не в силах я, как патриот.
Что делать, кто бы посоветовал,
Но вновь безмолвствует народ.

***
Я обычно как напьюсь,
Головой о стенку бьюсь.
То ли вредно мне спиртное,
То ли просто возрастное.

***
Я вчера за три отгула
Головой упал со стула.
Поначалу-то сперва
Подписался я за два,
Но взглянув на эти рожи,
Нет, решил, так не пойдет,
И слупил с них подороже,
Я ж не полный идиот.

***
Я в юности во сне летал
И так однажды навернулся,
Что хоть с большим трудом проснулся,
Но больше на ноги не встал.

С тех пор лежу я на спине,
Хожу — ну разве под себя лишь.
Уж лучше б ползал я во сне.
Так ведь всего не просчитаешь.

***
Что-то главное есть в винегрете.
Что-то в нем настоящее есть,
Оттого в привокзальном буфете
Я люблю его взять да и съесть.

Что-то в нем от холодной закуски,
Что-то в нем от сумы и тюрьмы.
Винегрет — это очень по-русски,
Винегрет — это, в сущности, мы.

Что-то есть в нем, на вид неказистом,
От немереных наших широт?
Я бы это назвал евразийством,
Да боюсь, что народ не поймет.

***
Когда родился я на свет,
Не помню от кого,
Мне было очень мало лет,
Точней, ни одного.

Я был беспомощен и мал,
Дрожал, как студень, весь
И, хоть убей, не понимал,
Зачем я нужен здесь.

Больное детство проплелось,
Как нищенка в пыли,
Но дать ответ на тот вопрос
Мне люди не смогли.

Вот так, умом и телом слаб,
Живу я с той поры —
Ни бог, ни червь, ни царь, ни раб,
А просто — хрен с горы.

***
Как в Ростове-на-Дону,
На Дону в Ростове
Встретил бабу я одну
С шашкой наготове.

Ой ты, конь мой вороной,
Звонкая подкова,
Уноси меня, родной,
Срочно из Ростова.

***
Сгущалась тьма над пунктом населенным,
В ночном саду коррупция цвела,
Я ждал тебя, как свойственно влюбленным,
А ты, ты, соответственно, не шла.

Я жаждал твоего коснуться тела,
Любовный жар сжигал меня дотла,
А ты прийти ко мне не захотела,
А ты, смотрите выше, все не шла.

Полночный сад был залит лунным светом,
Его залил собою лунный свет.
Сказать такое — нужно быть поэтом,
Так написать — способен лишь поэт.

Поэт, он кратким должен быть и точным,
Иначе не поэт он, а фуфло.
Короче, я сидел в саду полночном.
А ты, как чмо последнее, не шло.

***
Просыпаюсь с бодуна,
Денег нету ни хрена.
Отвалилась печень,
Пересохло в горле,
Похмелиться нечем,
Документы сперли,
Глаз заплыл,
Пиджак в пыли,
Под кроватью брюки.
До чего ж нас довели
Коммунисты-суки!

***
Порой мне кажется как будто
Вы в грезе мне являлись где-то,
Во что-то легкое обуты,
Во что-то светлое одеты.

С ленивой грацией субретки,
В призывной позе нимфоманки
Сидели вы на табуретке,
Лежали вы на оттоманке.

Причем, ну ладно бы сидели,
Да пес с ним — хоть бы и лежали,
Но не меня в виду имели
И не меня в уме держали.

И не унизившись до просьбы,
Я вас покинул в экипаже,
Хотя и был совсем не прочь бы
И даже очень был бы даже.

***
Гляжу в окно. Какое буйство красок
Пруд — синь, лес — зелен, небосклон голуб.
Вот стадо гонит молодой подпасок,
Во рту его златой сияет зуб.

В его руках «Спидола» именная —
Награда за любимый с детства труд.
Волшебным звукам трепетно внимая,
Ему вослед животные идут.

На бреге водоема плачет ива,
Плывет по небу облаков гряда,
Симптом демографического взрыва —
Белеет аист в поисках гнезда.

Младые девы пестрым хороводом
Ласкают слух, а также тешат глаз.
Все это в сумме дышит кислородом,
А выдыхает углекислый газ.

Ритм дождя, стр. 31

Вглядываясь в его лицо, она пыталась определить, действительно ли он хочет получить ответ или просто издевается над ней.

— Произошла ошибка, — сказала она. — Я не за тем спускалась вниз.

— Я боялась, что разобьется стекло. Кто-то швырял камешки в мое окно.

— Неужели? А вам это не померещилось?

— Вы, конечно же, никого не видели под моим окном?

Он пожал плечами:

— Я так и думала! — торжествующе заявила она. — Потому что это были вы сам.

Джейк, не отвечая, снова направился к ней. Пришлось отступать в гостиную. Судя по блеску в его глазах, он что-то задумал. С каждым его шагом сердце ее стучало сильнее и сильнее. Спасаясь и от него, и от самой себя, Дэнни юркнула в гостиную, пробежала по мягкому пушистому ковру к задернутым шторам и спряталась за ними. Но уже через пару секунд шторы были откинуты и Джейк стоял перед ней, улыбаясь во весь рот.

— Я ведь предупреждал вас, что может произойти, если вы снова встретитесь мне ночью.

Он погладил ее волосы и задержал ладонь на локоне. Дэнни пришлось приложить всю свою волю, чтобы не прижаться к его руке щекой.

— Я думаю, нам необходимо остановиться, — прошептала она. — Только подумайте, что мы делаем!

— Нам с тобой все равно никогда не расстаться. Перестань быть угрюмой. Мне нравится твоя улыбка.

Джейк наклонил к ней голову, и в последней попытке сопротивления она уперлась руками ему в грудь.

— Мы не можем делать этого!

— О, я думаю, ты удивишься тому, как хорошо мы можем это делать!

Его губы прикоснулись к ее губам, и Дэнни уже не смогла сдержать стон нарастающего желания. Джейк обнял ее за талию, прижимая к себе. Жар его тела распространился по всем ее жилам, и остатки сопротивления растворились в этом общем жаре.

Когда их губы слились, она обхватила Джейка за плечи. Щетина колола ей подбородок, но она не замечала этого, только чувствовала силу его рук. Он доводил ее до беспамятства, пробуждая все возрастающее желание.

Джейк опустил руки на ее плечи, потом на грудь, и она выгнулась от чудесного прикосновения. Джейк застонал, словно впервые пробуя нечто неведомое и великолепное. Дэнни снова прильнула к его губам.

Часы в гостиной пробили час, и Джейк отстранился от нее, как будто их время истекло. Она воспользовалась этим моментом, чтобы перевести дыхание и попробовать остановиться.

— Нам надо держать себя в руках! — сказала она, стараясь быть строгой.

Собрав в пригоршни ее волосы, Джейк откинул ее голову, чтобы заглянуть в глаза.

— Теперь это уже невозможно, моя прелесть.

Их губы снова слились, и она обвила его шею руками, чтобы прижаться сильнее. Сердце ее билось как сумасшедшее от сладостных ощущений.

Джейк расстегнул застежку на ее накидке, и накидка соскользнула с плеч; только тонкая ночная рубашка скрывала теперь ее вздымающуюся грудь. Он отстранился, чтобы взглядом окинуть ее и ласкать глазами.

— Я никого не желал так сильно, как тебя, Дэнни.

Это признание пронизало ее сотнями искр. Джейк наклонил голову, целуя ее шею, и стал спускаться ниже, туда, где дрожали и набухали два бутона. Она обнаружила, что прижимает его крепче, с языка готова была сорваться мольба о том, чтобы он никогда не останавливался.

Ладони его скользнули вниз и приподняли ее рубашку до талии. Затем он взял ее на руки и положил на мягкий ковер.

На некоторое время он словно куда-то пропал, и Дэнни затосковала по его теплу. Но вскоре он снова склонился над ней, целуя ее грудь. Дэнни инстинктивно выгнулась, желая полного слияния.

— О Боже! — со вздохом произнес он. — Ты доведешь меня до пика, хотя мы еще и не начинали.

Просунув одну руку ей под спину, он слегка приподнял ее. Дэнни открыла глаза и увидела его большое мускулистое тело на своем.

— Джейк! — проговорила она в истоме едва слышно.

— Я хочу, чтобы ты шептала мое имя, Дэнни, — так же тихо сказал он. — Я хочу, чтобы только это имя ты шептала.

Жар начал возрастать глубоко внутри нее, распространяя яростные вспышки по всему животу.

Джейк застонал и, тяжело дыша, прошептал:

— Я хочу тебя, Дэнни. Хочу получить всю тебя.

Он накрыл ее рот и одним глубоким и могучим толчком достиг самых глубин ее тела. Дэнни поняла, что это все, что он навеки получил ее душу.

Наступившая боль была острой, но быстрой, и они растворились друг в друге. Когда он попытался выйти из нее, она притянула его обратно.

— Тебе не больно? — спросил он.

— Немножко больно, — прошептала она.

Он поцеловал ее нежно и крепко.

— И все равно продолжать?

Он чуть отодвинулся, и боль сменилась невероятным ощущением пульсирующего наслаждения, от которого перехватило дыхание. Наблюдая за ней, он полностью отстранился, затем снова слился с ней, и Дэнни протяжно и сладостно застонала. Он шептал ей что-то на ухо — сладкие, соблазнительные слова, еще больше разжигавшие пламя.

Тысячи крохотных лучиков окружили ее и взорвались вспышкой, подобной вспышке молнии. Она выгнулась, каждый мускул ее тела напрягся от взрыва непередаваемых ощущений, и она подумала, что вот-вот умрет.

Джейк целовал и целовал ее, нашептывая, как она восхитительна. Дэнни лежала в его объятиях, купаясь в наслаждении.

Ее тело еще дрожало от пережитого потрясения, когда он поднялся и стал одеваться. Согретая ранее его теплом, она почувствовала прохладу и содрогнулась. Джейк застегивал рубашку, и ей захотелось, чтобы он сказал что-нибудь ласковое, успокоил ее. А он приглаживал волосы и казался таким спокойным по сравнению с ней, еще обуреваемой эмоциями.

— Я отведу тебя в твою комнату, — сказал Джейк.

Слезы наполнили ей глаза. Она неуверенно поднялась:

Но он подхватил Дэнни на руки и понес. Сопротивляться она уже не могла. Повернув ручку, Джейк локтем распахнул дверь, прошел в комнату и положил Дэнни на постель. Когда он собрался уходить, Дэнни всхлипнула. Он остановился:

— Не надо плакать. Это был секс, простой, как сама жизнь. Ты постепенно привыкнешь воспринимать это без особых душевных переживаний. А сейчас закрывай свои красивые глазки и засыпай.

Джейк оставил ее одну, разочарованную и ошеломленную. Стоило ему закрыть дверь, как она расплакалась навзрыд.

Джейк ходил по своей комнате, как разъяренный тигр по клетке. Все уже произошло, он добился своего, так почему же, черт побери, страстное желание не ослабевает в нем, вновь бьется, словно пульсирующий фонтан? Дэнни в порыве страсти шептала его имя, и этот звук сейчас эхом отдавался в голове, переполняя его страстью.

С досады Джейк ударил кулаком по шкафу. Для него становился очевидным тот факт, что избавиться от тяги к ней он не в силах.

Едва слышные звуки привлекли его внимание, и он подошел к стене, разделяющей их комнаты. Перед глазами промелькнуло видение обнаженной Дэниэллы, стонущей под ним, и он зажмурил глаза, пытаясь прогнать его. В прошлом он заканчивал свои отношения с женщинами просто и быстро, но на этот раз долго оставался с ней, лаская и шепча на ухо разные нежности. Почему же она плачет?

Рыдания за стеной усиливались, и прежнее видение сменилось другим: обиженная девочка клубочком свернулась на постели, оплакивая свою невинность и думая, что теперь она никому не нужна. Сердце его, казалось, готово было разорваться на части от жалости к ней.

Забыв, что на нем только трусы, Джейк покинул свою комнату, намереваясь утешить ее, чтобы она смогла заснуть. Он и сам толком не знал, как ее успокоить. Извинения, конечно же, ни к чему не приведут. Дэнни, возможно, ответит на них какой-нибудь резкостью, разозлит его, и дело кончится тем, что он еще больше обидит ее. Но и спокойно слушать рыдания он не мог.

Войдя в комнату, Джейк закрыл дверь. Мгновение ушло на то, чтобы глаза адаптировались в темноте, а затем он увидел ее — точно в той позе, в какой представлял: клубочком свернувшуюся на постели.

МОЯ КНИЖНАЯ ПОЛКА. Поэт-правдоруб

Будь я малость помоложе,
Я б с душою дорогой
Человекам трем по роже
Дал как минимум ногой.

Да как минимум пяти бы
Дал по роже бы рукой.
Так скажите мне спасибо
Что я старенький такой.

Посвящается А. С.

Я лежу на животе
С папиросою во рте,
Подо мной стоит кровать,
Чтоб я мог на ней лежать.

Под кроватию паркет,
В нем одной дощечки нет,
И я вижу сквозь паркет,
Как внизу лежит сосед.

Он лежит на животе
С папиросою во рте,
И под ним стоит кровать,
Чтоб он мог на ней лежать.

Под кроватию паркет,
В нем другой дощечки нет,
И он видит сквозь паркет,
Как внизу другой сосед

На своем лежит боке
С телевизором в руке.
По нему идет футбол,
И сосед не смотрит в пол.

Но футбол не бесконечен —
Девяносто в нем минут,
Не считая перерыва
На пятнадцать на минут.

Вот уж больше не летает
Взад-вперед кудрявый мяч,
И служитель запирает
Расписныя ворота.

И сосед, разжавши пальцы,
Уроняет на паркет
Совершенное изделье
Из фанеры и стекла.

И, следя усталым взглядом
Телевизора полет,
Он фиксирует вниманье
На отверстии в полу.

Но напрасно устремляет
Он в него пытливый взор,
Потому что в нашем доме
Этажей всего лишь три.

Весь объят тоской вселенской
И покорностью судьбе,
Возле площади Смоленской
Я в троллейбус сяду „Б“.

Слезы горькие, не лейтесь,
Сердце бедное, молчи,
Ты умчи меня, троллейбус,
В даль туманную умчи.

Чтобы плыл я невесомо
Мимо всех, кого любил,
Мимо тещиного дома,
Мимо дедовских могил.

Мимо сада-огорода,
Мимо Яузских ворот,
Выше статуи Свободы,
Выше северных широт.

Выше площади Манежной,
Выше древнего Кремля,
Чтоб исчезла в дымке нежной
Эта грешная земля.

Чтоб войти в чертог твой, Боже,
Сбросив груз мирских оков,
И не видеть больше рожи
Этих блядских мудаков.

Что-то главное есть в винегрете.
Что-то в нем настоящее есть,
Оттого в привокзальном буфете
Я люблю его взять да и съесть.

Власть, как положено, ворует,
На то и выбрали ее,
Народ в колоннах марширует,
Пытаясь выгрызти свое.

Как и положено поэту,
Имея все и всех в виду,
И я в хвосте колонны где-то
Плетусь, рифмуя на ходу.

И красный, словно Дед Мороз,
Но в белом венчике из роз,
Партийный лидер впереди
В казенной черной Ауди.

Вот человек какой-то мочится
В подъезде дома моего.
Ему, наверно, очень хочется,
Но мне-то, мне-то каково?

Нарушить плавное течение
Его естественной струи
Не позволяют убеждения
Гуманитарные мои.

Пройти спокойно мимо этого
Не в силах я, как патриот…
Что делать, кто бы посоветовал,
Но вновь безмолвствует народ.

Все накрылось медным тазом,
Но покуда тлеет разум
Ощущения конца
Все же нету до конца.

Отличные парни отличной страны
Недавно вернулись с отличной войны,
В отличье от целого ряда парней,
Которые так и остались на ней.

Отлично их встретил отличный народ,
Который в стране той отлично живет,
Отличных больниц понастроил для них,
Где коек больничных — одна на двоих.

Отличным врачам поручил их лечить,
Что руки не могут от ног отличить.
Отлично остаться живым на войне,
Но выжить в больнице — отлично вдвойне.

Отличных наград для героев отлил,
Отличных оград для приличных могил,
А кто не успел долететь до небес —
Отличные пенсии выдал собес.

Отлично, когда на глазах пелена,
Привычно наличье публичного сна.
Неужто не взвоем от личной вины,
Отличные люди отличной страны?

Выхожу один я на дорогу
В старомодном ветхом шушуне,
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу,
Впрочем, речь пойдет не обо мне.

На другом конце родного края,
Где по сопкам прыгают сурки,
В эту ночь решили самураи
Перейти границу у реки.

Три ложноклассических японца —
Хокусай, Басё и Як-Цидрак
Сговорились до восхода солнца
Наших отметелить только так.

Хорошо, что в юбочке из плюша,
Всем известна зренья остротой,
Вышла своевременно Катюша
На высокий на берег крутой.

И направив прямо в сумрак ночи
Тысячу биноклей на оси,
Рявкнула Катюша, что есть мочи:
— Ну-ка брысь отседа, иваси!

И вдогон добавила весомо
Слово, что не сходу вставишь в стих,
Это слово каждому знакомо,
С ним везде находим мы родных.

Я другой страны такой не знаю,
Где оно так распространено.
И упали наземь самураи,
На груди рванувши кимоно.

Поделом поганым самураям,
Не дождется их япона мать.
Вот как мы, примерно, поступаем,
Если враг захочет нас сломать.

Гуляли мы по высшей мерке,
Ничто нам было нипочем,
Взлетали в небо фейерверки,
Лилось шампанское ручьем.

Какое время было, блин!
Какие люди были, что ты!
О них не сложено былин,
Зато остались анекдоты.

Какой вокруг расцвел дизайн,
Какие оперы лабали,
Каких нам не открылось тайн,
Какие нам открылись дали.

Какие мощные умы
Торили путь каким идеям.
А что теперь имеем мы?
А ничего мы не имеем.

День открытых дверей

Первым к нам пришел Василий,
Хоть его и не просили.
А потом пришел Олег —
Неприятный человек.
А потом пришел Аким,
Непонятно за каким.
А потом и Валентин,
Просто редкостный кретин.
А потом еще Вадим
(Девятнадцать раз судим).
А потом еще Андрей,
Хоть бы сдох он поскорей!
Навестил нас также Фима,
Хоть бы раз прошел он мимо.
А за ним ввалился Павел,
Три часа мозги всем парил.
Очень кстати и Ванек
Заглянул на огонек.
Тут же следом и Витек,
Этот сразу хоть утек.
Только дух перевели,
Как приперлась Натали,
Приведя подругу Шуру,
Феерическую дуру.
А потом нагрянул Стас,
Это был ваще атас!
А потом невесть откуда,
Неизвестно почему,
Вдруг возникла эта Люда,
(Люда — полное му-му).
А потом явился Марк
И по морде Люду — шварк!
А когда пришел Илья,
То не выдержал и я.
Все!

Дружно катятся года
С песнями под горку,
Жизнь проходит, господа,
Как оно ни горько.