Есенин и мариенгоф на одной кровати
Обновлено: 01.05.2024
Изучающие жизнь и творчество Сергея Есенина литературоведы наделяют личность Анатолия Мариенгофа неким инфернальным ореолом: мистический гений, злой есенинский бес. Впрочем, сам Сергей поспособствовал такому чувству нелюбви: их отношения были глубокими и сложными, не лишенными конфликта. Но, конечно, далеко не все поклонники Есенина относятся к Мариенгофу негативно, ведь за громкими размолвками стояла огромная и нежная дружба поэтов – именно поэтому их ссора была воспринята ими так болезненно: только потому, что любовь Есенина и Мариенгофа была безграничной.
Специфика отношений
Анатолий Борисович немало повлиял на Есенина в поэтическом плане – не меньше Блока или Клюева. Он стал одним из трех поэтов, чрезвычайно важных для него. Впрочем, Анатолий оказывал влияние не только на творчество Сергея: эксцентричность, легкий нарциссизм и стиль тонкого эстета Есенин перенял именно у своего друга. Анатолий Мариенгоф для Есенина был одним из самых важных людей в жизни, несмотря на громкие разногласия. Пока друзья были вместе, Есенин не так много пил: Толе была присуща немецкая пунктуальность и аккуратность, и он пристально следил за товарищем. Только после их расставания Сергей сошелся с Айседорой Дункан, и только тогда началось многолетнее пьянство, которое в итоге привело к печальному финалу.
Многие называют Мариенгофа ангелом-хранителем Есенина, притом что они были полными противоположностями друг друга. Однако Анатолий – вовсе не Черный человек, отношения Есенина и Мариенгофа имели совсем другой оттенок. В первую очередь два поэта были друг для друга по-настоящему ценными и близкими людьми, и только потом – соперниками.
Друг Есенина Мариенгоф также был живым человеком, и он испытывал самые нежные и при этом крайне сложные чувства к своему товарищу. Отчасти это могла быть и зависть, но едва ли она была первостепенной. Стоит только взглянуть на отношения других крупных писателей-современников: Бунин и Горький, Бродский и Солженицын – они всегда совмещали взаимное притяжение и одновременное отторжение. Эти сложные отношения сложно назвать однозначно дружбой или враждой.
В случае этих двух поэтов не стоит думать, что их таланты несоизмеримы. Сергей Есенин – безусловно, гений русской поэзии, однако и Анатолий – далеко не последний человек в литературе. Мариенгоф был выдающимся романистом, поэтом с собственным взглядом на мир и удивительным чувством слога. При этом не исключено, что даже отдавая себе отчет в своем беспрецедентном даре, он тем не менее испытывал переживания из-за того, что Есенин получил широкое народное признание, в то время как сам Мариенгоф оставался скорее богемным персонажем.
Творцов связывали очень теплые отношения: Сергей Есенин и Мариенгоф посвящали друг другу чувственные и глубокие стихотворения, вели длительную и трогательную переписку. Многие их письма были опубликованы, причем некоторые из них они отдали в печать лично.
«Роман без вранья»
Многие называют «Роман без вранья», в котором Мариенгоф описал свои отношения с Сергеем, бесчестной ложью, оскверняющей образ поэта. Роман был написан уже после смерти Есенина, так что иных источников взгляда на ситуацию больше не оставалось. Однако поклонники книги не заметили в описаниях ничего предосудительного: будучи близким другом Сергея, Анатолий вполне имел право на некий скепсис и иронию в отношении лучшего друга, ведь он жил с ним и знал его личность, характер и жизнь как никто другой. К тому же роман полон удивительных, полных любви и обожания рассказов о Сергее. Анатолий Мариенгоф о Сергее Есенине писал правдиво и искренне, не упуская ни положительных, ни отрицательных моментов – и именно это, по мнению критиков, делает роман по-настоящему ценным. Есенин жил непростой жизнью, разрываемый эмоциями и страстями, и самые разнообразные чувства – в том числе та же зависть – шумно клокотали в его груди. Повествование звучит искренне и без прикрас – воспоминания о Есенине, записанные человеком, безмерно его любившим.
Есенин до Мариенгофа
Сергей Есенин родился в селе Константиново Рязанской губернии в семье простых крестьян. В 1904 году он поступил в Константиновское земское училище, а окончив его, начал обучаться в церковно-приходской школе. В 1912 году Есенин покинул отчий дом и прибыл в Москву, где поначалу работал в мясной лавке, а позднее – в типографии И. Д. Сытина. Уже через год он стал вольным слушателем на историко-философском отделении в университете имени А. Л. Шанявского. При работе в типографии он сблизился с поэтами суриковского литературно-музыкального кружка.
В 1915 году Сергей уезжает из Москвы в Петроград. Там он читает стихи Блоку, Городецкому и другим поэтам, с которыми впоследствии подружится. Через год Есенина призывают на войну. К тому времени он успел сблизиться с группой «новокрестьянских поэтов» и издать свои первые сборники стихов, которые принесли ему широкую известность.
В начале 20-х Есенин впервые встречает Анатолия Мариенгофа, дружбу с которым он пронесет через всю свою жизнь. Объединяющим словом для Есенина, Мариенгофа и Шершеневича стал «имажинизм» - новое поэтическое течение, которое эти поэты основали сообща. Но в 1924 году Есенин разорвет любые связи с имажинизмом в связи со случившейся ссорой с близким другом - Анатолием Мариенгофом.
Мариенгоф до Есенина
Анатолий родился в 1897 году в Нижнем Новгороде. Его родители были из дворянских родов, которые, увы, разорились. В молодости они были актерами и играли в провинции. Позднее оставили сцену, но любовь к театру и страсть к литературе передались в наследство их сыну.
В 1916 году Анатолий окончил местную гимназию и переехал в Москву, чтобы поступить на юридический факультет Московского университета. Но не прошло и полугода, как Мариенгоф отправился на фронт в составе инженерно-строительной дружины и занялся устройством мостов и дорог. На фронте Мариенгоф не оставлял писательства: он усердно трудился над стихами, и вскоре выходит в свет его первая пьеса в стихах «Жмурки Пьеретты».
В 1917 году, когда он уехал в отпуск, в стране случилась революция. Анатолий возвращается в Пензу и с головой уходит в писательство.
Тем же летом в город входит Чехословацкий корпус. Отец Толи погибает от случайной пули, и после этого трагического события Анатолий навсегда покидает Пензу и уезжает в Москву, где живет у своего кузена Бориса. Там он случайно показывает свои стихотворения Бухарину, который на тот момент являлся главным редактором «Правды». Ему стихи не понравились, но он разглядел в Мариенгофе редкий талант и устроил его литературным секретарем в издательство ВЦИК, которым руководил.
Именно там вскоре произошла первая встреча Анатолия Мариенгофа и Есенина, которая перевернула жизни обоих.
Знакомство
Анатолий и Сергей встретились в издательстве ВЦИК. Есенин, Шершеневич и Мариенгоф – создатели нового поэтического течения – знакомятся именно здесь, так что это место стало по-настоящему знаковым в литературном мире того времени. Здесь же происходит встреча с Рюриком Ивневым, Борисом Эрдманом и другими поэтами, благодаря чему создается группа имажинистов, которые заявили о себе в «Декларации», опубликованной в журнале «Сирена» в 1919 году. Данное определение придумал Анатолий, название происходит от иностранного слова «имаж» - образ. Таким образом, оно стало относиться не только к Мариенгофу: при просьбе "приведите объединяющее слово для Есенина, Шершеневича и Мариенгофа" стоит назвать именно имажинизм.
Это литературное направление возникло в 20-х годах в русской поэзии. Представители этого течения объявили целью любого творчества создание образа. Так, главным выразительным средством любого имажиниста стала метафора и целые метафорические цепочки, которым надлежало сопоставлять разные элементы образа – в прямом и переносном смысле значения предмета. Для творчества имажинистов характерны вызывающий эпатаж, анархические мотивы, эксцентричность.
Дружба поэтов
Встреча во ВЦИКе стала судьбоносной для обоих поэтов. Уже осенью 1919 года они поселяются вместе и становятся неразлучными на много лет. Есенин и Мариенгоф вместе путешествуют по стране: они совершают совместную поездку в Петроград, Харьков, Ростов-на-Дону, а также посещают Кавказ. Во времена разлуки писатели посвящают друг другу стихи и пишут длинные письма, которые впоследствии публикуют, вызывая недовольство критиков. Сергей посвятил другу следующие произведения:
- «Я последний поэт деревни».
- «Сорокоуст».
- «Пугачев».
- «Прощание с Мариенгофом».
Совместным детищем Мариенгофа, Есенина и Шершеневича стал имажинизм. Это время было немаловажным для поэтической среды той эпохи. В период увлечения этим течением Сергей пишет несколько сборников:
- «Трерядница».
- «Исповедь хулигана».
- «Стили скандалиста».
- «Москва кабацкая».
Два поэта жили одним домом, не разделяя ни денег, ни места: все у них было общее. Есенин и Мариенгоф все делали вместе: просыпались, обедали, ужинали, гуляли и даже одевались одинаково в белые куртки, пиджаки, синие брючки, парусиновую обувь. Жили друзья на Богословском переулке, рядом с театром Корша – ныне это место зовется Петровским переулком, а театр стал филиалом МХАТа. Товарищи снимали коммунальную квартиру, где в их распоряжении было целых три комнаты.
Нередко в квартире собирались Эрдман, Старцев, Ивнев, составляя компанию Шершеневичу, Мариенгофу, Есенину - что объединяло таких разноплановых поэтов? Это имажинизм - их общее детище, ставшее отдельным литературным направлением. Их встречи проходили в формате чтения своих сочинений, которые творцы наработали за тот или иной промежуток времени.
Переезд
Есенин, будучи человеком тонкой души, буквально сразу почувствовал, что между Мариенгофом и Анной Никритиной – актрисой Камерного театра – возникло глубокое и настоящее чувство. Сложно сказать, как относился Есенин к симпатии Анатолия к Анне: ходят слухи, что он вскоре стал сильно ревновать друга, и именно это положило начало отношениям Сергея и Айседоры Дункан и одновременно ссоре Есенина и Мариенгофа.
На одной из дружеских встреч Есенин встречает Айседору. Девушка сразу влюбляется в Сергея: весь вечер молодые люди не расстаются. С этого вечера Никритина уезжает с Мариенгофом, а Есенин – с Дункан. Спустя пару месяцев Есенин переезжает к Айседоре, а Анна переезжает на место Сергея к Мариенгофу и вскоре выходит за него замуж (в 1923 году). Анна Никритина была вместе с Анатолием всю оставшуюся жизнь.
Пары часто виделись друг с другом. Вскоре Есенин и Дункан обвенчались, и Айседора взяла фамилию мужа. Тем не менее Айседора и Сергей были словно из посторонних миров и никак не могли прийти к согласию. При том что Есенин разговаривал исключительно на русском, а Дункан – фактически на любом, кроме русского.
Однажды Мариенгоф с Анной встретили пару Есениных у храма Христа Спасителя. Сергей страшно обрадовался и непременно звал их в гости тем же вечером. Пара пришла. Айседора подняла первый бокал за крепкую дружбу Мариенгофа и Есенина: она всегда была очень чуткой женщиной и понимала, как тяжело Сергею. Она прекрасно чувствовала, как сильны и глубоки были отношения ее мужа с лучшим другом.
Свадебное путешествие
После свадьбы Айседора и Сергей зашли к Мариенгофам попрощаться. Анатолий получил стихи Есенина «Прощание с Мариенгофом», которые были посвящены лично ему. Мариенгоф в ответ протянул ему свое.
Оба стихотворения во многом стали пророческими. Жизни друзей раздвоились: исчезло «мы», появились, как писал Анатолий, «Я» и «Он». Этот разрыв стал большим ударом для обоих.
Есенин отправился в путешествие не просто так – он поехал в качестве русского поэта, имевшего своей целью завоевать и покорить Европу и Америку. И русский поэт не прогадал: теперь он известен на весь мир, национальная гордость нашей страны.
Но зарубежье не стало ему домом – он страшно тосковал по родным краям и любимым людям, которые там остались. Из Европы он писал Анатолию о том, как ему тоскливо и плохо за границей. Он страшно скучал по своему другу, ностальгировал по былым временам. Сергей оказался не готов к таким переменам. Только потеряв, Есенин понял, как сильно любил: и родину, и друзей, и ближайшего ему товарища Анатолия Мариенгофа.
Постепенно в отношениях Есениных начался разлад. Сергею было сложно на чужбине: он чувствовал себя не на месте, чужим, непринятым. В то время как Айседора была как рыба в воде: ее все знали, радостно встречали и обожали. Есенин был ущемлен повсюду: он больше не был на первом месте, теперь его занимала Айседора Дункан.
Вскоре пара вернулась на родину поэта, и не прошло много времени, как они были вынуждены разойтись.
Возвращение
К 1923 году у четы Мариенгофов уже родился сын Кирилл. Внезапно от Есенина приходит телеграмма с деньгами: «Приехал, приезжайте, Есенин». Обрадованная семья отправляется в Москву на встречу с Сережей. По воспоминаниям Анны Никритиной, на поэта было больно смотреть: он весь «посерел», взгляд стал мутным и неясным, вид – отчаянным. С ним же какая-то странная и неизвестная компания, видимо, присосавшаяся к поэту в пути.
Через время Есенин переехал к Мариенгофам на Богословский переулок. Но вскоре Сергей вновь покинул чету, уехав в Баку. Жизни Мариенгофа и Есенина к 1925 году вновь разошлись.
В какой-то момент Мариенгофы оказались у Качаловых в компании Сарры Лебедевой, скульптора. Товарищи много обсуждали Есенина, а Василий Иванович даже прочел стихотворение «Собаке Качалова». Вскоре они вернулись домой к Мариенгофам, в 4 утра, где выяснилось, что накануне в их отсутствие здесь гостил Есенин. По словам матери Анны, он все смотрел на Кирилла – сына Анатолия и Анны – и плакал. Сережа страстно хотел помириться с Толей… Компания растерялась: в то время как они обсуждали Сергея, он был прямо у них дома, пребывая в отчаянии. Мариенгоф не знал, где его искать, ведь у Есенина тогда не было постоянного жилья: он ночевал то здесь, то там.
И вдруг на следующий день раздался звонок – за дверью стоял Есенин. Все страшно обрадовались: теплые приветствия, ласковые объятия, дружеские поцелуи. Анатолий был счастлив визиту Сережи, а тот рассказал, как смеялась над ним его «банда» за то, что он вновь ушел к Мариенгофу. Они долго разговаривали, пели, молчали… А после Сергей сказал: «Толя, я скоро умру». Тот не воспринял его слова всерьез, убеждая, что туберкулез излечим, обещался даже поехать вместе с другом на лечение, что бы ни случилось, лишь бы только быть рядом в трудный момент.
Но, как оказалось, никакого туберкулеза, как он говорил, у Есенина не было. В голове засела страшная и навязчивая мысль о самоубийстве.
Кризис
Вскоре Сергей оказался в нервном отделении у Ганнушкина. Мариенгофы Анатолий и Анна часто навещали его, а тот в ответ рассказывал, что пациентам вроде него не дозволено давать ни веревочки, ни ножичка, лишь бы те ничего страшного с собой не сотворили. С тех пор Анна Мариенгоф – в девичестве Никритина – больше никогда не видела Сергея, в то время как ее мужа ожидала еще одна роковая встреча и тяжелый разговор, а после – много лет жизни без лучшего друга.
30 декабря гроб с телом поэта прибыл в Москву. Все, кто знал Есенина и любил, пришли попрощаться с молодым поэтом. Тогда же Анатолий Мариенгоф с горечью написал свое печальное стихотворение, посвященное памяти его дорогого друга. Гроб с телом любимого человека еще не погрузился в землю, когда поэт писал строки:
«Сергун, чудесный! Клен мой златолистый!
Как мог поверить ты корыстным
Это стихотворение стало собственным прощанием Мариенгофа с Есениным.
Похоронили Есенина 31 декабря – в день, когда люди встречали Новый год. Анатолий Мариенгоф о Сергее Есенине с печалью и скорбью говорил: «Как странно течение жизни: сейчас они хоронят Есенина, кладут его хладное бледное тело в черную землю, а уже через пару часов станут пудрить носы и кричать «С Новым годом! С новым счастьем!»
Анатолий с большой утратой вступил в новый год: «Невероятно!» - говорил он, на что жена ответила ему: «Да нет. Это жизнь, Толя…»
Отношения Мариенгофа и Есенина не поддаются логическому объяснению. Это беззаветная любовь, граничащая с чем-то сверхъестественным, невозможность оторвать жизни друг от друга, глубокая тоска и еще более глубокая дружба, не знающая ни времени, ни расстояния, ни смерти – настоящая редкость и самая большая ценность, которую поэты пронесли через всю свою жизнь. Уникальный пример по-настоящему крепкой дружбы. Такое сильное чувство стало для поэтов и большим даром, и тяжким крестом: такую искреннюю связь сохранить крайне тяжело, но потерять – еще страшнее. Во всяком случае, пример отношений Есенина и Мариенгофа демонстрирует, что настоящая дружба действительно существует. Но такая большая сила влечет за собой огромную ответственность, и справились ли поэты с ней, судить сложно – да, может быть, и не стоит.
Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф: история одной литературной дружбы
Фото: Globallookpress/Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф
Однажды в 1920-е кто-то из так называемых «мужиковствующих» поэтов (кто – неизвестно) сочинил: «Есенин последний певец деревни/ Мариенгоф первый московский денди».
Крестьянский сын, «последний певец деревни», и выходец из дворянской семьи, «первый московский денди», встретились в издательстве ВЦИКа в 1918 году и подружились – крайности сходятся.
Казалось, навечно, но, оказалось, до первой серьезной ссоры.
В истории только-только начинавшейся советской литературы это была самая крепкая человеческая и литературная дружба.
Что и в жизни, и в литературе бывает нечасто.
Стихи под одной обложкой
Они поселились в Богословском переулке, вместе ели, пили, даже одевались одинаково – промозглой осенью 1921-го, вернувшись в Москву из Петрограда в одинаковых цилиндрах, привели в изумление публику: купить шляпу в столице без ордера было невозможно.
Они стали неразлучны – в жизни и литературе, между которыми особой разницы не делали, потому что для обоих жизнь была литературой, а литература – жизнью.
В «Романе без вранья» Анатолий Мариенгоф писал: «Года четыре кряду нас никто не видел порознь. У нас были одни деньги: его – мои, мои – его. Проще говоря, и те и другие – наши. Стихи мы выпускали под одной обложкой и посвящали их друг другу».
В 1920 году Сергей Есенин посвятит Мариенгофу стихотворение «Я последний поэт деревни» и маленькую поэму «Сорокоуст», в 1922-м – драму «Пугачев» и в том же году, накануне отъезда с Дункан за границу, напишет стихотворение «Прощание с Мариенгофом». За три дня до отлета в Кенигсберг зайдет попрощаться: «А я тебе, дура-ягодка, стихотворение написал. – И я тебе, Вяточка». Есенин стал читать, «вкладывая в теплые и грустные слова теплый и грустный голос…»
Свое «Прощание» закончил так:
Прощай, прощай.
В пожарах лунных
Не зреть мне радостного дня,
Но все ж средь трепетных
и юных
Ты был всех лучше для меня.
А вдруг –
При возвращении
В руке рука захолодеет
И оборвется встречный
поцелуй.
В обоих посвящениях чувствовался назревающий разрыв.
Во время пребывания Есенина за границей Мариенгоф опубликует «Прощание» в журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасном» (1922, № 1, ноябрь).
У критика Льва Василевского стихи вызовут недовольство: «Очень раздражает обилие семейного материала: стихи Есенина «Прощание с Мариенгофом», интимные письма того же Есенина к тому же Мариенгофу и другим лицам. Все эти Толенька, Толики и Сашуры и пр. – провинциализм дурного тона и почти наглость» («Красная газета», 1922, 4 декабря). Через много лет в своих воспоминаниях «Курсив мой», написанных в 60-е годы, Нина Берберова назовет это стихотворение Есенина «нежнейшим из всех его стихов».
Поэтесса и «святые»
Знаете, за что обиделась одна поэтесса на Есенина и Мариенгофа? Совсем не за отзыв о ее стихах. Мариенгоф в «Романе без вранья» рассказывал, что жили они в неотапливаемой комнате, спали вдвоем на одной кровати, на ледяных простынях, наваливая на себя гору одеял и шуб, пытаясь согреть эти самые простыни своим дыханием и телами. Растопить лед таким примитивным способом не удавалось. И тогда Есенин предложил знакомой поэтессе (автор «Романа без вранья» имя ее не называет, да и это и не столь важно), просившей его устроить на службу, жалованье, которое платили машинистке. Но с одним условием: чтобы она приходила по ночам на Богословский, раздевалась, ложилась на кровать под одеяло и, согрев постель, уходила восвояси. И дал слово, что во время постельного обогрева оба будут сидеть к ней спиной, уткнувшись в рукописи. «Три дня, в точности соблюдая условия, – продолжает Мариенгоф, – мы ложились в теплую постель. На четвертый день поэтесса ушла от нас, заявив, что не намерена дольше продолжать своей службы. Когда она говорила, голос ее прерывался, захлебывался от возмущения, а гнев расширил зрачки до такой степени, что глаза из небесно-голубых стали черными, как пуговицы на лаковых ботинках. Мы недоумевали: «В чем дело? Наши спины и наши носы свято блюли условия. – Именно. Но я не нанималась греть простыни у святых. »
У поэтессы все было на месте – розовеющие ланиты, круглые бедра и пышные плечи – ну все как у Пушкина в «Онегине»: «Дианы грудь, ланиты Флоры/Прелестны, милые друзья!» Но она была больше женщиной, чем поэтессой, и искренне не понимала, почему с ней так обошлись.
Кое-что из истории имажинизма
Это они, Есенин и Мариенгоф, в 1919 году создали «Орден имажинистов», с примкнувшим к ним Вадимом Шершеневичем. Но какой «орден» (к которому позже присоединятся Иван Грузинов, Сергей Кусиков, Матвей Ройзман, Николай Эрдман и другие), тем более литературный, без объявления своих целей и задач? Вот они и возвестили о них Urbi et orbi в журнале «Сирена», а затем в газете «Советская страна» («Сирена», Воронеж, 1919, 30 января; «Советская страна», М., 1919, 10 февраля).
Имажинисты провозгласили смерть футуризма, бросили вызов символистам, пассеистам (пассеизм от фр. passe – прошлое), объявили только себя «настоящими мастеровыми искусства», теми, «кто отшлифовывает образ, кто чистит форму от пыли содержания лучше, чем уличный чистильщик сапоги», и заявили, что «единственным законом искусства, единственным и несравненным методом является выявление жизни через образ и ритмику образов».
Как только ни ругали этот манифест – его клеймили «поэтическими кривляниями», объявили «кликушеским беснованием», а авторов обвинили в «позерстве». Но имажинисты выстояли – стали издавать свои сборники «Харчевня зорь», «Плавильня слов», «Конница бурь» (все – в 1920 году) и затеяли собственный журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном» (с 1922 года).
Мариенгоф разовьет свои теоретические взгляды в книге «Буян-остров» (1920), в которой утверждал, что жизнь бывает моральной и аморальной – искусство же не знает ни того, ни другого, потому что оно есть форма, а содержание является всего лишь одной из ее частей.
Есенин выступит с теоретическим сочинением «Ключи Марии» (1920), которое «с любовью» посвятит Мариенгофу и в котором изложит свои взгляды на пути развития и цели искусства и задачи поэта: поэт должен искать образы, соединяющие его с каким-то незримым миром.
«До свиданья, друг мой, до свиданья…»
С течением времени вызреет конфликт, который закончится полным разрывом дружеских отношений.
Назревали творческие разногласия давно. В статье «Быт и искусство» (1920) Есенин отвергнет прежний подход имажинистов к искусству – «им кажется, что слово и образ – это уже все» – и охарактеризует его как «несерьезный»: «Каждый вид мастерства в искусстве, будь то слово, живопись, музыка или скульптура, есть лишь единичная часть огромного органического мышления человека, который носит в себе все эти виды искусства только лишь, как и необходимое ему оружие».
После возвращения из-за границы 7 апреля 1924 года напишет заявление в правление Ассоциации вольнодумцев, в котором назовет журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном» мариенгофским. И откажется публиковаться в таком журнале.
Формула «Стиль – это человек» полностью
приложима к Мариенгофу. Георгий Якулов.
Портрет Анатолия Мариенгофа. 1922.
Государственный литературный музей
А потом случится «Англетер»…
«Я плакал, – вспоминал Мариенгоф, – в последний раз, когда умер отец. Это было более семи лет тому назад. И вот снова вспухшие красные веки. И снова негодую на жизнь…» («Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги», полностью воспоминания изданы только в 1988 году).
Через два дня после смерти самого близкого друга, 30 декабря, все выльется в пронзительные, царапающие душу стихи, которые начинались так:
Не раз судьбу пытали
мы вопросом:
Тебе ли,
Мне,
На плачущих руках,
Прославленный любимый прах
Нести придется до погоста…
И так заканчивались:
Что мать? что милая?
что други?
(Мне совестно ревмя реветь
в стихах).
России плачущие руки
Несут прославленный
твой прах.
То ли пасквиль, то ли клевета
Наступало время воспоминаний…
Одним из первых на случившуюся трагедию откликнулся ходивший в футуристах Алексей Крученых, который не то что другом, но даже близким приятелем Есенина не был: в 1926 году он издаст чуть ли не 14 книжек, среди них «Чорная тайна Есенина», «Гибель Есенина. Как Есенин пришел к самоубийству». В них Крученых раскрыл падкому на скандалы и сенсации читателю «чорную тайну» (вот так – через «о») и выдал «всю правду» о том, как поэт «пришел к самоубийству».
Маяковский, соперник в читательской славе и любви, в статье «Как делать стихи» назвал эти «сочинения» «дурно пахнущими книжонками Крученых, который обучает Есенина политграмоте так, как будто сам Крученых всю жизнь провел на каторге».
В том же году появятся сборники «Сергей Александрович Есенин. Воспоминания», «Памяти Есенина», воспоминания Софьи Виноградской «Как жил Есенин», Ивана Розанова «Мое знакомство с Есениным», Ивана Грузинова «Есенин разговаривает о литературе и искусстве».
Все эти книги особой полемики в печати не вызовут, как и первые воспоминания Анатолия Мариенгофа, вышедшие в «Библиотеке «Огонька» в том же году. А вот вокруг опубликованного в 1927-м ленинградским издательством «Прибой» «Романа без вранья» и его автора Мариенгофа, самого близкого друга Есенина, разразится ожесточенный скандал.
Название было абсолютно в духе Анатолия Борисовича. Потому что воспоминания написаны именно как роман, хотя по определению это жанры разные.
Огоньковская книжка особой критики не встретила, даже рапповский журнал марксистской критики «На литературном посту» (1926, № 7–8), исповедовавший принцип «держать и не пущать» попутчиков, имажинистов и так далее (перефразирую цитату из рассказа «Будка» 1868 года Глеба Успенского, главный герой которого, постовой полицейский, считал главной своей обязанностью «тащить и не пущать»), сквозь зубы отметил, что воспоминания «написаны с большой нежностью и дают ряд интересных черт из жизни покойного поэта».
«Роман» будут называть то пасквилем, то клеветой. Мариенгофа обвинят и в развязности, и самовлюбленности, и склонности к дешевой сенсации. Его критиковали не столько за неточности, сколько за то, что он не просто описывает те или иные события, свидетелем или участником которых довелось быть, а дает им свое толкование. Но главное – за то, что он представил Есенина не таким, каким поэт виделся критикам – приятелям, знакомым, друзьям. А как иначе?
В конце концов, это видение тех или иных событий именно Мариенгофа, а не тех, кто буквально обрушил на него град обвинений и видел и эти же события и Есенина, естественно, по-другому.
Это был «его Есенин» (ударение на «его») – упрекать за это было глупо и бессмысленно. Но у всех Есенин «свой», и с этим тоже ничего нельзя поделать.
Однако в стройном хоре критиков прозвучал и другой голос. Издатель и публицист Долмат Лутохин из Праги осенью 1927 года напишет Максиму Горькому в Сорренто, что «Роман» ему понравился, он находит в нем много искренности и свежести. Горький ответит наивному Лутохину: «Не ожидал, что «Роман» Мариенгофа понравится Вам, я отнесся к нему отрицательно. Автор – явный нигилист; фигура Есенина изображена им злостно, драма – не понята. А это глубоко поучительная драма, и она стоит не менее стихов Есенина».
«Нигилист» Мариенгоф
Живший в эмиграции под жгучим соррентийским солнцем и вымытым ветрами голубым небом, у самого синего Тирренского моря Горький, прочитав «Роман без вранья», записал Мариенгофа в нигилисты, а нигилистов «буревестник революции» не любил.
Анатолий Борисович же был самым настоящим денди и вел себя как денди всегда и везде: во всех жизненных и литературных ситуациях сохранял бесстрастие, элегантное спокойствие. Он мало чему удивлялся – удивлял других неожиданностью суждений и поступков, вызывал раздражение, недовольство, временами неприязнь и обиды.
В литературе 20-х годов он был фигурой весьма примечательной, если не феноменальной. Он выработал свой уникальный – и потому неповторимый, единственный, ни на кого не похожий стиль – в литературе и жизни. Формула Жоржа Бюффона «Стиль – это человек» полностью приложима к Мариенгофу. Его стиль отражал личность и проявлялся во всем – в творчестве, поведении, образе жизни. Это дано немногим.
Попытка объясниться
В 1948 году Мариенгоф захочет объясниться – напишет о том, как создавался «Роман без вранья» и об отношении к нему современников: «Роман без вранья» был написан, как говорится, одним духом – примерно за три летних месяца. Мы жили тогда на даче, под Москвой, в Пушкино… Сначала роман назывался «Так жили поэты» (с эпиграфом из А. Блока). Из «первого черновика» в книгу вошло не все. Кое-что устранилось при просеивании материала, кое-что вычеркнул сам в корректуре, кое-что вычеркнули мне. К «Роману», когда он вышел, отнеслись по-разному. Люди, не знавшие Есенина близко, кровно обиделись за него и вознегодовали на меня: «оскорбил-де память». Близкие же к Есенину, кровные, – не рассердились. Мы любили его таким, каким он был. Хуже дело обстояло с другими персонажами «Романа». Николай Клюев при встрече, когда я ему протянул руку, заложил свою за спину и сказал: «Мариенгоф! Ох, как страшно. » Покипятился, но недолго чудеснейший Жорж Якулов. «Почем Соль» (Григорий Романович Колобов – товарищ мой по пензенской гимназии) – оборвал старинную дружбу. Умный, скептический Кожебаткин (издатель «Альционы») несколько лет не здоровался: не мог простить «перышных» носков и нечистого носового платка. Явно я переоценил чувство юмора у моих друзей. Совсем уж стали смотреть на меня волками Мейерхольд и Зинаида Райх. Но более всего разогорчила меня Изидора Дункан, самая замечательная и самая по-человечески крупная женщина из всех, которых я когда-либо встречал в жизни. И вот она – прикончила добрые отношения . О многом я в «Романе» не рассказал.
Почему? Вероятно, по молодости торопливых лет.
Теперь бы, я думаю, написал полней. Но вряд ли лучше» («К рукописи !Романа без вранья», которая вместе с черновой рукописью воспоминаний хранится в Пушкинском доме).
Выстрел в вечность
Но это будет выстрел в вечность – Мариенгоф объяснится не с современниками, а с историей: многих из действующих лиц воспоминаний уже не было в живых, страсти вокруг «Романа без вранья» улеглись, споры отшумели, Есенина замалчивали и не печатали. «Роман» вызывал отторжение в 20-е годы, в 40-х о нем забыли, потому что ни о каком переиздании в эти годы и речи не могло быть.
P.S. «Роман без вранья» будет переиздан в том виде, в каком написан, только через 60 лет издательством «Художественная литература».
Об авторе: Геннадий Рафаилович Гутман (псевдоним Геннадий Евграфов) – литератор, один из редакторов альманаха «Весть».
Как Мариенгоф и Есенин в тюрьме из-за Зойкиной квартиры сидели
Богемная жизнь в начале 1920х в Москве ещё не до конца пережившей разруху была тяжела. Но настоящих поэтов это не останавливало. Мариенгоф и Есенин находили злачные места и в то время. Конечно все злачные места были под надзором ВЧК-ОГПУ. 1921 году Мариенгоф и Есенин в тюрьме оказались ненадолго попав засаду чекистов на «Зойкиной квартире», позже описанную и Булгаковым в одноимённой пьесе.
Мариенгоф и Есенин в 1919 году
Этот эпизод Анатолий Мариенгоф потом описал в «Романе без вранья», а участник засады чекист Т. Самсонов даже дал в 10 номере Огонька за 1929 рецензию на книгу и воспоминания об этом эпизоде. Вот что пишет Мариенгоф:
На Никитском бульваре в красном каменном доме на седьмом этаже у Зои Петровны Шатовой найдешь не только что николаевскую «белую головку», перцовки и зубровки Петра Смирнова, но и старое бургундское и черный английский ром.
Легко взбегаем нескончаемую лестницу. Звоним условленные три звонка.
Отворяется дверь. Смотрю, Есенин пятится.
– Пожалуйста. пожалуйста. входите… входите… и вы… и вы… А теперь попрошу вас документы. – очень вежливо говорит человек при нагане.
Везёт нам последнее время на эти проклятые встречи.
В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты производят обыск.
– Я поэт Есенин!
– Я поэт Мариенгоф!
– Очень приятно.
– Разрешите уйти…
– К сожалению…
Делать нечего – остаёмся.
– А пообедать разрешите?
– Сделайте милость. Здесь и выпивочка найдется… Не правда ли, Зоя Петровна.
Зоя Петровна пытается растянуть губы в угодливую улыбку. А растягиваются они в жалкую испуганную гримасу. “Почём-Соль” дёргает скулами, теребит бородавочку и разворачивает один за другим мандаты, каждый величиной с полотняную наволочку. На креслах, на диване, на стульях шатовские посетители, лишённые аппетита и разговорчивости. В час ночи на двух грузовых автомобилях мы компанией человек в шестьдесят отправляемся на Лубянку. Есенин деловито и строго нагрузил себя, меня и “Почём-Соль” подушками Зои Петровны, одеялами, головками сыра, гусями, курами, свиными корейками и телячьей ножкой
Прообраз дома где была Зойкина квартира — Никитский бульвар 15/11. Фото из ЖЖ Vlaldimir d’Ar
Примечательно что Зоя Петровна Шатова и после занималась общепитом, и опять неудачно. Андреевский в книге «Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху» пишет без ссылки на источник:
Зоя Петровна Шатова помогала в организации кафе имажинистам, анархистам, сама в середине двадцатых годов открыла кооперативную столовую «Красный быт» на Пречистенке. Поскольку она членами кооператива оформила нанятых рабочих, кооператив ее признали «лжекооперативом» и столовую закрыли. Тем и кончилась ее предпринимательская деятельность. Эксплуатация чужого труда в СССР не допускалась.
Хоть 1921 год время относительно вегетарианское — поэтов быстро отпустили, судя по фамилии «рецензии» на книги Т. Самсонова (Тимофей Павлович Самсонов, он же Бабий, он же Фома) был человеком непростым. Хоть Зимин в книге «Неизвестный Есенин» пишет:
«Зоя Петровна Шатова приехала в Москву из Тамбова. Регулярное посещение её квартиры различными людьми, да ещё с соблюдением конспирации, руководителю чекистской операции ВЧК-ГПУ в Тамбовской губернии Т. Самсонову показалось подозрительным. Чекисты предполагали, что Зойкина квартира является конспиративной точкой встреч представителей крестьянского восстания на Тамбовщине с антисоветски настроенными московскими интеллигентами»
Наверное Начальник Секретного Отдела Секретно-оперативного управления ВЧК-ГПУ Самсонов мог увязать Шатову с Тамбовом, но он уже был намного выше ВЧК-ГПУ в Тамбовской губернии, да и кто бы позволил действовать тамбовцам? Его секретный отдел занимался борьбой с антисоветскими партиями, организациями, группировками, отдельными элементами из этой среды. Так что поэты могли попасть в большую передрягу. Но то ли спекуляция кишмишем не впечатлила чекистов, то ли они завербовали кого смогли и распустили — работала же потом Шатова в общепите.
Статья в Огоньке написана через 8 лет. Есенина уже не было в живых. Зойкина квартира послужила прообразом пьесы Булгакова. Товарищ Самсонов после 1923 года слетел с прямой чекисткой дороги (вроде бы по болезни) и был отправлен сначала в Минводы по ведомству ОГПУ, а потом и вовсе сьехал на различные хоздолжности. Но к искусству тянулся — был директором киностудии, руководил издательствами и даже служил в цензуре — всё ближе к творчеству. Так что автор статьи, которую я привожу полностью вполне мог быть тот самый бывший революционер и чекист товарищ Фома.
РОМАН БЕЗ ВРАНЬЯ + ЗОЙКИНА КВАРТИРА
опубликовано в журнале Огонёк №10 1929 (март) . Подписано Т. Самсонов.
Мемуарная литература, во множестве выходящая в свет в наши дни, может считаться полезной только при условии ее правдивости.
К сожалению, этим достоинством очень многие рассказы современников не отличаются. Не мало умолчаний имеется, например, в книге А. Мариенгофа, продолжающей выходить повторными изданиями под претенциозным названием „Роман без вранья».
В „Романе без вранья» чувствуется „правдивость и искренность», — уверяет. издательство „Прибой». Верно ли это? Для того, чтобы обелить быт литературной богемы, Анатолий Мариенгоф мастерски завуалировал скользкие места приключений героев. Ряд весьма ярких и существенных событий из жизни и приключений литературной богемы, которые действительно воочию вскрыли бы перед пролетарским читателем и советской общественностью подлинную идеологическую и классовую сущность богемы, Анатолий Мариенгоф скрыл.
По сути дела, „Роман без вранья» мог бы быть назван мемуарами русской литературной богемы,- но для этого его автору надо было бы быть вполне правдивым.
Широкие трудящиеся массы, взяв на себя переустройство жизни на новый социалистический лад, теперь вплотную подошли к переустройству своей бытовой жизни. В борьбе ‘за новый быт трудящиеся нашей страны ждут от литературы широкой культурной помощи. Нам нужна бодрая, здоровая и трезвая литература, вызывающая и творческие силы масс.
Книга Анатолия Мариенгофа „Роман без вранья» не только не способна вызвать творческих чувств, но от начала до конца является антиобщественным произведением, идеализирующим социально вредные наклонности богемы. В этом ее антипролетарская и антисоветская сущность. Книга Анатолия Мариенгофа, если отбросить ее литературные достоинства, способна пор дить в молодом читателе лишь анархические и дезорганизаторские склонности. Мы не знаем, какое идеологическое влияние имел „Роман без вранья» Анатолия Мариенгофа на недавно судившихся в Москве членов общества „Кабуки» из Московского губотдела строителей, но что это практика, созвучная Мариенгофской идеологии, — не подлежит никакому сомнению.
Если дебоши и пьянки обыкновенных людей, переходящие человеческие границы, осуждаются и преследуются обществом, то такие же действия людей, имеющих литературные дарования, рассматриваются очень часто как „шалости», как избыток талантливости и творческих способностей. Талантливому человеку, будто бы, „все можно». „Роман без вранья» Анатолия Мариенгофа полон этих безнаказанных „шалостей». Он добродушно описывает их. Как бы ни были те или иные герои талантливы, но антисоциальные, антиобщественные поступки не могут не повлечь за собой общественного осуждения и преследования.
Ведь были же у нас и такие таланты, которые, не желая считаться с фактом существования советской власти и ее законами, вынуждены были покинуть нашу страну. Ни Есенин, ни Мариенгоф, разумеется, не имели за собою таких „подвигов», чтобы оказаться невольными заграничными жителями, украшающими собой парижскую или берлинскую литературную богему. Однако, и за ‘ними числились иногда такие. неприятные и скользкие „проделки и шалости», из-за которых им приходилось знакомиться с нашими ЧК и другими органами, охраняющими внутренний порядок нашей трудовой страны.
А Мариенгоф нарочито затушевывает и скрывает от читателя сущность описываемых им событий, выставляя положение в смешном и комическом виде. Мне приходилось сталкиваться по роду своей прежней работы с Есениным и Анатолием Мариенгофом в обстановке, при которой ни у Есенина, ни у Мариенгофа не было особенно смешного настроения. Наоборот, настроение и самочувствие их было довольно скверное, да оно и не могло быть иным, если иметь в виду, что им временно пришлось переселиться из квартиры Зойки Шатовой во внутреннюю тюрьму ВЧК.
„Зойкина квартира» существовала в действительности. Есенин, Анатолий Мариенгоф и другие герои „Романа без вранья» знали это. У Никитских ворот, в большом красного кирпича доме, на седьмом этаже они посещали квартиру небезызвестной по тому времени содержательницы популярного среди преступного мира, литературной богемы, спекулянтов, растратчиков и контрреволюционеров специального „салона» для „интимных» встреч—Зои Шатовой.
Квартиру Шатовой мог навестить не всякий. Она не для всех была открыта и доступна, а только для избранных. „Свои» попадали в Зойкину квартиру конспиративно: по рекомендации, по паролям и по условным звонкам. В „салон» Зои Шатовой писатель А. Мариенгоф ходил вдохновляться; некий „Левка-инженер» с другим проходимцем „Почем Соль» привозили из Туркестана кишмиш, муку и урюк и распивали здесь „старое бургундское и черный английский ром».
Но однажды на Зойкиной квартире как из-под земли появился „человек при нагане» с требованием: „Предъявите ваши документы!!»
ВЧК были посланы „люди при наганах» в квартиру Шатовой вовсе не из-за киш- мишного „инженера Левки” и ему подобной мути. Тут были причины посерьезнее. Анатолий Мариенгоф их знает; но в „Романе без вранья» он об этом говорит скромно: „Ну и везет нам последнее время на приятные встречи».
Надо признаться, что встреча для литературной богемы была не совсем приятной. Что правда, то правда! Несмотря на трудности, с какими было сопряжено посещение „салона» Шатовой, круг посетителей его, однако, был не малый, что признает в своем повествовании и сам Анатолий Мариенгоф. Для пьяных оргий, недвусмысленных и преступных встреч Зойкина квартира у Никитских ворот была удобна. Она была расположена очень удачно для ее завсегдатаев и посетителей. Квартира Шатовой была расположена на самом верхнем этаже большого дома, на шумной улице, на отдельной лестничной площадке. Тремя стенами она выводила во двор, так что шум был неслышен соседям.
Большой дом, в котором находилась квартира Шатовой, по своей многолюдности легко маскировал шум и гам, происходивший в квартире наверху. На мутный огонек квартиры Зойки Шатовой слеталась вся тогдашняя московская слякоть. Здесь она вершила свои дела. Ходили туда не только Есенин с Анатолием Мариенгофом… но и весь „цвет» тогдашней литературной богемы.
Трудящиеся красной столицы Москвы строили новую жизнь на заводах, на работе, в’ клубах, театрах, красных уголках и дома, в быту, а на 7-м этаже в большом красном доме на Никитском бульваре в Зойкиной квартире весело пировала кучка враждебных и чуждых рабочему классу людей, выступавших наперекор революционной буре и в отместку ей, частью не понимая, а часть сознательно.
Анатолий Мариенгоф недаром восхищается тем, что у Зои Павловны Шатовой все можно было найти. Московская литературная богема—Мариенгоф и все его друзья— весело распивали „николаевскую белую головку», „старое бургундское и черный английский ром», а в это время здесь же, в Зойкиной квартире, темные силы контрреволюции творили более существенные дела. Враждебные советской власти элементы собирались сюда, как в свою штаб- квартиру, в свое информационное бюро, на свою черную биржу. Здесь производились спекулянтские сделки; купля и продажа золота и высокоценных и редких изделий; под предлогом скупки золота и драгоценных вещей и отправки их за границу, в Зойкиной квартире бывали и шпионы некоторых соседних с нами государств. Распивая с Есениным, Мариенгофом и другими посетителями Зойкиной квартиры „старое бургундское и черный английский ром» и покупая ценности, шпионы соседних держав вместе с тем черпали для себя нужную им информацию о наших делах. Мало этого. В этой слякоти иностранные шпионы вербовали себе „нужных» людей, устанавливали необходимые в шпионском деле связи, нащупывали наши слабые места и делали своё темное дело.
Надо было прекратить это гнусное дело. Для ликвидации этой волчьей берлоги в Зойкину квартиру у Никитских ворот и явились представители ВЧК. Была поставлена засада. В нее и попали Мариенгоф, Есенин и их собутыльники.
Отправляясь для ликвидации этого вредного притона, мы, конечно, были осведомлены о том, что туда незаметно можно было попасть только по условным звонкам. В квартиру мы пришли вечером, незаметно. Дали условный звонок. Нас впустила сама хозяйка квартиры—Зоя Шатова. Посетителей, невзирая на ранний еще час, было много. Когда мы вошли и тихонько сказали Шатовой, кто мы такие, у нее едва не отнялся язык. По всему было видно, что тревоге ее не было границ. Как птица стреляная, она пыталась, отвечая нам повышенным голосом, дать понять своим посетителям, что в квартиру вошли „непрошенные гости». Но после предупреждения она тяжело вздохнула, махнула рукой, осеклась, замолкла и смиренно присела на стул.
Из закрытых комнат раздавались звонкие и веселые голоса, стук бокалов и пьяное мычание оголтелых людей. „Гости» Зойки не заметили нашего прихода. Мы стали вызывать поодиночке „гостей» в отдельную комнату. Здесь им предлагали пред 1 — явить свои документы и отдать переписку, имеющуюся при них. Некоторые безропотно и торопливо спешили выполнить наши требования. Другие, более „храбрые», желали удостовериться, имеем ли мы мандаты от ВЧК на право обыска и задержания: мы удовлетворили их любопытство.
Среди посетителей Шатовой оказались и „представители соседних держав». Они по предъявлении документов немедленно были отпущены нами.
Когда в квартиру вошли Есенин и Анатолий Мариенгоф, то „гости» Шатовой, — описывает „Роман без вранья» лишились „аппетита и разговорчивости». Это вполне понятно. Ведь среди приятелей Есенина, Мариенгофа и героев его „Романа» были и такие посетители, которые в тот момент не только „аппетита и разговорчивости» готовы были лишиться, но, пожалуй, и жизни. Правда, были и более „спокойные», т.-е. такие, которые пытались незаметно выбрасывать из карманов под стулья и диваны кольца и браслеты, дабы не быть уличенными в скупке и вывозке за границу ценностей. Так поступали, более стойкие.
Когда Есенин, „Почем Соль» и Анатолий Мариенгоф пришли к Шатовой, обыск уже заканчивался. Настроение их далеко не было таким занятным, забавным и потешным, как это изображает Мариенгоф в своем „Романе без вранья». Оно и понятно. Кому охота встретиться в квартире Зойки Шатовой с представителями ВЧК!
Группа «гостей» Зои Шатовой, во главе с нею (в первом ряду, в центре), снятая после задержания представителями ВЧК. Слева, во втором ряду, Есенин.
Поняв в чем дело, передовые «бойцы» литературной богемы пробовали отделаться шуточками и прибауточками, но когда им вежливо и твердо заявили, что с ними шутить не будут, они оборвали свою напущенную веселость и, надвинув шляпы па глаза, успокоились. Более строптивым, насколько мне помнится, оказался „Почем Соль». Для безошибочности будем называть „строптивого» „Почем Кишмиш». Располагая длинными мандатами от правительственных учреждений, он размахивал ими перед моими глазами и шумно кричал, что он важная персона, что он никак не может позволить, чтобы его задержали „какие-то агенты ВЧК». У меня произошел с ним такой любопытный разговор.
— Ваши документы?
— А вы кто такой?
— Я— представитель ВЧК и имею право задерживать всех тех, кто перешагнет за порог этой квартиры.
— Я хочу посмотреть ваши полномочия.
— Пожалуйста.
Я протянул ему ордер за подписью того, кого уже нет, но от чьего имени трепетали капиталисты всего мира и все враги трудящихся. /
„Почем Кишмиш“ молча опустился в удобное кресло Зойкиной квартиры.
За этими появились еще и другие посетители Шатовской квартиры. Разинув рот при виде „людей при нагане», многие уже при входе роняли свои караты на пол. Таких приходилось успокаивать и усаживать в мягкие кресла. Разговор между „гостями» не налаживался. Было тягостное молчание. „Гости» явно устали. Их угнетала эта необычайно непривычная для них обстановка. Одна заботливая молоденькая дама особенно хлопотала о своем пожилом кавалере—Вове.
— Вова,—говорила она:—а на чем же . мы тут спать будем?
Вова с несказанной и безысходной тоской в глазах посмотрел вокруг себя и сказал: „Спать — то мы, душенька, будем не здесь, а в ВЧК«.
Это замечание его вызвало улыбку на устах у одних и неописанную жуть на лицах других…
В „салоне» Шатовой. Хозяйка ждет «гостей»
Внутренняя тюрьма ВЧК. Просторное и светлое помещение. На кроватях, рядом со спекулянтами, валютчиками и гостями Зойки Шатовой, лежат — Есенин, Мариенгоф и другие герои его «Романа без вранья». Настроение у всех подавленное. Особенно это заметно на дамах.
Надо было сфотографировать всю группу Зойкиной квартиры. Съемка происходила во дворе. Есенин и Анатолий Мариенгоф, не желая быть снятыми на одном снимке с „гостями» Зойки Шатовой, пытались уклониться от заснятия. Они надвигали шляпы на глаза и т. д. Когда им было объяснено, что такого рода противодействие ни к чему не приведет, они согласились. Фотограф быстро снял группу. Снимок вышел удачный.
На прощание я порекомендовал Есенину в присутствии Мариенгофа написать что- ни будь об этом их приключении, но только правдиво.
Не знаю, написал ли что-нибудь об этом происшествии сам Есенин, но Анатолий Мариенгоф в своем «Романе без вранья» описал этот случай не вполне правдиво, проскочив мимо этого щекотливого происшествия.
Издательство „Прибой» в предисловии к роману Мариенгофа говорит, что эта книга „прочтется с большим интересом и не без пользы: тех, кого мы знаем, как художников, мы увидим с той их стороны, с которой меньше всего знаем, а это имеет значение для более правильной оценки их».
Сообщенные нами детали, можно надеяться, помогут этой „более правильной оценке». Надо сказать, что у Есенина и Мариенгофа было не мало еще и других аналогичных „шалостей». Общественные слои, где вертелась русская литературная богема и откуда она исходила, не могла родить других людей. Буржуазную сущность представителей литературной богемы ярко выражают всё эти „Почем Соль», „Левка — кишмишный и урючный инженер» и т. п. Это—дети того общества, которое было разгромлено в нашей стране около 12 лет тому назад.
Издательство „Прибой“ считает, что „Роман без вранья»— представляет собой очень интересный и „правдивый человеческий документ».
Этот документ и его правдивость, однако, требует правильной классовой оценки.
PS. Автор книги «Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов» Олег Данилов заметил в комментариях в VK что я изобретаю велосипед. Соглашусь. Открыл всё заново. Рекомендую его замечательную книгу.
Читайте также: