Дочурка под кроватью ставит кошке клизму

Политика и власть, насквозь прогнивший бюрократический аппарат, превращающий людей в жалкое их подобие — одна из ключевых тем поэзии Саши Чёрного. Намеренно отказываясь от возвышенных тем, он создаёт юмористический памфлет в стихах, забавную картинку-пародию, которую едва ли можно назвать дружеским шаржем. Скорее, это едкое высмеивание худших сторон человеческой натуры, склонной к удовлетворению материальных, а не духовных потребностей:

Устав от дела бюрократ
Раз, вечером росистым,
Пошел в лесок, а с ним был штат:
Союзник с октябристом.

Союзник нес его шинель,
А октябрист — его портфель…
Лесок дрожал в печали,
И звери чуть дышали.

Вдруг бюрократ достал пирог
И положил на камень:
«Друзья! для ваших верных ног
Я сделаю экзамен:

За две версты отсель, чрез брод,
Бегите задом наперед.
И кто здесь первый будет —
Пирог себе добудет».

Вот слышен конский топ,
И октябрист, весь в мыле,
Несется к камушку в галоп —
Восторг горит на рыле!

«Скажи, а где наш общий брат?» —
Спросил в испуге бюрократ.
«Отстал, под сенью ветел
Жида с деньгами встретил…»

«А где пирог мой?» — октябрист
Повел тревожно носом
(Он был немножко пессимист
По думским ста вопросам).

Но бюрократ слегка икнул,
Зачем-то в сторону взглянул,
Сконфузился, как дева,
И показал на чрево.

Под прицел едкой сатиры Гликберга попадают представители самых разных слоёв общества — монахи, курсистки, простые обыватели и великие мира сего. Главное, что их объединяет и делает объектом высмеивания — несовершенство и низменность помыслов, нравственная и духовная нечистоплотность, лицемерие и ложная скромность, граничащая с пошлостью и ханжеством:

Я видел в карете монаха,
Сверкнула на рясе звезда…
Но что я при этом подумал —
Я вам не скажу никогда!

Иду — и наткнулся на Шварца
И в страхе пустился бежать…
Ах, что я шептал по дороге —
Я вам не решаюсь сказать!

Поднялся к знакомой курсистке.
Усталый от всех этих дел,
Я пил кипяченую воду,
Бранился и быстро хмелел.

Маруся! Дай правую ручку…
Жизнь — радость, страданье — ничто!
И молча я к ней наклонился…
Зачем? Не скажу ни за что!

Недоразумение

Она была поэтесса,
Поэтесса бальзаковских лет.
А он был просто повеса,
Курчавый и пылкий брюнет.
Повеса пришел к поэтессе.
В полумраке дышали духи,
На софе, как в торжественной мессе,
Поэтесса гнусила стихи:
«О, сумей огнедышащей лаской
Всколыхнуть мою сонную страсть.
К пене бедер, за алой подвязкой
Ты не бойся устами припасть!
Я свежа, как дыханье левкоя,
О, сплетем же истомности тел. »
Продолжение было такое,
Что курчавый брюнет покраснел.
Покраснел, но оправился быстро
И подумал: была не была!
Здесь не думские речи министра,
Не слова здесь нужны, а дела…
С несдержанной силой кентавра
Поэтессу повеса привлек,
Но визгливо–вульгарное: «Мавра!!»
Охладило кипучий поток.
«Простите… — вскочил он, — вы сами…»
Но в глазах ее холод и честь:
«Вы смели к порядочной даме,
Как дворник, с объятьями лезть?!»
Вот чинная Мавра. И задом
Уходит испуганный гость.
В передней растерянным взглядом
Он долго искал свою трость…
С лицом белее магнезии
Шел с лестницы пылкий брюнет:
Не понял он новой поэзии
Поэтессы бальзаковских лет.

Одно из самых известных стихотворений Чёрного называется «Обстановочка». Это красочная бытовая зарисовка, в которой описана среднестатистическая семья, заурядная и небогатая. Каждый в этой семье занят только собой, а побои, ругань и прочие мерзости обывательской среды — вещи здесь вполне привычные и даже естественные. Главная мысль поэта проста — подобная «обстановочка» убивает человека, делает его жизнь бессмысленной, а его самого глубоко несчастным. Автор высмеивает повседневную рутину, но это смех сквозь слёзы, горькая ирония:

Ревет сынок. Побит за двойку с плюсом,
Жена на локоны взяла последний рубль,
Супруг, убитый лавочкой и флюсом,
Подсчитывает месячную убыль.
Кряхтят на счетах жалкие копейки:
Покупка зонтика и дров пробила брешь,
А розовый капот из бумазейки
Бросает в пот склонившуюся плешь.
Над самой головой насвистывает чижик
(Хоть птичка божия не кушала с утра),
На блюдце киснет одинокий рыжик,
Но водка выпита до капельки вчера.
Дочурка под кроватью ставит кошке клизму,
В наплыве счастья полуоткрывши рот,
И кошка, мрачному предавшись пессимизму,
Трагичным голосом взволнованно орет.
Безбровая сестра в облезлой кацавейке
Насилует простуженный рояль,
А за стеной жиличка-белошвейка
Поет романс: «Пойми мою печаль»
Как не понять? В столовой тараканы,
Оставя черствый хлеб, задумались слегка,
В буфете дребезжат сочувственно стаканы,
И сырость капает слезами с потолка.

Дети нередко появляются в стихах Саши Чёрного. Они не только герои происходящего, но и важная читательская аудитория. Книги «Тук-тук», «Живая азбука» и другие делают Чёрного известным детским писателем, ведущего с ребёнком серьёзный, но при этом и задушевный разговор. Здесь, наряду с элементами игры, ненавязчиво присутствует и наставление, призыв быть добрее, снисходительнее к природе и братьям меньшим:

Что ты тискаешь утенка?
Он малыш, а ты — большой.
Ишь, задравши головенку,
Рвется прочь он всей душой…
Ты представь такую штуку, —
Если б толстый бегемот
Захотел с тобой от скуки
Поиграть бы в свой черед?
Взял тебя бы крепко в лапу,
Языком бы стал лизать,
Ух, как стал бы звать ты папу,
И брыкаться, и кричать.
Ты снеси утенка к утке,
Пусть идет купаться в пруд,—
Лапы мальчика не шутка,
Чуть притиснешь — и капут.

Временами сатирическая поэзия Саши Черного становится откровенно издевательской. Например, изображая женщин-мещанок, поэт использует ряд эпитетов, становящихся квинтэссенцией пошлости, заурядности, вульгарности. Не случайно поэта сравнивают с Чеховым — проблема духовной деградации интеллигента занимает в его стихах исключительно важное место. Ни о каком снисхождении здесь не может быть и речи — уродливое остаётся уродливым, подчёркивается через гротеск:

Навстречу старухи мордатые, злобные,
Волочат в песке одеянья суконные,
Отвратительно-старые и отвисло-утробные,
Ползут и ползут, словно оводы сонные.

Где благородство и мудрость их старости?
Отжившее мясо в богатой материи
Заводит сатиру в ущелие ярости
И ведьм вызывает из тьмы суеверия…

А рядом юные, в прическах на валиках,
В поддельных локонах, с собачьими лицами,
Невинно шепчутся о местных скандаликах
И друг на друга косятся тигрицами.

Курзальные барышни, и жены, и матери!
Как вас не трудно смешать с проститутками,
Как мелко и тинисто в вашем фарватере,
Набитом глупостью и предрассудками…

Фальшивит музыка. С кровавой обидою
Катится солнце за море вечернее.
Встречаюсь сумрачно с курсисткою Лидою —
И власть уныния больней и безмернее…